Драма
Юрий Трифонов. - Обмен
Скачать Юрий Трифонов. - Обмен
В июле мать Дмитриева Ксения Федоровна тяжело заболела, и
ее отвезли в Боткинскую, где она пролежала двенадцать дней с
подозрением на самое худшее. В сентябре сделали операцию,
худшее подтвердилось, но Ксения Федоровна, считавшая, что у нее
язвенная болезнь, почувствовала улучшение, стала вскоре ходить,
и в октябре ее отправили домой, пополневшую и твердо уверенную
в том, что дело идет на поправку. Вот именно тогда, когда
Ксения Федоровна вернулась из больницы, жена Дмитриева затеяла
обмен: решила срочно съезжаться со свекровью, жившей одиноко в
хорошей, двадцатиметровой комнате на Профсоюзной улице.
Разговоры о том, чтобы соединиться с матерью, Дмитриев
начинал и сам, делал это не раз. Но то было давно, во времена,
когда отношения Лены с Ксенией Федоровной еще не отчеканились в
формы такой окостеневшей и прочной вражды, что произошло
теперь, после четырнадцати лет супружеской жизни Дмитриева.
Всегда он наталкивался на твердое сопротивление Лены, и с
годами идея стала являться все реже. И то лишь в минуты
раздражения. Она превратилась в портативное и удобное, всегда
при себе, оружие для мелких семейных стычек. Когда Дмитриеву
хотелось за что-то уколоть Лену, обвинить ее в эгоизме или в
черствости, он говорил: "Вот поэтому ты и с матерью моей не
хочешь жить". Когда же потребность съязвить или надавить на
больное возникала у Лены, она говорила: "Вот поэтому я и с
матерью твоей жить не могу и никогда не стану, потому что ты --
вылитая она, а с меня хватит одного тебя".
Когда-то все это дергало, мучило Дмитриева. Из-за матери у
него бывали жестокие перепалки с женой, он доходил до дикого
озлобления из-за какого-нибудь ехидного словца, сказанного
Леной; из-за жены пускался в тягостные "выяснения отношений" с
матерью, после чего мать не разговаривала с ним по нескольку
дней. Он упрямо пытался сводить, мирить, селил вместе на даче,
однажды купил обеим путевки на Рижское взморье, но ничего
путного из всего этого не выходило. Какая-то преграда стояла
между двумя женщинами, и преодолеть ее они не могли. Почему так
было, он не понимал, хотя раньше задумывался часто. Почему две
интеллигентные, всеми уважаемые женщины -- Ксения Федоровна
работала старшим библиографом одной крупной академической
библиотеки, а Лена занималась переводами английских технических
текстов и, как говорили, была отличной переводчицей, даже
участвовала в составлении какого-то специального учебника по
переводу,-- почему две хорошие женщины, горячо любившие
Дмитриева, тоже хорошего человека, и его дочь Наташку, упорно
лелеяли в себе твердевшую с годами взаимную неприязнь?
Мучился, изумлялся, ломал себе голову, но потом привык.
Привык оттого, что увидел, что то же -- у всех, и все --
привыкли. И успокоился на той истине, что нет в жизни ничего
более мудрого и ценного, чем покой, и его-то нужно беречь изо
всех сил. Поэтому, когда Лена вдруг заговорила об обмене с
Маркушевичами -- поздним вечером, давно отужинали, Наташка
спала,-- Дмитриев испугался. Кто такие Маркушевичи? Откуда она
их взяла? Двухкомнатная квартира на Малой Грузинской. Он понял
тайную и простую мысль Лены, от этого понимания испуг проник в
его сердце, и он побледнел, сник, не мог поднять глаз на Лену.
Так как он молчал, Лена продолжала: материнская комната на
Профсоюзной им понравится наверняка, она их устроит
географически, потому что жена Маркушевича работает где-то
возле Калужской заставы, а вот к их собственной комнате
потребуется, наверно, доплата. Иначе не заинтересуешь. Можно,
конечно, попробовать обменять их комнату на что-то более
стоящее, будет тройной обмен, это не страшно. Надо действовать
энергично. Каждый день что-то делать. Лучше всего найти
маклера. У Люси есть знакомый маклер, старичок, очень милый.
Он, правда, никому не дает своего адреса и телефона, а
появляется сам как снег на голову, такой конспиратор, но у Люси
он должен скоро появиться: она ему задолжала. Это закон:
никогда нельзя давать им деньги вперед... Разговаривая, Лена
стелила постель. Он никак не мог посмотреть ей в глаза, теперь
он хотел этого, но Лена стояла к нему то боком, то спиной,
когда же она повернулась и он взглянул ей прямо в глаза,
близорукие, с расширенными от вечернего чтения зрачками, увидел
-- решимость. Наверно, готовилась к разговору давно, может, с
первого дня, как узнала о болезни матери. Тогда же ее и
осенило. И пока он, подавленный ужасом, носился по врачам,
звонил в больницы, устраивал, терзался,-- она обдумывала,
соображала. И вот нашла каких-то Маркушевичей. Странно, он не
испытывал сейчас ни гнева, ни боли. Мелькнуло только -- о
беспощадности жизни. Лена тут ни при чем, она была частью этой
жизни, частью беспощадности. Кроме того, можно ли сердиться на
человека, лишенного, к примеру, музыкального слуха? Лену всегда
отличала некоторая душевная -- нет, не глухота, чересчур
сильно,-- некоторая душевная неточность, и это свойство еще
обострялось, когда вступало в действие другое, сильнейшее
качество Лены: умение добиваться своего.
