Мы  сидели  в  комнате  психологической разгрузки старшего командного
состава  и громко разговаривали. Мы -- это командиры-межпланетники, штурманы
класса  "А", первые замы командиров и помощники -- всего человек пятнадцать.
Шум  стоял  невообразимый:  командный  состав разгружался на полную катушку.
Собрание  носило случайный характер: кто-то вернулся недавно из рейса и ждал
вызова  к  начальству  с  отчетом,  кто-то  пришел  в  Управление  за  новым
назначением,  а  кто-то  (например,  я),  убегая  от  домашней скуки, просто
заглянул  посидеть  в  приятной  обстановке,  поболтать  о том о сем, узнать
свежие  новости и увидеть давних и добрых товарищей. Уже третий месяц пошел,
как  жил  я  на  Земле  в  ожидании нового назначения. Первое время мне даже
нравилось  безделье --  примерно  с  неделю,  а  потом  сделалось нестерпимо
скучно.  Скука  усиливалась  с каждым днем и душила, словно невидимый зверь,
запрыгнувший  потихоньку  сзади  на  плечи  и  обнявший  за  шею нежными, но
сильными  и  безжалостными  лапами, или словно кошмар, приснившийся глубокой
ночью,   когда  просыпаешься  весь  в  поту  и  глотаешь  судорожно  воздух.
Собственная  квартира со всеми удобствами и чудесами техники начала казаться
мне  чем-то  вроде камеры-одиночки, к которой приговорили меня неизвестно за
какие  прегрешения.  Хотя  нет,  можно было догадаться, что такой длительный
перерыв  в  работе  связан с последней аттестацией, имевшей место два месяца
назад.  Это  была  ежегодная плановая проверка, которой подвергался весь без
исключения  летный  состав  межпланетного  космофлота.  Все,  кто  находился
теперь  в  комнате,  успешно  прошли  эту аттестацию и уже успели слетать по
разу --  кто  на  Луну,  кто  к  Марсу,  кто  к Юпитеру. А Костя Грохальский
умудрился  обернуться  до  Плутона  и  теперь рассказывал, ожесточенно махая
руками  и  бегая  от  окна  до  двери, про свой героический полет. За орбиту
Юпитера  летали  не  каждый  день  (о  Плутоне  и  говорить нечего), поэтому
слушали  с  интересом;  спрашивали  о напряженности электромагнитного поля в
означенном  пространстве,  о  дивергенции  ионизационных потоков, о динамике
солнечной  активности,  о  метеоритной  обстановке  и  еще  о  многом, о чем
нормальный  человек  никогда  бы  интересоваться  не  стал. Постоянно кто-то
входил  и  выходил,  опоздавшие  к началу просили повторить то, о чем другие
уже  слышали, затевался спор; шум, гам, дым до потолка -- обычная обстановка
для комнаты психологической разгрузки старшего командного состава.
       Внезапно Грохальский повернулся ко мне.
       -- Андрей! А ты что, все на Земле сидишь?
       -- Сижу, -- ответил я без энтузиазма.
       -- А  что  такое?  Тебя  что,  на  тэ-эм-пэ забраковали? -- Для Кости
Грохальского  ТМП --  теория  межпланетных перелетов -- была самым завальным
предметом, и он полагал теперь, что и все должны на нем резаться.
       -- Да  нет, --  я  вынужден  был  разочаровать покорителя космических
глубин, -- за "перелеты" я получил восемьдесят семь баллов.
       -- Восемьдесят  семь? -- повторил Грохальский, невольно понижая голос
и оглядываясь на остальных. -- А в чем тогда дело?
       -- Не  знаю, --  пожал  я  плечами. Допрос этот был не совсем приятен
мне,  как  неприятны  любые расспросы о каких угодно личных неудачах. -- Там
ведь  много всяких проверок, наверное, чем-нибудь не угодил, -- проговорил я
и отвернулся, давая понять, что тема исчерпана.
       -- Ну  уж если таких будут забраковывать, то кто им тогда и нужен, --
заключил   благородный   Костя,   и   все   согласно  закивали.  Последовали
сочувственные  возгласы,  взгляды,  исполненные  жалости,  вздохи и какие-то
причмокивания, и наконец, я поднялся и вышел в коридор.
       А  там я сразу столкнулся с руководителем полетов -- крупным мужчиной
сильного сложения, похожим немного на медведя.
       -- А-а-а,  Пагин,  ты-то  мне  и  нужен! --  увидев меня за несколько
шагов, закричал он.
       -- Здравствуйте,   Андрей   Ильич, --   проговорил   я,  пожимая  его
необъятную руку.
       -- Я  уж  хотел  домой посылать за тобой, а мне сказали, что ты здесь
где-то бродишь.
       Сердце  мое  забилось  в  радостном предчувствии, но я никак не выдал
себя.
       -- Что-нибудь  случилось? --  спросил я равнодушно, а сам лихорадочно
вспоминал, какие в ближайшее время стартуют корабли.
       -- Пойдем  ко  мне, сейчас все узнаешь! -- И он чуть не силой потащил
меня  за  собой. Я знал Ильича не первый год, а потому нисколько не обиделся
на такое обращение.
       Мы   поднялись  лифтом  на  семнадцатый  этаж,  который  оккупировали
многочисленные  мелкие  и  крупные начальники огромного нашего ведомства, и,
пройдя  ряд  сверкающих  полировкой  дверей,  вошли  в  просторный  кабинет,
обклеенный  сверху  донизу  модным  серым пластиком и заставленный настоящей
деревянной  мебелью  красивого  шоколадного цвета (сочетание цветов и стилей
не  совсем  подходящее,  но  о  вкусах, как известно, не спорят). За длинным
прямоугольным  столом  сидели  двое.  Сначала  я  не  обратил на них особого
внимания --  ну  сидят  и  сидят.  Сразу  видно, что не космонавты: один уже
старик,  лысый  и  в очках, а другой хоть и молод, но тоже для полетов никак
не  подходит --  худой,  сутулый,  с каким-то затравленным взглядом; я бы не
доверил  такому обычный автомобиль. Едва кивнув сидящим, я сделал два шага и
опустился на стул возле стены.
       -- Нет-нет,  ты  сюда,  за  стол садись! -- Руководитель взял стул за
гнутую  спинку  и,  приподняв,  пристукнул  о  пол,  утверждая мое место. --
Садись сюда, чтобы мы все могли тебя видеть.
       Я  устроился на указанный стул и оказался как раз напротив старичка в
очках  с  золотой  оправой.  Он  внимательно  смотрел  на  меня  и ободряюще
улыбался.   Другой   бросал  настороженные  взгляды  исподлобья,  как  будто
недовольный  тем,  что  я  сел не напротив него. Руководитель прошел на свое
место  и,  обратив  к  нам  свое  разом  посерьезневшее  лицо,  торжественно
заговорил:
       -- Итак, --  провозгласил  он,  поднимая  лицо, -- вот это и есть наш
уважаемый  Андрей Пагин, о котором я вам рассказывал. Пилот, что называется,
милостью  божьей,  человек  необычайных  и,  я  бы  даже  сказал, выдающихся
способностей!
       Я поморщился. Умеет наш Ильич ставить людей в неудобное положение.
       -- А  ты  не  отворачивайся! --  сразу  заметил  он. --  Это я только
начал. Вот погоди, что дальше скажу.
       На  моем лице сама собой появилась усмешка: веселый Ильич человек, не
соскучишься. Но скоро мне стало не до веселья.
       -- Прежде  всего,  я хочу представить тебе наших гостей, -- продолжил
руководитель. --  Вот это, -- махнул он рукой весьма неопределенно, и старик
напротив  меня  приподнялся  и  сдержанно  кивнул, --  это  всем известный и
уважаемый   профессор   Калистратов.   Уважаемый   профессор  курирует  наше
Управление  по  вопросам  психологической  подготовки летного состава. -- Он
сделал  паузу  и  взглянул  на старичка, но тот не захотел его поправить или
дополнить,  а  лишь  кивнул  в знак согласия. -- А рядом сидит его помощник,
доктор Черных Юрий Дмитриевич. Я правильно назвал фамилию?
       Хмурый  мужчина  кивнул,  и руководитель продолжил, обращаясь главным
образом ко мне:
       -- Так  вот  я  и  говорю,  что  уважаемый профессор счел необходимым
встретиться с тобой и обсудить твои проблемы.
       Я изобразил на лице удивление.
       -- Какие проблемы?
       -- Как  какие? --  удивился  в свою очередь руководитель. -- Ты у нас
не  прошел  тест  на психологическую устойчивость, можно сказать, провалился
по полной программе...
       -- Провалился? -- воскликнул я и даже привстал.
       -- А   ты  разве  не  знал? --  произнес  руководитель  с  варварским
спокойствием. -- Ведь тебя отстранили от полетов!
       -- Меня?!
       -- Погодите, --  вмешался  профессор. --  Зачем  вы так сразу пугаете
Андрея?  Тем  более  что  никакого  провала  и  не  было, а имеют место лишь
некоторые  специфические  реакции,  с  которыми,  я уверен, мы быстро сумеем
справиться.
       Надо  сказать,  что  успокоительное  суждение  старичка напугало меня
гораздо  больше,  чем  громыхания  Ильича,  нрав  которого  всем  был хорошо
известен и угроз которого никто у нас не боялся.
       -- Простите, --    обратился   я   к   профессору   ровным   голосом,
демонстрируя  полную  свою  "психологическую  устойчивость", --  о чем здесь
идет  речь?  Я  впервые слышу, что не прошел тест на психоустойчивость и что
меня, оказывается, отстранили от полетов.
       -- Ну,  от  полетов  вас  пока  что не отстранили, -- возразил старик
("Пока   что!" --   отметил   я  про  себя). --  Тут  Андрей  Ильич  немного
поторопился,   а  что  касается  теста  на  психоустойчивость,  то  еще  раз
повторяю:  ничего  такого  особенного  не  произошло.  Просто у вас выявлена
нежелательная  динамика  реакций  на некоторые специфические раздражители, и
теперь  необходимо  предпринять,  пока еще не поздно, некоторые меры. Потому
что  вы  еще  молоды,  вам  летать и летать, и... вы будете летать, я в этом
нисколько   не  сомневаюсь,  и  принесете  много  пользы.  Ваше  руководство
характеризует  вас  самым  превосходным  образом,  и было бы обидно потерять
такого  пилота,  как вы! -- Говоря все это, старичок не переставал улыбаться
самым  приятным образом, но смысл сказанного никак не вязался с ласковой его
физиономией.  Я  бы предпочел иметь дело с каким-нибудь амбалом-костоправом,
который  не  подыскивает  круглых  оборотов,  а  режет правду прямо, как она
есть, и тут уж все ясно: быть тебе или не быть.
       -- Что  от  меня  требуется? --  спросил  я, желая поскорее перейти к
делу, ведь неспроста же они меня пригласили!
       -- А  ничего особенного, -- с готовностью подхватил профессор. -- Вам
надо пройти процедуру психокоррекции, и больше ничего!
       Я задержал на миг дыхание, но тут же постарался расслабиться.
       -- Вы  хотите  подвергнуть  меня  процедуре  психокоррекции?  Я  что,
по-вашему, ненормальный?
       -- А   чего  вы  так  удивляетесь? --  внезапно  заговорил  четвертый
участник  нашей  беседы --  худосочный мужчина с неулыбчивым лицом. -- Через
коррекцию  проходят  сегодня  десятки  тысяч  людей  во  всем мире, и это не
обязательно  ненормальные,  как  вы  выразились,  а вполне обычные граждане,
испытывающие  те  или  иные трудности в повседневной жизни. И вообще, такого
понятия  уже  не существует -- ненормальный человек, -- потому что нет точно
установленных  критериев, кто нормальный, а кто нет. Если уж на то пошло, то
можно  сказать,  что  все мы здесь ненормальны, потому у каждого из нас есть
свои  странности  и  свои  проблемы.  Только  одни  хотят избавиться от этих
странностей, а другие нет. Вот и вся разница.
       -- А третьих заставляют силой, -- добавил я.
       -- Никто  не может вас ни к чему принудить, -- проговорил старичок со
своей  мягкой  улыбкой. --  Мы  лишь  хотим  убедить  вас  предпринять меры,
которые будут способствовать полной вашей реабилитации.
       "Вишь  как  стелет! --  подумалось  мне  в  тот момент. -- Знает, как
подъехать,  подлец".  Не  знаю  почему, но ласковый профессор вызывал у меня
совершенно четкую антипатию.
       Но тут в дело снова вступил Ильич.
       -- Ну  вот  что, -- сказал он внушительно, -- ты тут свой характер не
показывай.  Люди  специально приехали поговорить с тобой, так что давай веди
себя соответственно.
       -- Андрей Ильич, что, ситуация настолько серьезна? -- спросил я.
       -- Да,  серьезна, --  кивнул он. -- Настолько серьезна, что ты можешь
лишиться   высшей   категории.   Это  запросто.  Если  хочешь  знать,  такое
предложение  уже  ставилось,  и  я едва тебя отстоял на дирекции. Приняли во
внимание  твой послужной список, а также мнение уважаемого профессора, здесь
присутствующего. А если б не профессор, то и послужной список не помог бы.