Мы сидели в комнате психологической разгрузки старшего командного
состава и громко разговаривали. Мы -- это командиры-межпланетники, штурманы
класса "А", первые замы командиров и помощники -- всего человек пятнадцать.
Шум стоял невообразимый: командный состав разгружался на полную катушку.
Собрание носило случайный характер: кто-то вернулся недавно из рейса и ждал
вызова к начальству с отчетом, кто-то пришел в Управление за новым
назначением, а кто-то (например, я), убегая от домашней скуки, просто
заглянул посидеть в приятной обстановке, поболтать о том о сем, узнать
свежие новости и увидеть давних и добрых товарищей. Уже третий месяц пошел,
как жил я на Земле в ожидании нового назначения. Первое время мне даже
нравилось безделье -- примерно с неделю, а потом сделалось нестерпимо
скучно. Скука усиливалась с каждым днем и душила, словно невидимый зверь,
запрыгнувший потихоньку сзади на плечи и обнявший за шею нежными, но
сильными и безжалостными лапами, или словно кошмар, приснившийся глубокой
ночью, когда просыпаешься весь в поту и глотаешь судорожно воздух.
Собственная квартира со всеми удобствами и чудесами техники начала казаться
мне чем-то вроде камеры-одиночки, к которой приговорили меня неизвестно за
какие прегрешения. Хотя нет, можно было догадаться, что такой длительный
перерыв в работе связан с последней аттестацией, имевшей место два месяца
назад. Это была ежегодная плановая проверка, которой подвергался весь без
исключения летный состав межпланетного космофлота. Все, кто находился
теперь в комнате, успешно прошли эту аттестацию и уже успели слетать по
разу -- кто на Луну, кто к Марсу, кто к Юпитеру. А Костя Грохальский
умудрился обернуться до Плутона и теперь рассказывал, ожесточенно махая
руками и бегая от окна до двери, про свой героический полет. За орбиту
Юпитера летали не каждый день (о Плутоне и говорить нечего), поэтому
слушали с интересом; спрашивали о напряженности электромагнитного поля в
означенном пространстве, о дивергенции ионизационных потоков, о динамике
солнечной активности, о метеоритной обстановке и еще о многом, о чем
нормальный человек никогда бы интересоваться не стал. Постоянно кто-то
входил и выходил, опоздавшие к началу просили повторить то, о чем другие
уже слышали, затевался спор; шум, гам, дым до потолка -- обычная обстановка
для комнаты психологической разгрузки старшего командного состава.
Внезапно Грохальский повернулся ко мне.
-- Андрей! А ты что, все на Земле сидишь?
-- Сижу, -- ответил я без энтузиазма.
-- А что такое? Тебя что, на тэ-эм-пэ забраковали? -- Для Кости
Грохальского ТМП -- теория межпланетных перелетов -- была самым завальным
предметом, и он полагал теперь, что и все должны на нем резаться.
-- Да нет, -- я вынужден был разочаровать покорителя космических
глубин, -- за "перелеты" я получил восемьдесят семь баллов.
-- Восемьдесят семь? -- повторил Грохальский, невольно понижая голос
и оглядываясь на остальных. -- А в чем тогда дело?
-- Не знаю, -- пожал я плечами. Допрос этот был не совсем приятен
мне, как неприятны любые расспросы о каких угодно личных неудачах. -- Там
ведь много всяких проверок, наверное, чем-нибудь не угодил, -- проговорил я
и отвернулся, давая понять, что тема исчерпана.
-- Ну уж если таких будут забраковывать, то кто им тогда и нужен, --
заключил благородный Костя, и все согласно закивали. Последовали
сочувственные возгласы, взгляды, исполненные жалости, вздохи и какие-то
причмокивания, и наконец, я поднялся и вышел в коридор.
А там я сразу столкнулся с руководителем полетов -- крупным мужчиной
сильного сложения, похожим немного на медведя.
-- А-а-а, Пагин, ты-то мне и нужен! -- увидев меня за несколько
шагов, закричал он.
-- Здравствуйте, Андрей Ильич, -- проговорил я, пожимая его
необъятную руку.
-- Я уж хотел домой посылать за тобой, а мне сказали, что ты здесь
где-то бродишь.
Сердце мое забилось в радостном предчувствии, но я никак не выдал
себя.
-- Что-нибудь случилось? -- спросил я равнодушно, а сам лихорадочно
вспоминал, какие в ближайшее время стартуют корабли.
-- Пойдем ко мне, сейчас все узнаешь! -- И он чуть не силой потащил
меня за собой. Я знал Ильича не первый год, а потому нисколько не обиделся
на такое обращение.
Мы поднялись лифтом на семнадцатый этаж, который оккупировали
многочисленные мелкие и крупные начальники огромного нашего ведомства, и,
пройдя ряд сверкающих полировкой дверей, вошли в просторный кабинет,
обклеенный сверху донизу модным серым пластиком и заставленный настоящей
деревянной мебелью красивого шоколадного цвета (сочетание цветов и стилей
не совсем подходящее, но о вкусах, как известно, не спорят). За длинным
прямоугольным столом сидели двое. Сначала я не обратил на них особого
внимания -- ну сидят и сидят. Сразу видно, что не космонавты: один уже
старик, лысый и в очках, а другой хоть и молод, но тоже для полетов никак
не подходит -- худой, сутулый, с каким-то затравленным взглядом; я бы не
доверил такому обычный автомобиль. Едва кивнув сидящим, я сделал два шага и
опустился на стул возле стены.
-- Нет-нет, ты сюда, за стол садись! -- Руководитель взял стул за
гнутую спинку и, приподняв, пристукнул о пол, утверждая мое место. --
Садись сюда, чтобы мы все могли тебя видеть.
Я устроился на указанный стул и оказался как раз напротив старичка в
очках с золотой оправой. Он внимательно смотрел на меня и ободряюще
улыбался. Другой бросал настороженные взгляды исподлобья, как будто
недовольный тем, что я сел не напротив него. Руководитель прошел на свое
место и, обратив к нам свое разом посерьезневшее лицо, торжественно
заговорил:
-- Итак, -- провозгласил он, поднимая лицо, -- вот это и есть наш
уважаемый Андрей Пагин, о котором я вам рассказывал. Пилот, что называется,
милостью божьей, человек необычайных и, я бы даже сказал, выдающихся
способностей!
Я поморщился. Умеет наш Ильич ставить людей в неудобное положение.
-- А ты не отворачивайся! -- сразу заметил он. -- Это я только
начал. Вот погоди, что дальше скажу.
На моем лице сама собой появилась усмешка: веселый Ильич человек, не
соскучишься. Но скоро мне стало не до веселья.
-- Прежде всего, я хочу представить тебе наших гостей, -- продолжил
руководитель. -- Вот это, -- махнул он рукой весьма неопределенно, и старик
напротив меня приподнялся и сдержанно кивнул, -- это всем известный и
уважаемый профессор Калистратов. Уважаемый профессор курирует наше
Управление по вопросам психологической подготовки летного состава. -- Он
сделал паузу и взглянул на старичка, но тот не захотел его поправить или
дополнить, а лишь кивнул в знак согласия. -- А рядом сидит его помощник,
доктор Черных Юрий Дмитриевич. Я правильно назвал фамилию?
Хмурый мужчина кивнул, и руководитель продолжил, обращаясь главным
образом ко мне:
-- Так вот я и говорю, что уважаемый профессор счел необходимым
встретиться с тобой и обсудить твои проблемы.
Я изобразил на лице удивление.
-- Какие проблемы?
-- Как какие? -- удивился в свою очередь руководитель. -- Ты у нас
не прошел тест на психологическую устойчивость, можно сказать, провалился
по полной программе...
-- Провалился? -- воскликнул я и даже привстал.
-- А ты разве не знал? -- произнес руководитель с варварским
спокойствием. -- Ведь тебя отстранили от полетов!
-- Меня?!
-- Погодите, -- вмешался профессор. -- Зачем вы так сразу пугаете
Андрея? Тем более что никакого провала и не было, а имеют место лишь
некоторые специфические реакции, с которыми, я уверен, мы быстро сумеем
справиться.
Надо сказать, что успокоительное суждение старичка напугало меня
гораздо больше, чем громыхания Ильича, нрав которого всем был хорошо
известен и угроз которого никто у нас не боялся.
-- Простите, -- обратился я к профессору ровным голосом,
демонстрируя полную свою "психологическую устойчивость", -- о чем здесь
идет речь? Я впервые слышу, что не прошел тест на психоустойчивость и что
меня, оказывается, отстранили от полетов.
-- Ну, от полетов вас пока что не отстранили, -- возразил старик
("Пока что!" -- отметил я про себя). -- Тут Андрей Ильич немного
поторопился, а что касается теста на психоустойчивость, то еще раз
повторяю: ничего такого особенного не произошло. Просто у вас выявлена
нежелательная динамика реакций на некоторые специфические раздражители, и
теперь необходимо предпринять, пока еще не поздно, некоторые меры. Потому
что вы еще молоды, вам летать и летать, и... вы будете летать, я в этом
нисколько не сомневаюсь, и принесете много пользы. Ваше руководство
характеризует вас самым превосходным образом, и было бы обидно потерять
такого пилота, как вы! -- Говоря все это, старичок не переставал улыбаться
самым приятным образом, но смысл сказанного никак не вязался с ласковой его
физиономией. Я бы предпочел иметь дело с каким-нибудь амбалом-костоправом,
который не подыскивает круглых оборотов, а режет правду прямо, как она
есть, и тут уж все ясно: быть тебе или не быть.
-- Что от меня требуется? -- спросил я, желая поскорее перейти к
делу, ведь неспроста же они меня пригласили!
-- А ничего особенного, -- с готовностью подхватил профессор. -- Вам
надо пройти процедуру психокоррекции, и больше ничего!
Я задержал на миг дыхание, но тут же постарался расслабиться.
-- Вы хотите подвергнуть меня процедуре психокоррекции? Я что,
по-вашему, ненормальный?
-- А чего вы так удивляетесь? -- внезапно заговорил четвертый
участник нашей беседы -- худосочный мужчина с неулыбчивым лицом. -- Через
коррекцию проходят сегодня десятки тысяч людей во всем мире, и это не
обязательно ненормальные, как вы выразились, а вполне обычные граждане,
испытывающие те или иные трудности в повседневной жизни. И вообще, такого
понятия уже не существует -- ненормальный человек, -- потому что нет точно
установленных критериев, кто нормальный, а кто нет. Если уж на то пошло, то
можно сказать, что все мы здесь ненормальны, потому у каждого из нас есть
свои странности и свои проблемы. Только одни хотят избавиться от этих
странностей, а другие нет. Вот и вся разница.
-- А третьих заставляют силой, -- добавил я.
-- Никто не может вас ни к чему принудить, -- проговорил старичок со
своей мягкой улыбкой. -- Мы лишь хотим убедить вас предпринять меры,
которые будут способствовать полной вашей реабилитации.
"Вишь как стелет! -- подумалось мне в тот момент. -- Знает, как
подъехать, подлец". Не знаю почему, но ласковый профессор вызывал у меня
совершенно четкую антипатию.
Но тут в дело снова вступил Ильич.
-- Ну вот что, -- сказал он внушительно, -- ты тут свой характер не
показывай. Люди специально приехали поговорить с тобой, так что давай веди
себя соответственно.
-- Андрей Ильич, что, ситуация настолько серьезна? -- спросил я.
-- Да, серьезна, -- кивнул он. -- Настолько серьезна, что ты можешь
лишиться высшей категории. Это запросто. Если хочешь знать, такое
предложение уже ставилось, и я едва тебя отстоял на дирекции. Приняли во
внимание твой послужной список, а также мнение уважаемого профессора, здесь
присутствующего. А если б не профессор, то и послужной список не помог бы.