---------------------------------------------------------------
Clive Staples Lewis "Reflections on the Psalms", 1958
Переводчик: Н.Л.Трауберг, 1994
Печатный источник: Клайв Стейплз Льюис, собрание сочинений в 8 томах. т.8
OCR and spellcheck: Ф.Н.Шерстюк
---------------------------------------------------------------
Размышления о псалмах
Остину и Катарине Фаррер
I. ВВЕДЕНИЕ
Это не ученый труд. Я не гебраист, не экзегет, не археолог, не историк
Древнего мира. Я пишу для неученых о том, о чем и сам не много знаю. Если
мне надо просить за это прощения, я прошу его примерно так: очень часто два
школьника могут помочь друг другу лучше, чем учитель. Сообщи они ему о своих
затруднениях, он, как все мы помним, будет объяснять то, что они и без него
знают, и то, чего они знать не хотят, но ни слова не скажет им в ответ. Я
видел это с обеих сторон -- я ведь учитель и сам пытался отвечать ученикам,
но быстро замечал по их лицам, что и я, как мои учителя, потерпел поражение.
Соученик поможет лучше, потому что он знает меньше. Он сам недавно думал о
том же, что и его друг. Учитель думал об этом так давно, что все перезабыл.
Теперь он видит предмет совсем по-иному и просто понять не может, в чем
затруднение. Видит он и десятки других затруднений, ученику неведомых.
И вот я пишу как любитель любителю. Я расскажу о трудностях, вставших
передо мной, и о моих догадках, надеясь, что это поможет неопытным читателям
псалмов или хотя бы тронет их. Я не учу, я просто показываю тетрадь. Кто-то
сказал мне, что псалмы для меня -- вешалки, на которые я развесил
собственные мысли. Не вижу, какой от этого вред; и если кто-нибудь так
прочитает книгу, я не огорчусь. Но писал я ее не так. Все мысли, какие тут
есть, вызваны чтением псалмов. Я думал о том, что вы прочитаете, и радовался
тем или иным строкам или встречал строки, которым радоваться не мог.
Разные поэты слагали псалмы и в разное время. Насколько мне известно,
некоторые псалмы разрешено относить ко временам Давида, а псалом 17 (который
мы встречаем в немного ином виде, читая 2-ю книгу Царств, глава 22) сложен
самим царем. Но есть и псалмы, сложенные после плена (который сейчас бы
назвали "депортацией в Вавилон"). В ученом труде пришлось бы уточнить
хронологию; в такой книге, как эта, я не должен и не вправе о ней говорить.
Зато я должен сказать, что псалмы -- это стихи, причем такие, которые
пели вслух. Не трактаты, даже не проповеди, а стихи. Те, кто предлагает
читать Писание "ради его литературных достоинств", хотят, вероятно, чтобы не
обращали никакого внимания на его суть, сердцевину, центр. Мне кажется, это
бессмысленно. Однако их совет можно толковать иначе: Писание -- это книга, и
потому, читая его, мы поневоле входим в область словесности. В нем есть
разные жанры. Псалмы -- это лирика со всеми ее условностями, гиперболами,
внелогическими сочетаниями слов. Если об этом не помнить, псалмов не
поймешь; увидишь в них то, чего в них нет, и проглядишь главное.
Очень важную особенность их формы можно сохранить в переводе. Это --
так называемые параллелизмы: одно и то же сказано дважды, по-разному:
"Живущий на небесах посмеется, Господь поругается им" (2:4); "И выведет, как
свет, правду твою, и справедливость твою, как полдень" (36:6). Если читатель
не видит, что это -- прием, он станет думать, в чем же разница, и в конце
концов ее выдумает (так делали в старину многие проповедники), или просто
устанет, или удивится.
На самом же деле этот прием воплощает суть искусства. Кто-то сказал,
что искусство -- это "то же самое, но иначе". Танцуя народный танец, вы
делаете три прыжка вправо и три таких же прыжка влево. Если в здании есть
левое крыло, в нем есть и правое. В музыке можно сказать ABC, потом abc,
потом альфа/бета/гамма. "Параллелизм" -- характерная для древних евреев
разновидность "того же самого, но иначе"; однако встречается он и в Англии.
Очень хороший пример -- в детской рождественской песенке: "Иосиф -- старик,
он старый человек".
Конечно, прием этот не всегда выступает в таком простом виде. Иногда
его заметишь не сразу, как прикровенную симметрию хорошей картины. Но сейчас
мне важен сам факт, само наличие такого приема. Какая удача, нет -- какой
дар Промысла, что у стихов, которые должны были прозвучать на всех языках,
сохраняется в переводе главная особенность формы!
Если вы хоть немного чувствуете стихи, эта особенность вас обрадует.
Если же не чувствуете, то ощутите к ней почтение: она радовала Христа, Он
любил ее и употреблял. "Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою
мерою мерите, такою и вам будут мерить" (Мф. 7:2). "Просите, и дано будет
вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам" (Мф. 7:7). Можете считать,
что цель тут -- практическая, учительная: Господь облекает Свои речения в
такую ритмическую, почти напевную форму, что их просто невозможно забыть. Но
я думаю, что это не все. Когда Тот, Кто замыслил Себе и нам на радость
прекрасный, как стихи, мир, умалился до человеческой речи, речь эта
неизбежно стала подобной стихам. Ведь поэзия -- малое Воплощение, она дает
плоть невидимому и неслышимому доселе.
И еще, я думаю, нам не повредит, если мы вспомним, что,
вочеловечившись, Иисус принял благое бремя наследственности и детских
впечатлений. Он перенял эту поэтическую форму хотя бы от Своей Матери.
Смотрите: "...призрел Он на смирение рабы Своей... сотворил Мне величие
Сильный... явил силу мышцы Своей; рассеял надменных... низложил сильных с
престолов" (Лк.1:48-52). Прием этот применен здесь тоньше, чем в псалмах, но
он есть. (Скажу, наконец: только ли в этом Он был похож на Нее? Не кажется
ли вам, что в трогательном Magnificat есть и суровая сила Деворы, которой не
найдешь в наших нежных Мадоннах? Я думаю часто, что жизнь Святого Семейства
была, конечно, и мирной, и кроткой, но не совсем в том смысле, какой придают
этим словам авторы церковных гимнов. Не было ли в ней и напряженной печали,
и резкой деревенской прямоты, неприятно поражавшей иерусалимских горожан?)
Даже на своем, любительском уровне я не собираюсь "охватить предмет". Я
буду говорить только о том, что задело меня самого. Об исторических псалмах
я ничего не скажу -- и потому, что они меньше для меня значили, и потому,
что они, наверное, вызывают меньше вопросов. Начну же я с того, что больше
всего отталкивает современного читателя Псалтири. Наше поколение приучено
получать все готовеньким, как дети; добрые, старинные няни давали сперва то,
что есть труднее, а сладкое -- в самом конце.
Всякому читателю станет ясно, что это -- не так называемая "апология".
В этой книге я не убеждаю неверующих в истинности нашей веры. Я обращаюсь к
верующим или хотя бы к тем, кто открыл Псалтирь, чтобы подкрепить свою
зарождающуюся веру. Нельзя непрестанно защищать истину, надо и насладиться
ею.
И последнее: я старался, как мог, избежать конфессиональных распрей. В
одном месте мне пришлось объяснить, в чем я не согласен и с католиками, и с
протестантами; надеюсь, читатель не подумает, что я "вообще против" тех или
других. Еще я надеюсь, что ни тех ни других не обидел; но здесь, собственно
говоря, бояться нечего. Опыт показал мне, что обижаются и оскорбляются не
сильно верующие люди и даже не атеисты, а те, кто верит как бы наполовину.
Вот их не умиришь никакими оговорками, не обезоружишь кротостью. Но я ведь,
наверное, гораздо неприятней, чем мне самому кажется. (Быть может, в
чистилище мы увидим свои лица и услышим свой голос?)
