Научно-фантастическая литература
Зиновый Юрьев. - Черный Яша
Скачать Зиновый Юрьев. - Черный Яша
1
Не знаю, как вы, а я вовсе не уверен, что астрономам удалось точно
измерить продолжительность суток. Бывают дни коротенькие, даже куцые,
когда ничего мало-мальски интересного просто не успевает случиться, а
иногда, правда редко, выпадают дни, просто удивительные по своей емкости.
Если учет в небесной бухгалтерии поставлен прилично, они там должны
считать такие дни за два, а то и за три.
Именно такой удлиненный день и выпал нам восьмого восьмого восемьдесят
восьмого года. И вовсе не потому, что подобное, сочетание цифр повторяется
раз в одиннадцать лет. Дело, как вы увидите, совсем не в этом.
Впрочем, начнем по порядку. А поскольку порядок у нас в Институте
искусственного разума начинается с директора Ивана Никандровича Бутова (во
всяком случае, он так считает) и кончается им же (так считают остальные),
то я приступлю к своему рассказу именно с него.
Иван Никандрович, как он мне потом рассказывал, пытался в этот миг
вспомнить одну фразочку, которую очень любил. Говаривал ее его покойный
дед Никифор Христофорович, бывший, между прочим, как и наш директор,
членом-корреспондентом Академии наук.
Поводом для воспоминаний была рюмка коньяка, которую директор выпил
незадолго до этого с тремя американскими коллегами из Массачусетского
технологического института, Американцы восхищенно произносили "экселлент",
"террифик" и даже "фантэстик", и было неясно, имеют ли они в виду
достижения институте, секретаршу директора Галочку, которая принесла им
кофе, или сам коньяк.
Иван Никандрович, несмотря на скромность, склонялся к мысли, что
восторженные эпитеты относились к институту, я же уверен, что - к Галочке.
Посмотрим правде в глаза: институты, сравнимые с нашим, у них есть. Коньяк
- тоже. Галочка же уникальна. Я настаиваю на этом, хотя понимаю, что
теоретически могу быть необъяснимым, поскольку давно уже влюблен в нее. И
к сожалению, без больших успехов...
Итак, американцы ушли. Галочка быстро убрала рюмки, а Иван Никандрович,
ощущая приятную теплоту в пищеводе, вспоминал, что говорил об этой теплоте
в таких случаях дед. И вспомнил. А говорил дед так: словно Христос босиком
по душе пробежал. Что значит математик, до чего точное определение!
И вообще, жизнь была прекрасна. Прекрасно было яркое августовское
солнышко, что радостно вливалось в его кабинет, почтительно умерив свой
пыл в нежно-салатовых драпировках. Прекрасен был сам кабинет с двумя
полированными столами, поставленными в виде восемнадцатой буквы алфавита.
О эта восемнадцатая буква! Буква, так долго томившая душу Ивана
Никандровича далекой мечтой и ставшая наконец двумя солидными столами в
его директорском кабинете. Буква "Т"! И он, Иван Никандрович Бутов,
восседает за верхней хозяйской перекладиной, посетители же пристраиваются
к длинному буквенному столу.
"Ах ты, старый карьерист", - подумал о себе директор, и оттого, что не
потерял он элегантную самоиронию, которой всегда гордился, настроение у
него стало еще лучше.
Дверь кабинета беззубо чавкнула и впустила Шишмарева.
- Добрый день, Сергей Леонидович, прошу. - Иван Никандрович пожал руку
сотруднику, пристально взглянул ему при этом в глаза (он всегда так делал)
и усадил в кресло.
- Слушаю, Иван Никандрович, - с наигранной молодцеватостью сказал
завлаб Шишмарев. Его полное, обычно добродушное лицо с черными, слегка
навыкате глазами, изображало напряженное внимание. "Вот даже испарина
прошибла", - отметил про себя Иван Никандрович, увидев, что завлаб вытер
платком лоб. Отметил и мысленно усмехнулся: "Господи, вот не думал, что
тебе так понравится на старости лет почтительность в подчиненных". И снова
самоирония была ему приятна.
- Как дела в лаборатории? - спросил директор.
- Все в порядке, Иван Никандрович, - сказал завлаб, опять вытащил
платок из кармана и вытер совершенно сухой лоб. "Только не тереть лоб в
третий раз, - подумал он. - Это уже было бы похоже на издевательство. А
два - как раз. Старик любит, когда подчиненные волнуются и трепещут..."
"Хитер, однако, наш Сергей Леонидович, тонок, - засмеялся про себя Иван
Никандрович. Он заметил, что лоб у сотрудника был совершенно сухой. -
Хотел привлечь внимание к своей несуществующей испарине. Неужели эти
негодяи так изучили меня, что пытаются играть на моих самых потаенных
инстинктах?"
- Тогда перейдем к делу, - сказал директор. - Вы, возможно, уже
догадались, зачем я вас вызвал. К сожалению, руководитель учреждения часто
оказывается похож на мужа: он обо всем узнает последним. - Шишмарев хотел
было изобразить на лице полагающуюся в таких случаях недоверчивую улыбку,
но не успел, потому что директор добавил: - Я имею в виду вашего
Любовцева...
Здесь следует сказать, что Любовцев - это я, Любовцев Анатолий
Борисович, кандидат физико-математических наук, двадцати девяти лет,
руководитель группы в лаборатории Шишмарева, холостой и, как вы уже
знаете, безнадежно влюбленный в секретаршу директора Галочку.
Когда директор упомянул всуе мое имя, Шишмарев вздохнул. С момента его
прихода к Ивану Никандровичу это был первый его искренний звук. Наш завлаб
почти всегда вздыхает, когда называют мое имя, и вздохи эти многообразны,
как жизнь. Здесь, я полагаю, и сожаление: неглупый вроде парень, но
дураковат (излюбленное словечко Шишмарева), резковат, невыдержанноват
(слово мое. - А.Л.) и прочее и прочее. Но главный повод для вздохов это,
конечно, Черный Яша. Не ошибся мой завлаб и на этот раз, потому что
директор продолжал:
- Вчера мне пришлось быть в одной весьма высокой научной инстанции.
Поговорили о житье-бытье, о делах, а потом некое начальственное лицо
осведомляется у меня с улыбкой: "Что, - говорит, - милейший Иван
Никандрович, никак у вас в институте некоторые собираются кормить грудью
компьютеры?" Я сижу, молчу и думаю. Точь-в-точь как вы сейчас, уважаемый
Сергей Леонидович. И никак не могу сообразить, о чем речь идет... Ну-с,
кое-как отшутился. Сравнение, как вы понимаете, достаточно игривое, чтобы
почтительно пошутить. Примчался сюда, навел справки. И представьте, все,
оказывается, слышали о новом, как говорят, подходе Любовцева к проблеме
обучения ЭВМ, а я нет. То есть если уж быть точным, вы что-то, помнится,
рассказывали мне, но то ли это было давно, то ли я запамятовал. Так что уж
простите старика за назойливость, введите меня в курс дела: что за грудь,
чья и так далее.
На последней фразе Иван Никандрович поморщился: вдруг поперла из него
эдакая старческая брюзгливая обидчивость.
- Видите ли, Иван Никандрович, нам казалось, что идеи Любовцева
столь... как бы выразиться... столь зыбкие и неопределенные, что я не
считал необходимым постоянно держать вас в курсе работ, тем более что
никаких результатов пока мы не получили, и я вовсе не уверен, что их
вообще когда-нибудь получат.
Иван Никандрович отметил, как по лицу сотрудника медленно расплывались
красные пятна. Наползая на желваки, они чуть шевелились.
"Мы не получили. Молодец, сказал "мы", а не "он"..."
- Прекрасно, дорогой Сергей Леонидович. Мне даже хочется еще раз пожать
вам руку. И действительно, зачем советоваться с директором, с этим
администратором и, может быть, даже бюрократом? А то, что над ним могут
подсмеиваться в инстанциях из-за этих, как вы говорите, зыбких и
неопределенных идей, так над ним же посмеяться каждому лестно: и человек
пожилой, и член-корреспондент...
- Иван Никандрович, как вы можете... - сказал Шишмарев, и голос его
дрогнул. Он встал и посмотрел на директора. - А что касается наших работ
по нестандартному обучению компьютеров, то злые языки уже давно избрали
нашу лабораторию своеобразной мишенью для упражнений в остроумии. Знаете,
есть такая игра - бросание стрелок в мишень...
- Садитесь, прошу вас, - Иван Никандрович встал и торжественно положил
руки на плечи заведующего лабораторией, словно посвящал его в рыцарский
орден. - Да, конечно, злых языков у нас предостаточно...
Вошла Галочка с кофейником и двумя чашечками на подносе.
И угадала. Лучше момента для паузы не придумаешь.
- Ну-с, и что мы будем делать с вашим Любовцевым и его зыбкими идеями?
- спросил Иван Никандрович, уже окончательно успокоившись.
Галочка, которая шла в этот момент к двери, замедлила шаг. Как она мне
потом передавала, ее волновал не столько я, сколько Черный Яша, с которым
она не раз тщетно пыталась разговаривать и к которому, по ее же словам,
привязалась больше, чем ко мне.
- Поверьте, мне не слишком приятно говорить вам это, - твердо сказал
мой завлаб, - но я полагаю, что мы прекратим эти работы.
Это даже не было предательством или ударом в спину.
Я сам уже давно потерял какую-либо надежду и продолжал возиться, с
Черным Яшей лишь из глупой амбиции.
- Скажите, Сергей Леонидович, только честно: вы прекращаете эти работы
из-за того, что я рассказал вам, или же вы действительно намеревались это
сделать?
Иван Никандрович откинулся в кресле и пристально посмотрел на
Шишмарева.
- Боюсь, я не смогу дать вам однозначный ответ. Мы уже давно потеряли
надежду, что получим какие-нибудь результаты. С другой стороны, знаете,
это как на остановке автобуса: стоишь, ждешь, ждешь, знаешь, что давно
нужно было уйти, и все-таки стоишь зачем-то. И наш сегодняшний разговор
просто помог мне принять решение, которое и так запоздало.
- Не знаю, не знаю, - задумчиво сказал Иван Никандрович. - Мне, слава
богу, шестьдесят восьмой годок пошел, а я до сих пор никак не привыкну к
слову "нет". Это же страшная ответственность, когда говоришь кому-то
"нет". А вдруг все-таки что-то могло явиться на свет божий и не явилось
только из-за слова "нет"? Ужасное слово, ужасное своей окончательностью...
Пусть уж лучше ваш Любовцев еще немножко покормит грудью свой компьютер...
Спустя некоторое время я спросил Ивана Никандровича, почему он
неожиданно вступился за меня.
- Не знаю, - пожал он плечами. - Вдруг мне стала неприятна даже мысль о
том, что я запрещаю эту работу. Вообще, весь день я был в странном
состоянии, Толя. То я начинал нести какую-то, в общем, не свойственную мне
чепуху, то глупо обижался и вдруг вопреки всякой логике, реприманду в
инстанциях и словам Шишмарева вступился за тебя. Причем, заметь, я
представлял твою работу в самых лишь общих чертах. Это же как раз та
мистика, в которую верит каждый уважающий себя ученый. Ты-то веришь в
какую-нибудь чертовщину, например в приметы?
- А как же, Иван Никандрович, - сказал я, - я набит предрассудками,
буквально нафарширован ими. Ну во-первых, я всегда сплевываю через левое
плечо три раза, когда мне дорогу перебегает кошка...
- Любая или только черная? - деловито осведомился Иван Никандрович.
- Любая, - твердо ответил я.
- Гм, а я так только от черных. Может, твой метод и лучше.
Мы оба засмеялись.
Мы чувствовали себя детьми, несмотря на разницу в возрасте и положении.
Мы были возбуждены и гнали, что по коридорам института проносятся
сквозняки истории.
Они уносили мелкий мусор и почтительно замирали перед триста
шестнадцатой комнатой размером двадцать семь квадратных метров. В комнате
триста шестнадцатой стоял наш Черный Яша, и в то время он уже не просто
говорил, он буквально не давал нам жить...
