Зиновый Юрьев. - Черный Яша

1

   Не знаю, как вы, а я вовсе не  уверен,  что  астрономам  удалось  точно
измерить продолжительность суток.  Бывают  дни  коротенькие,  даже  куцые,
когда ничего мало-мальски интересного  просто  не  успевает  случиться,  а
иногда, правда редко, выпадают дни, просто удивительные по своей  емкости.
Если учет в  небесной  бухгалтерии  поставлен  прилично,  они  там  должны
считать такие дни за два, а то и за три.
   Именно такой удлиненный день и выпал нам восьмого восьмого  восемьдесят
восьмого года. И вовсе не потому, что подобное, сочетание цифр повторяется
раз в одиннадцать лет. Дело, как вы увидите, совсем не в этом.
   Впрочем, начнем по порядку. А  поскольку  порядок  у  нас  в  Институте
искусственного разума начинается с директора Ивана Никандровича Бутова (во
всяком случае, он так считает) и кончается им же (так считают  остальные),
то я приступлю к своему рассказу именно с него.
   Иван Никандрович, как он мне потом  рассказывал,  пытался  в  этот  миг
вспомнить одну фразочку, которую очень любил. Говаривал  ее  его  покойный
дед Никифор Христофорович, бывший,  между  прочим,  как  и  наш  директор,
членом-корреспондентом Академии наук.
   Поводом для воспоминаний была рюмка  коньяка,  которую  директор  выпил
незадолго до этого с  тремя  американскими  коллегами  из  Массачусетского
технологического института, Американцы восхищенно произносили "экселлент",
"террифик" и даже  "фантэстик",  и  было  неясно,  имеют  ли  они  в  виду
достижения институте, секретаршу директора Галочку,  которая  принесла  им
кофе, или сам коньяк.
   Иван Никандрович,  несмотря  на  скромность,  склонялся  к  мысли,  что
восторженные эпитеты относились к институту, я же уверен, что - к Галочке.
Посмотрим правде в глаза: институты, сравнимые с нашим, у них есть. Коньяк
- тоже. Галочка же уникальна. Я  настаиваю  на  этом,  хотя  понимаю,  что
теоретически могу быть необъяснимым, поскольку давно уже влюблен в нее.  И
к сожалению, без больших успехов...
   Итак, американцы ушли. Галочка быстро убрала рюмки, а Иван Никандрович,
ощущая приятную теплоту в пищеводе, вспоминал, что говорил об этой теплоте
в таких случаях дед. И вспомнил. А говорил дед так: словно Христос босиком
по душе пробежал. Что значит математик, до чего точное определение!
   И вообще, жизнь  была  прекрасна.  Прекрасно  было  яркое  августовское
солнышко, что радостно вливалось в его кабинет,  почтительно  умерив  свой
пыл в нежно-салатовых драпировках.  Прекрасен  был  сам  кабинет  с  двумя
полированными столами, поставленными в виде восемнадцатой буквы  алфавита.
О  эта  восемнадцатая  буква!  Буква,  так  долго  томившая   душу   Ивана
Никандровича далекой мечтой и ставшая наконец двумя  солидными  столами  в
его директорском кабинете.  Буква  "Т"!  И  он,  Иван  Никандрович  Бутов,
восседает за верхней хозяйской перекладиной, посетители же  пристраиваются
к длинному буквенному столу.
   "Ах ты, старый карьерист", - подумал о себе директор, и оттого, что  не
потерял он элегантную самоиронию, которой всегда  гордился,  настроение  у
него стало еще лучше.
   Дверь кабинета беззубо чавкнула и впустила Шишмарева.
   - Добрый день, Сергей Леонидович, прошу. - Иван Никандрович пожал  руку
сотруднику, пристально взглянул ему при этом в глаза (он всегда так делал)
и усадил в кресло.
   - Слушаю, Иван  Никандрович,  -  с  наигранной  молодцеватостью  сказал
завлаб Шишмарев. Его полное, обычно добродушное  лицо  с  черными,  слегка
навыкате глазами, изображало  напряженное  внимание.  "Вот  даже  испарина
прошибла", - отметил про себя Иван Никандрович, увидев, что  завлаб  вытер
платком лоб. Отметил и мысленно усмехнулся: "Господи, вот  не  думал,  что
тебе так понравится на старости лет почтительность в подчиненных". И снова
самоирония была ему приятна.
   - Как дела в лаборатории? - спросил директор.
   - Все в порядке, Иван  Никандрович,  -  сказал  завлаб,  опять  вытащил
платок из кармана и вытер совершенно сухой лоб. "Только не  тереть  лоб  в
третий раз, - подумал он. - Это уже было бы похоже  на  издевательство.  А
два - как раз. Старик любит, когда подчиненные волнуются и трепещут..."
   "Хитер, однако, наш Сергей Леонидович, тонок, - засмеялся про себя Иван
Никандрович. Он заметил, что лоб у  сотрудника  был  совершенно  сухой.  -
Хотел привлечь внимание  к  своей  несуществующей  испарине.  Неужели  эти
негодяи так изучили меня, что пытаются  играть  на  моих  самых  потаенных
инстинктах?"
   - Тогда перейдем к  делу,  -  сказал  директор.  -  Вы,  возможно,  уже
догадались, зачем я вас вызвал. К сожалению, руководитель учреждения часто
оказывается похож на мужа: он обо всем узнает последним. - Шишмарев  хотел
было изобразить на лице полагающуюся в таких случаях недоверчивую  улыбку,
но не успел,  потому  что  директор  добавил:  -  Я  имею  в  виду  вашего
Любовцева...
   Здесь  следует  сказать,  что  Любовцев  -  это  я,  Любовцев  Анатолий
Борисович,  кандидат  физико-математических  наук,  двадцати  девяти  лет,
руководитель группы в  лаборатории  Шишмарева,  холостой  и,  как  вы  уже
знаете, безнадежно влюбленный в секретаршу директора Галочку.
   Когда директор упомянул всуе мое имя, Шишмарев вздохнул. С момента  его
прихода к Ивану Никандровичу это был первый его искренний звук. Наш завлаб
почти всегда вздыхает, когда называют мое имя, и вздохи эти  многообразны,
как жизнь. Здесь, я  полагаю,  и  сожаление:  неглупый  вроде  парень,  но
дураковат  (излюбленное  словечко  Шишмарева),  резковат,  невыдержанноват
(слово мое. - А.Л.) и прочее и прочее. Но главный повод для  вздохов  это,
конечно, Черный Яша. Не ошибся мой  завлаб  и  на  этот  раз,  потому  что
директор продолжал:
   - Вчера мне пришлось быть в одной  весьма  высокой  научной  инстанции.
Поговорили о житье-бытье, о  делах,  а  потом  некое  начальственное  лицо
осведомляется  у  меня  с  улыбкой:  "Что,  -  говорит,  -  милейший  Иван
Никандрович, никак у вас в институте некоторые собираются  кормить  грудью
компьютеры?" Я сижу, молчу и думаю. Точь-в-точь как вы  сейчас,  уважаемый
Сергей Леонидович. И никак не могу сообразить, о чем  речь  идет...  Ну-с,
кое-как отшутился. Сравнение, как вы понимаете, достаточно игривое,  чтобы
почтительно пошутить. Примчался сюда, навел справки. И  представьте,  все,
оказывается, слышали о новом, как говорят, подходе  Любовцева  к  проблеме
обучения ЭВМ, а я нет. То есть если уж быть точным, вы  что-то,  помнится,
рассказывали мне, но то ли это было давно, то ли я запамятовал. Так что уж
простите старика за назойливость, введите меня в курс дела: что за  грудь,
чья и так далее.
   На последней фразе Иван Никандрович поморщился: вдруг поперла  из  него
эдакая старческая брюзгливая обидчивость.
   - Видите  ли,  Иван  Никандрович,  нам  казалось,  что  идеи  Любовцева
столь... как бы выразиться... столь зыбкие  и  неопределенные,  что  я  не
считал необходимым постоянно держать вас в  курсе  работ,  тем  более  что
никаких результатов пока мы не получили, и  я  вовсе  не  уверен,  что  их
вообще когда-нибудь получат.
   Иван Никандрович отметил, как по лицу сотрудника медленно  расплывались
красные пятна. Наползая на желваки, они чуть шевелились.
   "Мы не получили. Молодец, сказал "мы", а не "он"..."
   - Прекрасно, дорогой Сергей Леонидович. Мне даже хочется еще раз пожать
вам руку.  И  действительно,  зачем  советоваться  с  директором,  с  этим
администратором и, может быть, даже бюрократом? А то, что  над  ним  могут
подсмеиваться  в  инстанциях  из-за  этих,  как  вы  говорите,  зыбких   и
неопределенных идей, так над ним же посмеяться каждому лестно:  и  человек
пожилой, и член-корреспондент...
   - Иван Никандрович, как вы можете... - сказал  Шишмарев,  и  голос  его
дрогнул. Он встал и посмотрел на директора. - А что касается  наших  работ
по нестандартному обучению компьютеров, то злые языки  уже  давно  избрали
нашу лабораторию своеобразной мишенью для упражнений в остроумии.  Знаете,
есть такая игра - бросание стрелок в мишень...
   - Садитесь, прошу вас, - Иван Никандрович встал и торжественно  положил
руки на плечи заведующего лабораторией, словно посвящал  его  в  рыцарский
орден. - Да, конечно, злых языков у нас предостаточно...
   Вошла Галочка с кофейником и двумя чашечками на подносе.
   И угадала. Лучше момента для паузы не придумаешь.
   - Ну-с, и что мы будем делать с вашим Любовцевым и его зыбкими  идеями?
- спросил Иван Никандрович, уже окончательно успокоившись.
   Галочка, которая шла в этот момент к двери, замедлила шаг. Как она  мне
потом передавала, ее волновал не столько я, сколько Черный Яша, с  которым
она не раз тщетно пыталась разговаривать и к которому, по  ее  же  словам,
привязалась больше, чем ко мне.
   - Поверьте, мне не слишком приятно говорить вам это,  -  твердо  сказал
мой завлаб, - но я полагаю, что мы прекратим эти работы.
   Это даже не было предательством или ударом в спину.
   Я сам уже давно потерял какую-либо  надежду  и  продолжал  возиться,  с
Черным Яшей лишь из глупой амбиции.
   - Скажите, Сергей Леонидович, только честно: вы прекращаете эти  работы
из-за того, что я рассказал вам, или же вы действительно намеревались  это
сделать?
   Иван  Никандрович  откинулся  в  кресле  и  пристально   посмотрел   на
Шишмарева.
   - Боюсь, я не смогу дать вам однозначный ответ. Мы уже  давно  потеряли
надежду, что получим какие-нибудь результаты. С  другой  стороны,  знаете,
это как на остановке автобуса: стоишь, ждешь,  ждешь,  знаешь,  что  давно
нужно было уйти, и все-таки стоишь зачем-то. И  наш  сегодняшний  разговор
просто помог мне принять решение, которое и так запоздало.
   - Не знаю, не знаю, - задумчиво сказал Иван Никандрович. -  Мне,  слава
богу, шестьдесят восьмой годок пошел, а я до сих пор никак не  привыкну  к
слову "нет". Это  же  страшная  ответственность,  когда  говоришь  кому-то
"нет". А вдруг все-таки что-то могло явиться на свет божий  и  не  явилось
только из-за слова "нет"? Ужасное слово, ужасное своей окончательностью...
Пусть уж лучше ваш Любовцев еще немножко покормит грудью свой компьютер...
   Спустя  некоторое  время  я  спросил  Ивана  Никандровича,  почему   он
неожиданно вступился за меня.
   - Не знаю, - пожал он плечами. - Вдруг мне стала неприятна даже мысль о
том, что я запрещаю эту  работу.  Вообще,  весь  день  я  был  в  странном
состоянии, Толя. То я начинал нести какую-то, в общем, не свойственную мне
чепуху, то глупо обижался и вдруг  вопреки  всякой  логике,  реприманду  в
инстанциях и  словам  Шишмарева  вступился  за  тебя.  Причем,  заметь,  я
представлял твою работу в самых лишь общих  чертах.  Это  же  как  раз  та
мистика, в которую верит каждый уважающий  себя  ученый.  Ты-то  веришь  в
какую-нибудь чертовщину, например в приметы?
   - А как же, Иван Никандрович, - сказал я,  -  я  набит  предрассудками,
буквально нафарширован ими. Ну во-первых, я всегда сплевываю  через  левое
плечо три раза, когда мне дорогу перебегает кошка...
   - Любая или только черная? - деловито осведомился Иван Никандрович.
   - Любая, - твердо ответил я.
   - Гм, а я так только от черных. Может, твой метод и лучше.
   Мы оба засмеялись.
   Мы чувствовали себя детьми, несмотря на разницу в возрасте и положении.
Мы  были  возбуждены  и  гнали,  что  по  коридорам  института  проносятся
сквозняки истории.
   Они  уносили  мелкий  мусор  и  почтительно   замирали   перед   триста
шестнадцатой комнатой размером двадцать семь квадратных метров. В  комнате
триста шестнадцатой стоял наш Черный Яша, и в то время он  уже  не  просто
говорил, он буквально не давал нам жить...