|
|
 |
10
Скачать 10
Телефонная связь с армией была быстро налажена. Начальник штаба,
вызванный к аппарату, доложил командующему, что атака, ожидавшаяся им,
отменена. Дамба на Лопати была повреждена бомбежкой, и река, вздувшаяся от
недавних ливней, затопила позиции правого фланга армии. Командующий,
расспросив о подробностях, мог лишь подтвердить приказ, отданный в его
отсутствие... Минуту он молча, неподвижно лежал, глядя в потолок, жуя
тонкими губами. Потом приказал соединить себя с членом военного совета
Уманцем. Пока того разыскивали по телефону, Рябинин тщательно отметил на
карте участки фронта, оказавшиеся под водой. Адъютанту он поручил вызвать
к себе полковника Богданова и Семененко - командиров дивизий. Вскоре и бойцам в медсанбате стало известно о несчастье, постигшем
армию. Раненые, прибывшие с передовой, рассказывали, что вода заливает их
окопы. Говорили даже, что какие-то подразделения отрезаны от своих тылов,
что связь между частями порвана, что где-то потонула артиллерия. И если не
всему следовало верить, было очевидно, что неожиданная катастрофа делает
невозможным дальнейшее наступление.
- Середь реки осетра не ухватишь... - заметил пожилой, седоватый
солдат, раненный в руку.
Он недавно проснулся и сидел теперь на своем ложе; соломинки торчали в
его всклокоченных волосах.
- На оборону переходить надо... Как же иначе... - серьезно сказав
Никитин, и все согласились с ним.
Словно уговорившись, бойцы не вспоминали больше о полных надежды
обещаниях командарма. И по неловкости, которую испытывал Уланов, думая о
них сейчас, он понял, что это же чувство удерживало его товарищей. Люди
задумывались, отмалчивались или произносили что-нибудь вроде: "Да, так-то
вот... Бывает..."
- Коля! - окликнул кто-то Уланова. Он обернулся и в двух шагах от себя
увидел высокую фигуру в мокрой плащ-палатке с откинутым на спину
капюшоном.
- Что делаешь тут? Раненый, что ли? - спросил Рябышев, улыбаясь.
- Ты?! - крикнул Николай, и хотя он не только не был близок с
Рябышевым, но почти не замечал этого боязливого, туповатого, казалось,
солдата, сейчас он очень обрадовался.
- Как наши? Да отвечай же... - торопил Николай.
- Достается нашим... Там такое делается! - Рябышев говорил громко,
уверенно, как человек, избегнувший, не в пример другим, смертельной
опасности. Это поднимало его в собственных глазах над теми, кому не
удалось уйти вместе с ним.
- Двоеглазов жив? - спросил Николай.
- Был живой...
- Колечкин? Кулагин?
- Живые... Быкова убило...
Перебирая по фамилиям бойцов своего взвода, судьбу которых он едва не
разделил, Николай почувствовал, что он действительно теперь крепко связан
с ними.
- Ну, а где вы теперь? Как вообще положение? - спросил ом.
- Пропадаем, - уверенно ответил Рябышев.
Свернув козью ножку и прикурив, он обстоятельно рассказал, как роте
удалось ворваться в окопы первой неприятельской линии. Всю ночь шел
близкий огневой бой - немцы нажимали, стремясь выбить атакующих из своего
расположения. Утром наступило относительное затишье, и ему, Рябышеву,
поручили доставить в тыл раненых. Но добирался он сюда с большим трудом,
так как дорог больше не было.
- ...На пупе сидим - кругом вода, а спереди фрицы... - закончил он и,
поплевав на пальцы, погасил окурок.
- А у меня, понимаешь, опять с ногой несчастье... В госпиталь
посылают... - сказал Николай, предупреждая упрек в том, что находится
здесь, а не вместе со всеми.
- Подвезло тебе, прямо скажу, - заметил Рябышев.
- Ну, какое там подвезло! - недовольно сказал Николай.
- Кто там остался - никуда не уйдет... - проговорил солдат с наивным
хвастовством счастливца, и Уланов, смутившись, промолчал.
- Горбунова, старшего лейтенанта, не встречал тут? - осведомился
Рябышев. - Повидать приказано...
- Повидать? Вот уж не знаю... - Николай нерешительно посмотрел на двери
в палату.
- Помер? - спросил Рябышев.
- Нет еще... Погоди, я посмотрю.
Николай направился было к дверям, но они раскрылись перед ним: Маша и
другая сестра вывели под руки в коридор бойца с забинтованными глазами.
Полная девушка побежала к выходу, а Маша осталась, поддерживая раненого.
Он стоял, напряженно вытянувшись, откинув назад белый марлевый шар своей
головы.
Уланов шагнул к Маше и замялся.
- Ну? - спросила девушка, и Николай с ужасом почувствовал, что его губы
растягиваются в неуместную улыбку.
- Вот тут... к старшему лейтенанту пришли, - пробормотал он, краснея.
Рябышев выступил вперед. С интересом поглядывая на необычного раненого,
он пояснил, что комиссар батальона приказал оправиться о здоровье
командира.
Маша отрицательно покачала головой.
- Тебя кто прислал? - переспросила она, помолчав.
- Лукин, старший политрук... Теперь он за Горбунова.
- Лукин! - сказала девушка, и лицо ее смягчилось. - Комбат вспомнил о
нем... Обожди тут, пока я освобожусь... Я напишу комиссару.
- Дай ему, сестрица, креслице... Пусть посидит герой... - громко сказав
рябой сержант.
Полулежа, привалившись к стене здоровым плечом, он пристально смотрел
на Рябышева.
- Чего ты? - спросил Никитин.
- Он знает, чего... - Черные глаза сержанта блестели в полутьме
коридора. - Он тебе сам объяснит.
Рябышев, опешив, воззрился на обидчика. Тот оглядывал его с каким-то
насмешливым бешенством.
- Тише, - сказала Маша.
- А я тихо, сестрица... Пускай сам расскажет, как старший лейтенант его
уговаривал: "Вставай, мать твою... вставай!"
- Не ругайтесь... - сказала девушка.
- Простите, сестрица, я около комбата был, на моих глазах его
срезало... Через симулянта... Влипнул в грязь. "Убитый я..." - говорит, а
старший лейтенант его поднимает... Ну, не поднял, конечно. - Сержант
усмехнулся, оскалив белые зубы.
- Что цепляешься? - недоуменно проговорил Рябышев.
Он плохо помнил, как все происходило в первые часы атаки. Но ему
хотелось уже уйти отсюда, и он тоскливо посматривал вокруг.
- Здоровье узнать пришел... Иуда! - сержант с особенным удовольствием
выговорил последнее слово.
Маша не шевельнулась, прижав руку к груди, устремив на Рябышева синие,
потемневшие, прекрасные глаза, Голикова, только что вернувшаяся,
укоризненно смотрела на оробевшего бойца.
- Приказано было мне... повидать командира, - попытался оправдаться он,
попятившись под взглядом многих людей и упершись в стену.
В смутных воспоминаниях Рябышева появилось уже нечто заставившее его
встревожиться.
- Братцы... Да что же это?.. Да какой он? - услышали все вдруг
сдавленный, как будто выходивший откуда-то из глубины голос ослепшего
красноармейца.
- Бугай он, - сказал сержант.
- Бугай? - промычал раненый.
- Ростом повыше тебя на голову... Плечи тоже ничего - сажень без
малого... - Неторопливо, стараясь быть точным, сержант продолжал описание:
- Морда круглая, сытая...
Рябышев покорно слушал; он вспотел, но от испуга не вытирал лица.
- Руки - что кувалды... За-зря только болтаются, - дополнил сержант.
Слепой красноармеец неуверенно ступил вперед и остановился, боясь
оторваться от сестры.
- Братцы! - с трудом произнес он, и это прозвучало как "ац". - Что ж
это делается?
- Как я по первому разу... - умоляя, пролепетал Рябышев.
- Кровью и слезами земля умывается, - заговорил Никитин, - боец глаза
отдает, бабы плачут, детишки - и те игрушкой не балуются, а ты топчешься
тут перед нами - рожа гладкая, силы на двоих, только душа копеечная.
- Как я по первому разу! - громко, с жалобой повторил молодой солдат.
- Обожди, - перебил его Никитин, - не об чем тебе говорить... - Сидя на
полу, он снизу вверх смотрел на Рябышева. - За свою жизнь боишься, а чужой
тебе не жалко... Постарайтесь, мол, ребята, прогоните разбойника, а как
протомите - и я наперед выйду.
- Не его, знать, дело - попово, да и попа не его - чужого, - сказал
пожилой боец, поддерживавший перевязанную руку.
- Братцы, что ж такое?! - волнуясь и оттого еще невнятнее спросил
слепой. Он все порывался идти, но страх остаться без поводыря удерживал
его на месте.
Рябышев с ужасом смотрел теперь на запрокинутую марлевую голову
раненого, но и озираясь по сторонам, он не чувствовал себя лучше. Отовсюду
были обращены на него темные, почти черные лица. Они казались странно
похожими, потому что ни на одном он не видел снисхождения.
- За спины наши хоронишься, а как прижмут нас где - первый бежишь...
Сам говорил сейчас - бойцы на смерть стоять остались... А ну, давай на
оборону! - повысил Никитин густой, гулкий голос.
- Да разве я не понимаю? - промямлил Рябышев.
- Давай на оборону! - закричал Никитин.
- Постой, я его оглажу, - спокойно сказал сержант и поднялся, оставив
на полу шинель.
- Неспособно вам одной рукой... - заметил пожилой красноармеец.
- А ты другой помогай... - сержант сощурился, словно примериваясь.
- Уходите, - испуганно сказала Рябышеву Клава. - Уходите сейчас же.
- Погодите, я сама... - тоненько пропела Маша.
Она пошарила у себя на поясе, не сводя с Рябышева остановившегося
взгляда, потом быстро отвернула халат. В пальцах ее блеснул маленький
светлый револьвер. Но в ту же секунду Голикова всем телом прижалась к
подруге и обхватила ее.
- Оставь, - негромко сказала Маша.
- Ох, она его шлепнет! - закричала девушка.
Уланов кинулся было к Маше, потом повернул, уцепился за рукав Рябышева
и потащил солдата к выходу.
- Оставь, - услышал он еще раз за спиной удивительный голос Маши.
Во дворе, у ворот, Рябышев остановился и, оглянувшись, убежденно
проговорил:
- Убила бы... Ей-богу, убила бы...
Падал мокрый снег, большие хлопья густо сыпались на темном фоне
каменного фасада школы. Небо, земля, дома, люди, лошади, скучившиеся у
крыльца, казались обесцвеченными, как на огромной серой фотографии.
- Еще как убила бы! - радостно сказал Николай.
До последнего часа его все еще беспокоила мысль о том, что донесение
Горбунова, порученное ему, опоздало. И он испытывал огромное облегчение
оттого, что действительно оказался неповинным в ранении комбата и в
неудаче атаки.
"Значит, не я, а он!" - думал Николай, с безжалостным любопытством
рассматривая Рябышева.
- Ну, а теперь давай на оборону! Давай, давай! - поторопил он товарища.
Обоз, с которым тот прибыл, уходил обратно лишь через несколько часов,
и Уланов пошел отыскивать другую возможность уехать. Найти ее было
нетрудно: из деревни то и дело отправлялись к переднему краю порожние
повозки. Николай вытащил из плетня палку и, опираясь на нее, шагал, не
разбирая дороги, шлепая по лужам.
"Какая я скотина, какая скотина!" - мысленно бранился он, нисколько не
сокрушаясь, однако, по этому поводу, а, напротив, чувствуя удовольствие.
Он снова, таким образом, обретал веру в людей, с которыми, к своей
невыгоде, себя сравнивал... Николай собирался уехать вместе с Рябышевым, -
это разумелось теперь как бы само собой. И, представляя себе бойцов своей
роты, одиноко сражавшихся на полузатопленном клочке земли, он искренне
спешил. Ибо не желание удивить других своим поступком, а потребность
стоять вровень с другими толкала его теперь.
"С палочкой как-нибудь доберусь, - говорил себе Николай, - а стреляют
все равно лежа..."
Через полчаса Уланов и Рябышев сидели в телеге на слежавшейся, мокрой
соломе. Ездовой согласился за пачку махорки подвезти обоих.
- Понимаешь теперь, Ваня, - говорил Николай, - в чем твоя ошибка?..
- Ага, - отвечал тот послушно.
Снег медленно опускался между лицами бойцов, мешая им видеть друг
друга.
- Это совершенно неважно - твои переживания, твои огорчения, когда
родина в смертельной опасности... - Николай убеждал товарища в том именно,
что сейчас лишь с повелительной ясностью открылось ему самому. - Ты на
других посмотри.
- Разве я не вижу, - удрученно согласился Рябышев.
- Это ведь Отечественная война, - продолжал Николай, адресуя
собеседнику то, что так волновало сейчас его собственную устыдившуюся
душу. - Понимаешь, Ваня?
- Ну да, - подтвердил Рябышев.
Из ряби летящих хлопьев возникли двое верховых. Они мчались галопом,
нагоняя телегу. Первый, на рыжеватом коне, сидел в седле прямо, отвернув
немного лицо от бьющего навстречу снега. Второй низко пригибался к луке.
Всадники быстро пронеслись мимо; темный плащ офицера, скакавшего первым,
почти горизонтально распластался в воздухе.
- Богданов, - сказал возница и придержал коня, глядя вслед полковнику,
- по посадке видать...
Состояние, в котором находился командующий, отличалось прежде всего
полной сосредоточенностью. Рябинин не замечал теперь ничего, что не имело
касательства к главному предмету его деятельности. Комната, в которой он
лежал, телефоны, попискивавшие возле койки, люди, появлявшиеся и
исчезавшие по получении приказа, отпечатывались в его сознании лишь в
пределах их деловой необходимости". А собственная рана, обрекшая генерала
на неподвижность, поместилась где-то в одном ряду с другими условиями
боевой обстановки, в которых надо было сражаться. Сосредоточенность
Рябинина являлась, по существу, высшим выражением его энергии,
возраставшей в трудных обстоятельствах, подобно тому как пар под давлением
увеличивается в силе. Наружно генерал казался очень спокойным, но это было
не так, потому что абсолютная поглощенность чем-либо только внешне похожа
на покой. Впрочем, он и не волновался в обычном смысле, - ибо люди
нервничают только в тех случаях, когда сомневаются в правильности своего
поведения. Как бы тяжела ни была ситуация сама по себе, их тревога в
большей степени проистекает из неуверенности либо из предположения
допущенной ранее ошибки. Вот почему в опасных положениях люди так часто
раскаиваются... Но Рябинин не колебался, действуя каждую минуту так, как
подсказывало отчетливое, обострившееся понимание происходившего.
Только что генерал простился с обоими комдивами - Богдановым и
Семененко: сейчас он диктовал адъютанту приказ по артиллерии. Начальник
оперативного отдела, молодой еще полковник с глазами навыкате, отчего они
всегда казались удивленными, принимал по телефону донесение воздушной
разведки. В маленькой комнатке флигеля, где жил, вероятно, директор школы,
не прекращалась работа. Иногда командарм откидывался на подушку, отдыхая
несколько секунд, и вновь приподнимался... В положенное время ему принесли
обед, и он поел без аппетита, не заметив того, что было подано. Так в
течение нескольких часов он принимал офицеров, отдавал приказы, говорил по
телефону и лишь к вечеру разрешил себе немного подремать.
Уже зажгли лампы, когда к койке Рябинина подошли командир медсанбата и
главный хирург.
Луконин справился о здоровье генерала и попросил позволения перенести
его в операционную, чтобы там сменить повязку. Рябинин ответил не сразу,
предварительно прислушавшись к себе, как бы желая удостовериться в
необходимости снова лечь на стол. И внезапная боязнь чего-то еще не
известного предостерегла его, - смутная, похожая на предчувствие, она в
первый раз заставила его испугаться своей раны.
- Чего там перевязывать? Все уже сделали, кажется... - грубо проговорил
он.
Хирург потребовал, однако, чтобы ему позволили осмотреть рану, и его
настойчивость усилила, неясные опасения командарма. Он без ущерба для дела
мог, конечно, показаться врачу, - это отняло бы не так уж много времени...
Но страх перед тем, что способно было теперь помешать ему, заставил
Рябинина схитрить.
- Попоздней давайте... Сейчас никак нельзя, - сказал он. - А через
полчасика приходите.
Когда врачи ушли, командарм категорически приказал не впускать их
больше к себе. Вскоре в медсанбате появились армейский хирург и начальник
санчасти армии, но Рябинин их не принял.

|
 |
|
|
|