Сначала --  полная чернота, голландская сажа, тьма египетская, ни одной
светящейся точки.  Но  это  чернота живая,  гулкая,  объемная,  насыщенная
чьим-то  тяжелым дыханием,  сопением,  стуками.  Совсем  близко  возникают
задавленные до хриплого шепота мужские голоса.
   -- Я  тебе  повторяю:  ничего не  было,  идиот!  Хочешь перекрещусь?  Я
человек верующий -- ты знаешь...
   -- Не крестись --  я видел мизансцену. Я обещал, в следующий раз я тебя
убью. Так что молись, говно!
   -- Левушка,  ну  вспомни о  чувстве юмора.  Через пять минут ты  будешь
хохотать над тем, что сейчас говоришь!
   -- Я возможно.  А ты уже нет.  Потом я раскаюсь.  Наверное,  когда тебя
будут хоронить, я даже буду плакать.
   -- Ну  что ж  мне теперь делать,  совсем с  ней не  общаться?..  Мы  же
все-таки коллеги!.. И цивилизованные люди...
   -- В  цивилизованных странах за  это убивают.  Я  придерживаюсь правил.
Если я тебя не убью, я не смогу жить.
   -- Хорошо,  ударь меня по морде.  Если тебе будет легче,  ударь меня по
морде. Только не сломай нос...
   -- Бить я тебя,  сволочь,  не буду.  Это малоэффективно.  Я сделаю, как
обещал. Я отрублю тебе голову!..
   Глухой  удар,  долгий надсадный крик, и черноту прорезает яркая полоска
света:  видимо, кто-то, перепуганный, там, в глубине этой плотной черноты,
опасливо  прикрыл  дверь.  И  этот  далекий  луч,  как  магниевая вспышка,
высвечивает  близкое,  в  полэкрана,  лицо.  Лицо вампира. Меловая маска с
красными  губами. На щеке алеет карминное сердечко. Подведенные фиолетовые
глаза  расширены от ужаса. Словно упырь, застигнутый рассветом, обладатель
мелового лица кидается в спасительную черноту...
   Но вот уже взбудораженная темень перестает быть теменью --  то тут,  то
там хлопают двери, света становится больше, отдельные возгласы перерастают
в гомон.
   По  освещенному коридору,  мимо  распахнутых гримуборных несется  белая
маска  с  красным ртом  и  надломленными бровями.  За  маской хрипло дыша,
неотступно следует толстый человек в странной белой хламиде. Лицо толстяка
в  крупных каплях пота,  мятежные кудри пляшут вокруг лысины,  как  язычки
пламени  на  ветру.   В  вознесенной  руке,   неотвратимый,   как  судьба,
поблескивает топор.
   ...С  грохотом  захлопывается  за  белой  маской  дверь  гримуборной  и
захлопывается как нельзя более вовремя,  ибо уже в следующую секунду в нее
с визгом врубается топор...
   -- Все равно я убью тебя,  мерзавец!..  Я тебя приговорил!.. Это только
отсрочка, ты понял?.. Я отрублю тебе голову и пошлю твоей семье!..
   Толстый Левушка,  как  рыбина  в  сетях,  бьется в  руках  перепуганных
коллег.
   -- Отрубишь и  пошлешь,  --  соглашается рассудительный Андрей Иванович
Нанайцев,  заслуженный артист  Российской  Федерации.  --  Но  эффекта,  к
сожалению,  не увидишь.  Потому что будешь заготавливать древесину в  Коми
АССР.
   -- Прости меня,  Лев,  но  ты  все-таки очень не Пушкин,  --  огорченно
сетует  Элла  Эрнестовна,  супруга  Андрея  Ивановича,  также  заслуженная
артистка,  но другой республики.  -- Топор -- это непарламентарно. В таких
случаях вызывают на дуэль.
   -- В таких случаях вызывают на партком,  -- парирует Федяева. -- Такого
циничного адюльтера у нас еще не было. К тому же Гордынский очень скверный
актер. Убивать -- это, конечно, слишком, но выгнать его необходимо...
   ...В  дверь  гримуборной Гордынского скребутся две  молоденькие актрисы
Аллочка и Ниночка. Их симпатии однозначно на стороне жертвы.
   -- Игорь,  открой,  это Алла и Нина!..  Игорь,  не бойся, его держат!..
Игорь, почему ты молчишь?.. Игорь, мы сейчас вызовем "скорую помощь"!..
   Дверь,  со  всаженным в  нее  топором,  нервно распахивается,  впускает
Аллочку и Ниночку и тут же захлопывается вновь.
   -- Я Левушку понимаю,  --  раздумчиво говорит Тюрин,  -- мужчина должен
как-то реагировать...  В  конце концов,  пока Гордынский в  театре,  мы не
можем быть спокойны за своих жен!..
   -- За свою ты можешь быть спокоен,  -- огрызается жена Тюрина, вздорная
особа с невнятным лицом. -- У тебя жена не блядь! Все прут на Гордынского,
а про нее ни слова!..
   Дверь гримуборной Гордынского снова распахивается, на пороге появляются
Аллочка и Ниночка.
   -- Срочно врача!  --  глаза у  Аллочки круглые и блестящие,  подбородок
нервически подергивается, но в голосе сдержанность и значительность. Таким
голосом создают панику,  желая ее  погасить.  --  Игорь истекает кровью!..
Кажется, он задел ему сонную артерию!..
   -- Какую  артерию,  что  она  плетет?..  --  неуверенно лепечет толстый
Левушка. Он с ужасом начинает чувствовать, как легкий морозец бежит по его
лысине, покрывая мгновенным инеем еще недавно влажный венчик кудрей. -- Не
знаю я никакой артерии!.. Да я к нему пальцем не прикоснулся!..
   -- Ты   прикоснулся  топором!   --   Федяева  на   глазах   проникается
состраданием к Гордынскому.  --  Не надейся,  что мы это замнем!.. Я лично
тебя посажу, мерзавец! Алла, Нина, звоните в "скорую"!..
   Толпа актеров отшатывается от Левушки -- таково уж свойство любой толпы
-- мгновенно  и  чистосердечно менять  пристрастия!  --  и  устремляется в
гримуборную  к  Гордынскому.  Игорь  лежит  на  диване,  вытянувшись,  как
покойник.  Трагические глаза его темны,  как две чернильницы, меловое лицо
залито кровью.
   Толпа  расступается,  и  в  конце  живого  коридора мы  видим  потного,
взъерошенного,   раздавленного  всем  происшедшим  бедного  Левушку.   Под
шпицрутенами взглядов  он  подходит  к  дивану  и  внезапно бухается перед
Игорем на колени.
   -- Прости меня, Игорь, -- глотая слезы, сипло говорит Левушка и смотрит
на Игоря страдающими глазами.  --  Я  скотина,  я  подлец...  Я никогда не
думал, что способен поднять руку на человека...
   -- Бог простит, Левушка, -- печально и растроганно отвечает Игорь, и по
лицу его тоже катятся слезы.  --  Я  на  тебя не в  обиде...  Просто морду
жалко, через неделю съемки...
   -- Съемки?  -- ахает Левушка. -- У тебя съемки? А я тебя искалечил... Я
хочу умереть... Пусть меня расстреляют... У нас еще есть расстрел?..
   --  Не мучай себя, Левушка, -- Игоря душат слезы, но он заставляет себя
говорить.  -- Каждый может ошибиться... Черт, какая слабость... Видимо, от
потери крови...
   Игорь  вяло  кивает  головой куда-то  в  сторону,  но  все  безошибочно
поворачиваются к умывальной раковине:  внутренняя поверхность ее красна от
крови...  И тут с Левушкой происходит какая-то внутренняя метаморфоза,  он
весь поджимается,  как  перед прыжком,  обводит присутствующих лихорадочно
горящими глазами,  встает с  колен...  и кидается к гримерному столику.  С
грохотом летят на пол ящики,  коробки с  гримом,  дезодоранты...  Наконец,
счастливый и  усталый,  как Данко,  которому хоть и  с трудом,  но удалось
разломить  свою  грудную  клетку,  Левушка  поднимает высоко  над  головой
флакончик с алой жидкостью...
   -- К-р-ровь?  --  яростно кричит  Левушка.  --  Вот  она,  твоя  кровь,
ублюдок!  И  цена ей один рубль двадцать копеек!..  И  производится она на
химкомбинате имени Клары Цеткин!..  А  теперь я тебе покажу,  какой бывает
настоящая кровь!
   Гордынский кидается к двери,  кто-то виснет у него на руках -- толпа не
терпит очевидного неблагородства.
   Левушка,  держа над головой флакон,  пытается пробиться к  Гордынскому,
ему мешают -- ив толпе находятся милосердные души... Странно размалеванные
лица... Эксцентрические одежды... Неадекватные реакции...
   Нелюди. Привидения. Артисты.
   Вступительные титры фильма:
                               СУКИНЫ ДЕТИ

   Коробки   с   гримом.   Карандаши  и   кисточки.   Батареи  лосьонов  и
дезодорантов.  Бижутерия.  Широко распахнутый глаз.  Касание кисточки -- и
глаз  становится темнее,  таинственнее,  глубже...  В  женской гримуборной
расположились четверо актрис.  Это  уже  известные нам Аллочка и  Ниночка;
затем громогласная Сима Корзухина,  неиспорченное дитя природы, неутомимый
солдат справедливости,  уроженка южной  провинции,  умудрившаяся сохранить
родной  говор  даже  в  условиях  столичной  сцены;   и,   наконец,  Елена
Константиновна   Гвоздилова,    театральная   прима,   любимица   критики,
европейская штучка,  ухоженная и  уравновешенная,  с  хорошо  отработанным
выражением утомленной иронии в глазах.
   -- Это  потому,  что  она  доступная,  --  Алла  продолжает  обсуждение
недавних событий.  --  Мужики это очень ценят. Ты можешь быть какая угодно
страшная, но если ты подвижна на секс...
   --  Алл,  не  завидуй!  --  Нина старательно выводит на выбеленной щеке
черную розочку. -- Танька красивая. От нее еще в институте все дохли...
   -- И-их,  дурынды!  -- не выдерживает Сима. -- Зла на вас не хватает!..
Мы  же  революционный театр,  на  нас  билетов не  достать,  а  у  вас все
разговоры на уровне гениталий!..
   -- При чем тут гениталии?  --  вяло обижается Аллочка.  -- Тут человека
чуть не убили!.. Вы же не видели, а говорите...
   -- Ужас,  ужас!  -- без всякого ужаса подтвердила Ниночка. -- Когда Лев
Александрович выскочил с топором, я прямо чуть не описалась!
   -- Вот они,  борцы за идею!  --  стонет Сима, схватившись за голову. --
Шеф кровью харкал, чтобы создать театр, а они превратили его в бордель!
   -- Будем объективны,  Симочка, -- не поворачивая головы, ровным голосом
произносит Елена Константиновна.  --  Рыба,  как известно, гниет с головы.
Нельзя руководить театром, находясь полгода в Англии...
   -- Ах,  вот ты как заговорила!  --  у  Симы в  глазах запрыгали зеленые
сатанинские огоньки.  --  Хозяин за  дверь --  лакеи гуляют?..  Или тебя в
другой театр поманили, независимая ты наша?..
   -- Сима,  если вам  не  трудно,  давайте останемся на  "вы",  --  также
бесстрастно произносит Елена Константиновна.  --  Никуда меня не поманили.
Просто я не люблю патриотического кликушества.
   -- Видали,  девки? -- Симе нужна аудитория, и она незамедлительно берет
в союзницы Аллочку и Ниночку. -- Корабль еще не тонет, а крысы уже бегут с
корабля!..