Антуан де Сент-Экзюпери. - Ночной полет

     Служащие  дремали  за  столами  буэнос-айресской конторы,  когда  вошел
Ривьер.  В своем неизменном  пальто, в шляпе он, как  всегда, был  похож  на
вечного  путешественника  и  почти не привлекал к себе внимания --  так мало
места он занимал, невысокий, сухощавый, так подходили к любой обстановке его
седые волосы, его безликая  одежда. Но люди ощутили внезапный прилив рвения.
Зашевелились секретари, начал перелистывать  последние документы  заведующий
бюро, застучали пишущие машинки.
     Телефонист подключил аппарат  и  принялся что-то  вписывать  в  толстую
книгу регистрации телеграмм.
     Ривьер сел и стал читать.
     Самолет,  который прибыл из  Чили, выдержал  испытание:  перед Ривьером
проходили события удачного  дня, когда все  как-то  устраивается само собой,
когда  донесения,  которые,  облегченно  вздыхая,  посылают один  за  другим
аэропорты,  становятся   скупыми  сводками  одержанных  побед.  Почтовый  из
Патагонии тоже шел быстро вперед; он даже опережал расписание: ветры гнали с
юга на север огромную попутную волну.
     -- Дайте метеосводки.
     Каждый  аэропорт  хвастался  ясной  погодой, прозрачным  небом, славным
ветерком. Америку окутывал  золотистый вечер. Ривьер радовался этому усердию
природы. Где -- то в ночи вел битву самолет из Патагонии, но у него были все
шансы на победу.
     Ривьер отодвинул тетрадь.
     -- Хорошо!
     И вышел из  кабинета,  чтобы взглянуть,  как работают  люди, --  ночной
страж, бодрствующий над доброй половиной мира.
     Он  остановился  перед  открытым окном  --  и  постиг  ночь,  эту ночь,
принявшую Буэнос-Айрес,  всю  Америку  под  свои  просторные  своды.  Он  не
удивился  этому  ощущению величия.  Небо Сантьяго -- небо чужой  страны;  но
самолет идет в  Сантьяго, люди по  всей линии,  из  конца в конец, живут под
одним бездонным куполом. Вот  летит сейчас другой почтовый самолет, тот, чей
голос так жадно ловят наушники радистов; еще недавно рыбаки Патагонии видели
сверкание  его  бортовых  огней.  Чувство тревоги за  находящийся  в  полете
самолет  ложится грузом не  только  на плечи  Ривьера: услышав рокот мотора,
столичные города и провинциальные городишки чувствуют ту же тревогу.
     Радуясь, что  ночь  так чиста, он вспомнил другие ночи, когда казалось,
будто самолет погружается в хаос и спасти его невообразимо трудно... В такие
ночи радиостанция Буэнос-Айреса слышит, как к жалобе самолета  примешивается
хруст  гроз;  за  глухой  оболочкой  пустой  породы  теряется  золотая  жила
музыкальной радиоволны. И какая  скорбь  звучит в  минорной  песне самолета,
который, как слепая стрела, устремляется навстречу опасностям ночи!
     "В ночь дежурства место инспектора -- в конторе", -- подумал Ривьер.
     -- Разыщите Робино!
     Тем временем Робино  старался завоевать  дружбу пилота. В гостинице  он
распаковал перед Пельреном свой чемодан; из недр чемодана явились на свет те
малозначительные предметы, которые  сближают инспекторов  с остальной частью
человечества:   несколько   безвкусных   сорочек,   несессер   с  туалетными
принадлежностями, фотография тощей женщины (инспектор  приколол ее к стене).
Так он смиренно исповедовался перед Пельреном в своих нуждах, в своих нежных
чувствах, в своих печалях. Раскладывая перед летчиком  эти жалкие сокровища,
он выставлял  напоказ  свою нищету.  Свою нравственную экзему. Он  показывал
свою тюрьму.
     Но  у Робино,  как  у всех  людей, был в жизни  маленький  луч света. С
бесконечной нежностью он извлек  с самого  дна чемодана небольшой, тщательно
завязанный мешочек. Он долго поглаживал его ладонью,  не произнося ни слова.
Потом разжал наконец руки:
     -- Я привез это из Сахары...
     Инспектор  даже  покраснел  от  столь  смелого  признания.  Его  мучили
неприятности; он был  несчастлив  в браке; жизнь его была безотрадной,  и он
находил утешение  в  маленьких черных камешках: они приоткрывали  перед  ним
дверь в мир тайны.
     --  Точно такие же  попадаются  иногда и  в Бразилии, --  сказал  он  и
покраснел еще больше.
     Пельрен   потрепал   по  плечу   этого  инспектора,  склонившегося  над
легендарной Атлантидой...
     Что-то похожее на стыдливость заставило Пельрена спросить:
     -- Вы интересуетесь геологией?
     -- Это моя страсть.
     Во всем мире только камни были к нему мягки.
     Робино вызвали в  контору;  он стал  грустен, но  обрел  при  этом свое
обычное достоинство.
     --  Я вынужден  вас покинуть: господин Ривьер  требует меня  по  весьма
важному делу.
     Когда  Робино вошел в контору, Ривьер успел о нем забыть. Он размышлял,
глядя  на стенную  карту, где красной краской  была  нанесена сеть авиалиний
компании. Инспектор ждал его приказаний. После долгих минут молчания Ривьер,
не поворачивая головы, спросил:
     -- Что вы думаете об этой карте, Робино?
     Возвращаясь  из мира грез, Ривьер  предлагал  иногда своим  подчиненным
подобные ребусы.
     -- Эта карта, господин директор...
     Честно  говоря, инспектор ничего  о  ней не  думал; с суровым видом  он
созерцал  карту и  чувствовал,  что  инспектирует сразу Европу  и Америку. А
Ривьер  между  тем  продолжал свои раздумья:  "Лицо  этой сети прекрасно, но
грозно. Красота, стоившая  нам многих  людей, -- молодых людей. На этом лице
гордое достоинство отлично сработанной  вещи, но сколько  еще проблем ставит
оно перед нами!.." Однако важнее всего для Ривьера всегда была цель.
     Робино  по-прежнему  стоял  рядом, уставившись на карту;  он  понемногу
приходил в себя. От директора он не ждал сочувствия.
     Однажды  он  попытался  было  разжалобить  Ривьера, рассказав  о  своем
нелепом, портившем ему жизнь недуге, но тот ответил насмешкой:
     -- Экзема мешает вам спать -- значит, она побуждает к действию.
     В этой шутке Ривьера была большая доля правды. Он утверждал:
     -- Если бессонница рождает у  музыканта прекрасные произведения --  это
прекрасная бессонница!
     Как-то он сказал, указывая на Леру:
     -- Подумайте, как прекрасно уродство: оно гонит прочь любовь...
     Может  быть, всем тем высоким, что жило в  Леру, он был обязан обидчице
судьбе, которая свела его жизнь к одной лишь работе...
     -- Вы очень близки с Пельреном?
     -- Гм...
     -- Я не упрекаю вас.
     Ривьер повернулся и, нагнув  голову, стал  ходить  по  комнате  мелкими
шагами,  увлекая  за  собой  Робино. На устах директора  заиграла  печальная
улыбка, значения которой Робино не понял.
     -- Только... Только помните, что вы -- начальник.
     -- Да, -- сказал Робино.
     А Ривьер  подумал, что вот так каждую ночь  завязывается  в небе узелок
новой  драмы. Ослабнет воля людей -- жди поражения; а предстоит, быть может,
тяжелая борьба.
     -- Вы не  должны выходить из роли начальника, -- Ривьер будто взвешивал
каждое  слово.  --  Возможно, ближайшей ночью вы отправите этого  летчика  в
опасный рейс; он должен вам повиноваться.
     -- Да...
     -- В  ваших руках, можно сказать,  жизнь  людей, и  эти  люди -- лучше,
ценнее вас... -- Он запнулся. -- Да, это важно.
     Ривьер по-прежнему ходил мелкими шагами; несколько секунд он помолчал.
     -- Если они повинуются вам из дружбы -- значит, вы их обманываете. Ведь
вы, вы лично, не имеете права требовать от людей никаких жертв.
     -- Да, конечно...
     -- Если же они надеются, что ваша дружба может избавить  их от  трудной
работы, тогда вы опять-таки их обманываете: они обязаны повиноваться в любом
случае. Сядьте-ка.
     Ривьер мягко подтолкнул Робино к своему столу.
     -- Я хочу напомнить вам  о ваших обязанностях, Робино.  Если вы устали,
не  у  этих людей  вам искать поддержки. Вы  -- начальник.  Ваша слабость --
смешна. Пишите.
     -- Я...
     --  Пишите: "Инспектор Робино  налагает  на  пилота  Пельрена  такое-то
взыскание за такой-то проступок". Проступок найдете сами.
     -- Господин директор!
     -- Исполняйте, Робино. Действуйте так,  как если  бы  вы поняли. Любите
подчиненных. Но не говорите им об этом.
     Отныне Робино будет с новым рвением требовать, чтобы на втулках не было
ржавчины.
     Один из аэродромов линии сообщил по радио:  "Показался самолет.  Летчик
дает сигнал: "Неисправность в моторе. Иду на посадку".
     Значит,  будут  потеряны  полчаса. Ривьер  обозлился;  так  бывает  при
внезапной остановке курьерского поезда  в пути, когда минуты начинают бежать
вхолостую, уже не отдавая своей доли покоренных просторов.  Большая  стрелка
часов на стене отсчитывала теперь мертвое пространство... А сколько  событий
могло бы вместиться в этот раствор циркуля!
     Чтобы обмануть тягостное ожидание,  Ривьер вышел  из  комнаты,  и  ночь
показалась ему пустой, как театр без актеров.  "И такая ночь пропадает зря!"
Со  злобой  смотрел   он  на  чистое  небо,  украшенное   звездами,  на  эти
божественные   сигнальные   огни,   на   луну,   --  смотрел,   как  попусту
растрачивается золото такой ночи.
     Но как только самолет поднялся в воздух, ночь снова  стала  для Ривьера
волнующе прекрасной. Она несла в своем лоне жизнь. Об этой жизни и заботился
Ривьер.
     -- Запросите экипаж, какая у них погода. Промелькнули десять секунд.
     -- Превосходная.
     Последовали  названия городов, над которыми  пролетал  самолет,  и  для
Ривьера это были крепости, взятые с бою.