Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк. - Пир горой

   Сейчас после свадьбы,  наскоро похоронив сгоревшего от  вина  усердного
гостя,  Егор  Иваныч уехал в  тайгу.  Молодые остались в  городе до  осени и
переехали в  собственный дом,  где продолжалось то  же веселье.  На радостях
Капитон закутил,  и гости не выходили из дому.  Свадебное веселье затянулось
на все лето.
   Густомесов вернулся в  скит на Увек,  и  свой флигелек теперь показался
Агнии Ефимовне живой могилой.  Но она ничем не выдавала себя и  по наружному
виду казалась даже веселой.
   - Так,  Агнюшка,  так...  - похваливал жену Яков Трофимыч. - Чего нам с
тобой печалиться?  Слава богу,  все  есть,  а  там  еще Егор Иваныч в  тайге
добудет... А много ли нам с тобой двоим надо? Умру, все на тебя запишу...
   Мысль  о  смерти всегда вызывала неприятные разговоры.  Агния  Ефимовна
знала это вперед и мучилась каждый раз вдвойне.
   - Помру я, откажу тебе, Агнюшка, все свое добро, а ты...
   - Пошел молоть!  Прежде смерти никто не помирает, и меня переживешь еще
десять раз.
   - Нет,  я чувствую,  што я скоро помру, Агнюшка... Ну, пожил, ну, всего
отведал -  туда и дорога,  а вот тебя мне,  миленькая,  жаль.  Останешься ты
одна,  да еще при собственном капитале,  окружат тебя бабы-шептуньи, - ну, и
взыграют мои кровные денежки...  Подсыплется какой ни на есть статуй, а ваша
женская  часть  слаба.  Будете  на  мои  денежки  радоваться да  надо  мной,
покойничком,  посмеиваться.  Все знаю, голубушка... А денежки проживете, он,
статуй-то,  и бросит тебя.  И будешь ты опять голенькая,  какой я тебя замуж
брал: ни вперед, ни назад.
   - Я в скиту останусь, Яков Трофимыч.
   - Врешь!.. Не верю... Все врешь!
   В  последнее время у Якова Трофимыча явилась мысль о "чине ангельском".
На  эту тему он  не раз заводил стороной разговор.  Хорошо бы это было обоим
постричься зараз.  И  жили бы вместе на Увеке:  он в  своей келье,  а  она с
другими старицами.
   - Ежели оставишь мне капитал,  так я  живо игуменьей буду,  -  говорила
Агния Ефимовна,  поддакивая мужу.  -  В  скиту деньги-то  понужнее,  чем  на
миру...
   - Отлично,  Агнюшка...  Все на тебя отпишу...  Было бы за што мои грехи
отмаливать... Ох, много грехов!.. Слаб человек, а враг силен...
   Раздумавшись об  ангельском  чине,  Агния  Ефимовна  и  сама  пришла  к
заключению,  что это единственный выход из ее положения. А там можно и снять
с себя монашескую рясу...  Только бы от постылого мужа избавиться,  чтобы не
видеть его и не слышать.  Конечно,  она могла уйти от мужа, как венчанная по
раскольничьему обряду,  но эта мысль не приходила к ней в голову. И куда она
пойдет?  Делать она ничего не умеет, работать отвыкла, а жить по чужим людям
не  желала,  припоминая свое сиротство.  А  главное,  выходила на богатство,
столько лет терпела - и вдруг все бросить.
   Все  эти  планы  расстроились  совершенно  неожиданно,   и   еще  более
неожиданно Агния Ефимовна очутилась на полной своей воле,  как выпущенная из
клетки птица.
   Дело в том, что в описываемое нами время - начало сороковых годов - над
нескверным  и  тихим  иноческим  житьем  стряслась  неожиданная беда:  вышел
строгий указ "о  прекращении скитов".  Слухи об  этом ходили и  раньше,  как
заросли  скиты,   но  Увек,  благодаря  сильным  милостивцам  и  доброхотам,
устаивал,  не в пример другим обителям. А тут даже не успели опомниться, как
налетела беда.  Вскоре  после  Успеньева дня  на  Увек  приехал  исправник и
опечатал скит,  а сестрам велел убираться на все четыре стороны.  Огласилась
тихая обитель стенаниями и воплем. Бывали беды и раньше, да сходили с рук, а
тут исправник и слышать ничего не хотел, как его ни умоляли повременить хоть
недельку.
   - Не могу против указа идти, - отвечал исправник. - Не моя воля.
   Мало этого,  потребовал у стариц паспорты и пригрозил высылкой на места
жительства этапным порядком,  если не уберутся подобру-поздорову сами. Одним
словом,  вышел  казус...  Прежде Густомесов вызволял или  Лаврентий Тарасыч,
потому как имели они большую силу у разных властодержцев, а тут и они ничего
не  могли поделать.  Очень уж  скоро прискочила лихая напасть...  Всех  хуже
приходилось Густомесову.  Он совсем упал духом и решительно не знал, что ему
делать и  куда деваться.  Агния Ефимовна тоже растерялась в  первую минуту и
даже  не  обрадовалась желанному освобождению.  Ее  точно пугала собственная
воля.
   - Умереть надо -  вот что!  -  повторял в отчаянии слепой старик. - Ну,
куда я теперь денусь? Зрячие-то найдут себе место, а я ума не приложу...
   А  тут и  подумать даже некогда:  уходи,  и  конец тому делу.  Горькими
слезами всплакался несчастный слепец, предчувствуя самое горшее еще впереди.
Положим,  у него в Сосногорске был свой дом и всякое угодье, а все-таки не в
при мер тихому скитскому житию.
   В  один  день  весь  скит  опустел,  точно умер.  С  горькими слезами и
жалобными причетами оставляли сестры насиженное место.  Никто не знал,  куда
голову приклонить...  Не  плакала и  не жаловалась одна честная мать Анфуса:
она не верила, что скит закрыт навсегда.
   - Не может этого быть, - спокойно говорила она.
   А вышло другое:  скит на Увеке закрывался навсегда, как и другие скиты,
разбросанные по Уралу там и сям.
   Густомесовы переехали на время в свой дом в Сосногорске.  Яков Трофимыч
и  слышать не  хотел,  чтобы  оставаться здесь  навсегда,  и  Агния Ефимовна
отмалчивалась. Дом был большой, и одну половину занимали квартиранты. Теперь
пришлось квартирантам отказать и  занять весь дом.  Яков Трофимыч не  желал,
чтобы вместе жил кто-нибудь посторонний.
   - Еще убьют как-нибудь,  -  жаловался слепой старик.  - Известно, какой
нынче народ.  Знают,  что есть у меня кое-какие деньжонки, - ну и убьют, как
пить дадут.
   Хлопоты по устройству в своем доме заняли все время Агнии Ефимовны, так
что ей  некогда было даже думать о  том,  что будет дальше.  Каждый день был
переполнен своими собственными заботами. Она была совершенно счастлива своей
новой  обстановкой.  Яков  Трофимыч  тоже  устраивался по-новому.  Двор  был
превращен в  настоящую крепость,  и  все ворота запирались тяжелыми замками,
ключи от которых хранились у хозяина.  Главная опасность грозила от ворот на
улицу,  и здесь были приняты все необходимые предосторожности.  Никто не мог
войти во двор без ведома хозяина, и он шнурком отворял сам калитку, разузнав
предварительно,  кто пришел, по какому делу. Затем, он знал в каждый момент,
где жена,  что она делает и что делают другие. В своем собственном доме Яков
Трофимыч  являлся  каким-то  злым  духом.  И  все-таки  Агния  Ефимовна была
счастлива,  особенно когда вспоминала свое скитское сидение.  Здесь ее время
уходило по крайней мере на хозяйство по дому,  на сношение с  живыми людьми,
как та же прислуга.
   - Хорошо, Агнюшка, - радовался слепец. - Хлопочи, матушка... Везде надо
свой глаз, а то все добро растащат по крохам. Вот какой народ нынче пошел...
   Из посторонних бывала только одна Аннушка,  или,  по-теперешнему,  Анна
Егоровна.  Яков Трофимыч очень любил ее  и  был рад,  когда она завертывала.
Молодая женщина заметно похудела и  не имела вида счастливого человека,  что
Агния Ефимовна чувствовала каждый раз.
   - Когда вы кончите пиры-то пировать? - спрашивал слепец. - Уж будет. Ты
бы останавливала своего-то Капитона. На то жена...
   - Как я его остановлю, Яков Трофимыч, если он меня не слушает?
   - Значит, не любит, если не слушает... А ты его забери в руки, как меня
забрала Агнюшка... хе-хе!..
   - Не умею, Яков Трофимыч...
   Аннушка  приезжала  на  своем  собственном рысаке  и  всегда  разодетая
по-богатому, что ее смущало.
   - Что, любит тебя муж? - спрашивала Агния Ефимовна. - Какая я глупая...
Конечно,  любит,  нечего и  спрашивать.  А мой-то слепыш как ревновал меня к
Капитону Титычу...  Задушить хотел со злости. И теперь не пущает к вам, а уж
так охота мне хоть одним глазком посмотреть, как вы там живете. Ведь есть же
счастливые люди на свете...
   - Всякий по-своему счастлив, Агния.
   - Не прикидывайся, смиренница. Все знаю...
   Агния Ефимовна,  действительно,  все знала,  что делается у Аннушки,  и
рассказывала мужу.  Яков Трофимыч хохотал до слез, когда жена так смешно все
представляла.  Он убедился, что она, действительно, возненавидела Капитона и
готова устроить ему всякую пакость.
   - Ах,  если бы  можно было его разорить!  -  со вздохом повторяла Агния
Ефимовна. - Будет, порадовался. Надо и честь знать... Ничего бы, кажется, не
пожалела!
   - И Аннушки не жаль?
   - Чего ее жалеть-то... Все равно, Капитон ее не любит.
   - Ну, это ихнее дело... Промежду мужем и женой один бог судья.
   А  дела Капитона шли  все лучше и  лучше.  Из  тайги шли хорошие вести.
Золото лилось рекой...  Егор  Иваныч повел дело  сильной рукой,  и  промыслы
давали страшный дивиденд.  В первый же год на долю Густомесова и Мелкозерова
досталось тысяч по шестидесяти.  Так, за здорово живешь, сыпались деньги. На
долю Капитона доставалось меньше,  но он проживал втрое больше,  чем получал
от  Егора Иваныча.  Скоро дошли слухи,  что и  другие,  уехавшие в  тайгу по
следам  Егора  Иваныча,  тоже  получили свою  долю,  открывая новое  золото.
Сосногорск вообще переживал самое тревожное время, как охваченный лихорадкой
человек.  Наступал какой-то золотой век,  причем Егор Иваныч являлся чуть не
колдуном, разворожившим похороненные в тайге сокровища.
   Осенью Капитон уехал в  Сибирь,  а  Анна Егоровна осталась.  Теперь она
начала часто бывать у  Густомесовых,  с которыми ее связывали общие скитские
воспоминания.  Она чувствовала, что Яков Трофимыч ее любит, как родную дочь,
и инстинктивно льнула к этому родному огоньку.