Драма
Шмуэль Агнон. - Эдо и Эйнам
Скачать Шмуэль Агнон. - Эдо и Эйнам
5
Я вернулся в дом Грайфенбахов и лег в постель. Сон навалился на меня, и
я задремал и проснулся под шум колес поезда. Поезд на Гармиш остановился.
Дверь вагона открылась, и показались высокие горы и полноводные источники, и
раздался голос певца: ядл-ядл-ва-па-ма. Завлекло меня пение и потянуло на
голос. Дверь передо мной закрылась. Появилась луна и укрыла меня. Я
подмигнул ей одним глазом, а она рассмеялась мне всем лицом. Поезда не было.
Лежал я на своей постели в дому Грайфенбахов. Я повернулся на другой бок и
укрылся одеялом с головой от света луны, лившегося мне в глаза. Думал я о
мире, закрытом пред нами, в котором мы не можем попасть туда, куда хотим
попасть, и только луна гуляет по всему свету и распевает:
ядл-ядл-ядл-ва-па-ма.
Я пообедал в столовой в городе и вернулся к своей работе. Собрался
выпить кофе, но воды в кране не было. Я поднялся на крышу и проверил баки с
водой. Баки кипели на солнце, и капли воды на их донышке лежали крупой.
Иерусалим в те дни скуп был на воду. Оставил я работу и пошел в дом
Грайфенбахов, потому что в дому Грайфенбахов был колодезь для сбора дождевой
воды, как в старых иерусалимских домах, где пили дождевую воду.
Много повидали иерусалимские дома. О каждом доме можно рассказать
рассказ, а тем более о первых домах, построенных вне крепостных стен.
Семьдесят лет назад взошел на Святую землю один из владетелей Галлиполи
- сеньор Гамлиэль Герон, дабыдожить остаток дней своих в Святом городе. Не
нашел он себе жилья по вкусу, затем что все евреи теснились в старых дворах
в черте городских стен, и в каждом дворе проживало несколько семей, и в
каждой семье было много душ. Пошел он и купил себе две тысячи локтей земли
за городом, возле Дамасских ворот, и построил себе просторный дом и посадил
сад. Далек был дом от населенных мест, и молитвенного собрания вблизи не
было. Отвел господин Герон горницу для молитв и нанял людей, чтобы приходили
молиться. А в час кончины отказал он дом богоугодному обществу. Со временем
понадобились деньги казначеям для уплаты военного налога, и заложили они
дом. Несколько лет дом был заложен, а выкупать его они не собрались и
продали дом.
Продали дом одному германцу, по имени Готхольд Ганзикляйн, главе секты
"городящихся", что откололась от секты "Гемайншафт дер герехтен", а ту
основал Готтфрид Грайлих в городе Герлиц. Зажил этот Ганзикляйн с женой и
тещей в дому, собирал свою общину и проповедовал учение о трех истинных
оградах, спасающих от горя и расширяющих границы души. Как-то ночью
сцепились между собой жена и мать жены Ганзикляйна. Откусила жена нос
матери, чтобы омерзела она мужу. Прослышали об этом люди, и от срама бежал
Ганзикляйн из Святой земли.
Пришли три горбуна-грузина - торговцы горохом. Купили дом и стали
торговать горохом. Началась Великая война, и пришел Гамаль-паша и изгнал их
по подозрению в сионизме, потому что нашли оттиск "щита Давида" на их
мешках. После войны снял дом Совет представителей для своего товарища Георга
Гнаденброда(43). Починили дом, и убрали мусор, и оживили сад, и огородили
двор. Не успел въехать герр Гнаденброд, как появилась супруга его, госпожа
Гиндляйн, и сказала: не хочу жить в Иерусалиме. Они вернулись в Глазго, адом
стал конторой. Ударило землетрясение и поколебало дом и крышу разрушило.
Стоял дом несколько лет без жильцов. Тогда пришел Герхард Грайфенбах и снял
его, и починил и улучшил, и провел свет и воду и прочие современные
удобства. Жил себе Грайфенбах с женой в дому несколько лет, и захотелось им
съездить за пределы Святой Земли, чтобы отдохнуть малость от ее тягот, и я
согласился присматривать за домом, чтобы не пришли самозахватчики и не
захватили дом. Странствуют себе Герхард и супруга его Герда по заграницам, а
я уже две ночи живу в их доме.
Вдали от обитаемых мест стоит особняком дом посреди сада в ложбине и
светится в лунном свете. Как дом - так и
(43) Гнаденброд - буквально "хлеб милостыни". Так счелся Агнон с
ответственным общественным сионистским деятелем из числа нелюбимых
партаппаратчиков. Утверждают, что речь идет о Хаиме Вейцмане, впоследствии -
первом президенте Израиля. Жена Вейцмана вела дневник во время визита в
Палестину, из которого видно, что она получила мало удовольствия на Ближнем
Востоке и рада была вернуться в Англию.
сад, и все, что в саду. Каждое дерево и каждый куст стоят в особицу и
друг с другом не якшаются. Лишь луна не признает различий: равно светит тому
и другому.
Стою я у окна и гляжу в сад. Все деревья и кусты вздремнули и уснули,
но меж дерев сада все слышнее шаг. Коль не поступь Гината, возвращающегося
из странствий, может, шаги Гавриэля Гамзо, ибо вчера, когда я провожал его,
попросил я уведомить меня о состоянии его супруги, вот он и пришел уведомить
меня о состоянии его супруги. А может, это и не Гамзо, а невесть кто.
Светлая ясная луна не обманула меня. Приближался не кто иной, как
Гамзо. Пошел я и открыл ему дверь и ввел его в светлицу. Взял Гамзо кресло и
уселся. Вытащил бумагу и скрутил себе самокрутку. Воткнул ее в рот, прикурил
и сидел и курил и не обращал внимания на то, что я стою и жду от него
вестей, нашел ли он жену. Рассердился я на него и молчал сердито. Сказал
Гамзо: а вы о моей жене и не спрашиваете. Сказал я: если есть что
рассказывать - расскажите. Сказал Гамзо: и впрямь есть что рассказать.
Неужто нет пепельницы в доме? Пошел я и принес ему пепельницу. Провел он
рукой, погасил окурок и положил в пепельницу. Глянул на меня здоровым глазом
и утер свой больной глаз, потер ладонью бороду, лизнул ладонь кончиком языка
и сказал: думал я, что обжегся сигаретой, а сейчас вижу, что это укус
комара. Тут есть комары. Сказал я: может, есть тут комары, может, нет тут
комаров. Я, во всяком случае, от радости дорогому гостю не ощущаю комариного
естества. Почуял Гамзо то, что почуял, и сказал: нашел я ее, нашел, дома в
постели нашел, спала она глубоким сном. Подумал я в сердце своем: хорошо бы
узнать, как нашел Гамзо свою жену. Но спрашивать не буду. Если сам расскажет
- услышу, а если не расскажет - обойдусь, чтобы не думал, что я слежу за
ним. Время шло, а он молчал и, казалось, позабыл об этом. Внезапно провел
ладонью по лбу, как пробудившись ото сна, и стал рассказывать, как пришел
домой и отворил дверь и оглядел комнату, как бы ничего не ожидая, и внезапно
услышал дыхание. Решил он: оттого, что все жена у него на уме, мерещится ему
ее дыхание. Подошел к ее кровати и нашел ее в постели. Чуть не выскочила
душа его от радости. Не вернуло бы ее дыхание ему силы - упал бы и умер.
Сидел я и молчал в удивлении. Я же намедни сказал ему прямо, что
возвращаюсь домой, а значит, что не буду этой ночью в доме Грайфенбахов,
почему же он пришел? И еще больше дивился я, что оставил он жену
одну-одинешеньку такой лунной ночью, хоть и явила ему луна силу свою. Сказал
Гамзо: удивляетесь вы, что оставил я Гемулу одну. Сказал я: и впрямь
удивляюсь я, что оставили жену одну. Подмигнул Гамзо не то живым, не то
мертвым глазом и сказал: сейчас, даже если пробудится Гемула и встанет с
постели, не пойдет бродить. Спросил я, не нашел ли он талисман. Сказал
Гамзо: не нашел я талисмана. Сказал я: как же вы покинули жену? Поклялась
вам луна головой, что этой ночью оставит вашу жену в покое на ее одре, или
превратили вы слово "луна" в покрывало из льна, чтобы спалось лучше? В самом
деле, почтенный Гавриэль, откуда у вас такая уверенность? Сказал Гамзо:
нашел я лекарство. Сказал я: спросили лекаря, и он выписал лекарство? Сказал
Гамзо: лекарей я не спрашивал, не в моем обычае лекарей спрашивать, хоть они
названия хворей и их признаки знают, не полагаюсь я на них. На кого я
полагаюсь, на того, кто очистил все суставы Писанием, ибо он нашел исцеленье
для каждого сустава, и тем более для того, в чем душа держится. Сказал я
ему, Гамзо: значит, нашли вы такого человека, и он дал Гемуле лекарство.
Сказал Гамзо: лекарство было уже приготовлено. Дело было так: учился я в
семинарии у рабби Шмуэля Розенберга в Инсдорфе. Пришла к рабби женщина и
рассказала, что живет у нее жилец, больной сердцем и одержимый луной, и он
каждый месяц в новолуние вылезает через окно на крышу и жизнью рискует, ибо,
коль пробудится во время ночного хождения, может быть, упадет и разобьется.
Спрашивали лекарей, но лекарства не нашли. Сказал ей рабби Шмуэль: возьми
одежку потолще, окуни ее в холодную воду, пока она насквозь не промокнет, и
положи ее перед кроватью жильца. Как он встанет с постели, ступит ногами на
холодную одежку - пробудится от прохлады и вернется в постель. Так она
поступила, и тот исцелился. Этой ночью и я так поступил, и я уверен, что,
коль пробудится Гемула, - вернется в постель. Сидел я и дивился его речам.
Если это - лечебное средство, почему раньше не воспользовался им Гамзо?
Почуял Гамзо и сказал: вы дивитесь, почему я медлил до сих пор. Сказал я: не
удивляюсь. От преданности сверхъестественным средствам не подумали вы о
естественных. Сказал Гамзо: на это я могу ответить двояко: во-первых, и
волшебные средства тоже лекарства. Однажды я заболел в пути и вылечился с их
помощью. Вернулся я в Европу и рассказал об этом опытным врачам, и они
сказали мне: средства,
которыми ты исцелился, это лекарства, и раньше ими лечили, пока не
нашли лекарства получше и не оставили те. А почему медлил я с этим средством
- забыл я о нем по воле небес. Заступился Господь за честь того праведника,
которого я оставил и пошел учиться у других учителей. А как я вспомнил об
этом средстве - случай подвернулся, и вспомнил я. Сел я зашить прореху в
одежке. Сидел я с одежкой в руках и вдруг вспомнил то, что вспомнил. Вскочил
я, окунул одежку в воду, а когда она пропиталась водой, простер ее у кровати
Гемулы.
Сейчас, сказал я Гамзо, задам вам детский вопрос. Вы не застали меня
дома и пришли сюда? Сказал Гамзо: не был я у вас дома и сюда не думал
приходить. Сказал я: однако пришли. Сказал Гамзо: пришел, но невольно
пришел. Сказал я ему: видите, почтенный Гавриэль, ваше сердце надежнее вас,
оно привело вас сюда, чтобы исполнить обещанное и сообщить мне о здравии
супруги вашей. Сказал Гамзо: дело было так. Сижу я дома и вижу: спит Гемула.
Сказал я себе: сейчас, когда Гемула спит, схожу-ка я и навещу Эмрами.
Проверил я одежку перед ее кроватью, пропитал ее влагой и снова постелил и
пошел себе. Иду я себе и думаю: Эмрами родился в Иерусалиме и вырос в
Иерусалиме, сорок-пятьдесят лет жил вне Святой земли, и все, что он нажил за
эти сорок-пятьдесят лет, с чем он вернулся в родные места, это малая внучка
и немного книг на иврите. Так я рассуждал о нем, а потом мысль перешла к
другим уроженцам Страны Израиля, что спустились за ее пределы
сорок-пятьдесят лет назад от опостылевшей им жизни в Стране Израиля во имя
жизни с достатком за ее пределами. Одни преуспели, другие разбогатели,
пришла беда, и лишились они всего и вернулись в Страну Израиля. Сейчас
жалуются они и сердятся, что чуждается их страна. Жалобы их я слышу,
страданий не вижу. Внезапно раздается крик. Иду я на крик и вижу, девушка
говорит парню: милый Гюнтер, милый Гюнтер, ты жив? Не зарезал тебя араб? А
дело было так: гуляли парень с девушкой по ложбинам вне стен города,
повстречался им араб и стал приставать. Прикрикнул на него парень и прогнал.
Выхватил араб нож и пригрозил ему. Испугалась девушка: она была убеждена,
что тот пырнул ее любимого. Так сбился я с дороги и внезапно заметил, что
стою я в долине. Стою я, дивлюсь: почему я тут оказался? Ведь я собирался к
Эмрами, а оказался вон где, у этого дома оказался. Вы, может, поймете, я не
пойму, как и вечор не понял, почему пришел сюда. Сказал я ему и
ответствовал: не так ли учили мудрецы наши: "Ноги несут туда, где суждено
человеку оказаться, только не всегда человек знает, зачем он там требуется".
Сказал Гамзо: именно так - где человеку суждено быть, туда и несут его ноги.
Хочет он или не хочет, а ноги несут его. Меня часто спрашивают: как
оказались у тебя песнопения владыки Эдиэля. И вы спрашивали. И если вслух не
спрашивали, наверняка про себя спрашивали. Сказал я: спрашивал я или не
спрашивал, но вы мне не рассказали, как было дело. Сказал Гамзо: если
желаете, расскажу. Сказал я: если желаете, расскажите. Сказал Гамзо: раз
пришел я в одну деревню, а уйти никак не могу - не несут меня ноги, и все
тут. Говорю я сам себе: чего ради задерживаться в такой захолустной деревне,
где евреи немощны в Учении и угнетены нищетой, кормятся впроголодь плодами
земли и тем, что скупают у иноверцев плоды дерев и продают купцам в городе.
И у таких людей ты ищешь книги? Тем временем наступает суббота. Остановился
я у корзинщика, что плел корзины для смокв и фиников. Пошел я с ним в Дом
молитвы, срубленный из потемневших от времени пальмовых стволов. Собрались
там все прихожане, разулись, зажгли глиняные лампады, и сели и прочли Песнь
Песней, и встали и прочли гимн субботнего дня, и сказали "Он милосерд", как
в будние дни, и вознесли субботнюю молитву на свой лад, непривычный нашим
ушам, но для еврейского сердца привлекательный. Так и прочие их обычаи,
которые восприяли они от своих отцов и праотцев, а те - от изгнанников
иерусалимских, что изгнал Навуходоносор, царь Вавилонский, а они и основали
этот Дом молитвы. Когда изгнал Навуходоносор сынов Израиля из Иерусалима,
велел он снять все жернова в Стране Израиля и велел водрузить их на плечи
юношей. Взвалили юноши жернова на плечи и ушли в изгнание. И о них говорил
Иеремия: "Юноши влекут(44) жернова", а псалмопевец пел: "Изнурил он в пути
силы мои". Увидел Господь, что они попали в беду, и оживил жернова. Взвились
эти жернова, как крылья, и унесли их туда, где нет притеснителя. Сняли они с
себя камни и построили на них Дом молитвы, а оставшиеся положили в основание
своих домов. И были среди юношей великие в Писании и сведущие в его тайнах и
осененные Святым Духом. Многажды думал я, а может, их обычаи больше по вкусу
Господу, нежели наши обычаи. Итак, сняли они жернова и положили в основание
Дома молитвы и основали большое поселение, прямо царство. Но было опасение,
что так и сгинут они, не дай Бог, потому что
(44) "...Юноши влекут..." - Плач Иеремии, 5:13.
женщин у них не было. Просветил Господь их взор, и увидели они юных
дев, выходящих из моря, о которых говорится в Писании: "Возвращу изгнанников
из Башана и из пучин морских возвращу". Взяли они себе жен из их числа и
родили сынов и дочерей и благополучно прожили век свой. И так продолжались
дела еще несколько поколений, пока не позабыли они от хорошей жизни
Иерусалим, и когда написал им Эзра: "Подымайтесь в Иерусалим", - не
поднялись, а сказали, что дал им Господь вместо Иерусалима эти места, где
посланы им все блага. Напали на них иноверские полки и устроили резню, и из
многих осталось мало. Тут те, что уцелели, покаялись полным покаянием и
вспомнили Иерусалим. Поняли они, что в наказание были насланы на них
иноверцы. Сейчас вернусь я к своему рассказу.
После молитвы подошли прихожане друг к другу, и поцеловали друг друга в
плечо и в бороду, и поздравили друг друга с субботой, и разошлись по домам с
субботним благословением. Возвратился я со своим хозяином к нему домой и сел
за трапезу с его двумя женами и детьми, а сидели они на плетеных циновках и
ели и пили и распевали субботние гимны, которые я не слыхал и ни в одной
книге песнопений не встречал. Пред денницей пробудился я от звука песнопения
и увидел, что сидит хозяин дома на циновке и выводит голосом псалмы и
хвалебные гимны. Омыл я руки и прислушался и услышал песни, которых отродясь
не слыхал и ни в одной книге песнопений не видал.
Так вдохновила меня чудная их святость, что и не подумал я спросить,
кто сотворил их и как оказались в этом селе. Да хоть бы и спросил я, тот
уклонился бы от ответа, ибо в тех местах воздерживаются от беседы до
утренней молитвы. Когда он допел, пошли мы молиться, а обычай у них:
молиться на рассвете.
Вся община сидела в Доме молитвы вдоль его четырех стен и услаждала
слух песнопениями. И обычай у них такой: встает один прихожанин и громко
читает песнь слово в слово, а за ним встает другой, а потом еще один, и
кажется, что каждый из них проверяет себя, достоин ли он быть посланником
Израиля пред Престолом, а завершив песнь, вновь понижает голос, как бы
убедившись, что недостоин он. Дошли до молитвы "Творец", встал проповедник
перед ковчегом и сказал "Благословите Творца", - и вернулся на свое место, и
произнесли они благословения, и псалмы, и призыв "Слушай, Израиль", и
безмолвную молитву, которую каждый про себя говорит. Затем ту же молитву
повторяет проповедник в голос. Встал проповедник перед ковчегом, и вся
община внимает ему стоя и с превеликим тщанием и отвечает ему аминем с
полным признанием. И обычай у них такой: достают свиток Писания и говорят,
как и мы: "Блажен народ, коему выпало сие, блажен народ, коему Он Бог", но
добавляют: "Царствие Господу". А свитки их писаны на оленьей коже большими
буквами, и к чтению Писания больше семи человек в день они не зовут. А когда
читают Писание, то приходят и женщины в Дом молитв и садятся поближе к
входу. Слыхал я, что это обычай древний и не оспаривал его ни один праведник
и ни один мудрец, ибо в час дарования Писания немощна была злая сила
телесного вожделения, и поныне не властна злая сила над теми, чье сердце
совершенно в Писании.
После дополнительной молитвы вернулся я с хозяином домой. Уселся он на
циновке и запел услаждающие слух песни во славу Престола, что избрал свой
народ Израиля и дал ему субботний день. Потом принялся славить Израиль,
коему дан субботний день. Затем стал славить субботу, ибо ее святостью
освятятся все соблюдающие ее. Затем мы омыли руки и сели за трапезу. Трапеза
завершилась, но песнопения не завершились. Спросил я его: откуда у вас эти
песнопения? Сказал он: от отца моего, большой мудрец и книжник был отец мой
и все, что писано в книгах, знал. Сказал я: а где книги? Сунул он руку в
дыру в стене и вытащил кипу рукописей со святыми и устрашающими письменами.
Среди них и гимны рабби Досы, сына рабби Пенуэля, что сочинил песнь "Господь
- властитель мой", да по скромности не подписал ее, и лишь в четвертом
стихе, в коем являются сочинителю два архангела. Мудрость и Знание, творящие
ореол Пресвятого, да будет Благословен Он, в описании их деяний вплел он
свое имя акростихом. И еще нашел я там песни владыки Эдиэля, сочинившего
гимн "Сей народ Ты сотворил исполнять Твои заветы", и сочинения прочих
пиитов древности, что скрыли свои имена. Стал я его уговаривать продать мне
книгу. Сказал он: да я ее и за вола не отдам. Сказал я: позволь мне
переписать два-три стиха. Сказал он: да я и за ягненка не дам позволения. Не
захотел принять за нее вола в дар и за ягненка в подарок не дал переписать.
Вышел я в удручении и побрел в город. Через три дня пришел он ко мне и книгу
принес. Хотел я дать ему цену, но не принял он. Я добавил, но не принял он.
Сказал я: тебе этого мало? Сказал он: Боже упаси, даю я ее тебе без мзды.
Сказал я: почему ты даешь ее безвозмездно? Сказал он: какое тебе дело. Ты
хотел, я даю. Я сказал: бесплатно я не хочу. Возьми ее цену. Спрятал он руки
за спину и ушел.
Трудно мне было взять у бедняка такую дорогую вещь и не уплатить. Пошел
я к мудрецам города спросить совета. Как увидели меня, бросились они мне
навстречу и приняли с превеликими почестями. Сказал я: учителя мои, почто
оказываете мне такие почести? Сказали: как не оказать тебе почести, коль
любезен ты небесам. Сказал я: не достоин я того, что вы говорите. Откуда вам
ведомо, что любезен я в вышних? Сказали: пришел селянин и рассказал нам, что
был ему вещий сон - отдать тебе святой свиток, что получил он от отца, а тот
- от своего отца, и так из поколения в поколение. Сказал я: из-за этого
свитка и пришел я. Оцените его, и вручу вам в руки его цену. Сказали они:
Боже упаси, не возьмем твоих денег. Сказал я: клянусь, что с места не
сдвинусь, пока не скажете, сколько отсчитать. Когда увидели, что я стою на
своем, согласились взять у меня столько да столько золотых. Отсчитал я им
золотые динары. Не знаю, достались ли они тому бедняку или не достались.
Может, вещий сон указал ему отдать деньги на благую цель, и он отдал деньги
на благую цель. Вот рассказ о собрании песней, что досталось мне в те
времена, когда познакомился я с Гемулой.
