Шмуэль Агнон. - Эдо и Эйнам

     Я вернулся в дом Грайфенбахов и лег в постель. Сон навалился на меня, и
я  задремал  и проснулся под шум колес  поезда. Поезд на Гармиш остановился.
Дверь вагона открылась, и показались высокие горы и полноводные источники, и
раздался голос  певца: ядл-ядл-ва-па-ма. Завлекло меня пение и  потянуло  на
голос.  Дверь передо  мной  закрылась.  Появилась  луна  и  укрыла  меня.  Я
подмигнул ей одним глазом, а она рассмеялась мне всем лицом. Поезда не было.
Лежал я на своей  постели в дому  Грайфенбахов. Я повернулся на другой бок и
укрылся одеялом  с головой от света луны, лившегося мне в глаза.  Думал  я о
мире, закрытом пред нами,  в котором мы  не  можем попасть туда, куда  хотим
попасть,   и    только   луна   гуляет   по   всему   свету   и   распевает:
ядл-ядл-ядл-ва-па-ма.
     Я пообедал  в  столовой в  городе  и вернулся к своей работе.  Собрался
выпить кофе, но воды в кране не было. Я поднялся  на крышу и проверил баки с
водой. Баки кипели  на  солнце, и  капли воды на  их донышке лежали  крупой.
Иерусалим  в  те  дни скуп был на  воду.  Оставил  я  работу  и пошел в  дом
Грайфенбахов, потому что в дому Грайфенбахов был колодезь для сбора дождевой
воды, как в старых иерусалимских домах, где пили дождевую воду.
     Много  повидали  иерусалимские  дома. О  каждом  доме  можно рассказать
рассказ, а тем более о первых домах, построенных вне крепостных стен.
     Семьдесят лет назад взошел на Святую землю один из владетелей Галлиполи
- сеньор Гамлиэль Герон,  дабыдожить остаток дней  своих в Святом городе. Не
нашел он себе жилья по вкусу, затем  что все евреи теснились в старых дворах
в  черте городских  стен,  и в  каждом  дворе проживало несколько семей, и в
каждой семье было много душ. Пошел он  и купил себе  две тысячи локтей земли
за городом, возле Дамасских ворот, и  построил себе просторный дом и посадил
сад.  Далек  был дом от населенных мест, и  молитвенного собрания вблизи  не
было. Отвел господин Герон горницу для молитв и нанял людей, чтобы приходили
молиться. А в час кончины отказал он дом богоугодному  обществу. Со временем
понадобились  деньги  казначеям для уплаты военного налога, и  заложили  они
дом.  Несколько  лет дом был  заложен,  а  выкупать  его  они не собрались и
продали дом.
     Продали дом одному германцу, по имени Готхольд Ганзикляйн,  главе секты
"городящихся",  что  откололась  от секты "Гемайншафт  дер  герехтен",  а ту
основал Готтфрид  Грайлих  в городе Герлиц.  Зажил этот Ганзикляйн с женой и
тещей  в  дому, собирал свою  общину и проповедовал  учение о  трех истинных
оградах,  спасающих  от  горя  и  расширяющих  границы  души.  Как-то  ночью
сцепились  между  собой  жена  и  мать жены Ганзикляйна.  Откусила жена  нос
матери, чтобы омерзела  она мужу. Прослышали об этом  люди, и от срама бежал
Ганзикляйн из Святой земли.
     Пришли  три  горбуна-грузина -  торговцы  горохом.  Купили дом и  стали
торговать горохом. Началась Великая война, и пришел Гамаль-паша  и изгнал их
по  подозрению в  сионизме,  потому что нашли  оттиск  "щита Давида"  на  их
мешках. После войны снял дом Совет представителей для своего товарища Георга
Гнаденброда(43).  Починили дом, и убрали мусор, и оживили сад,  и  огородили
двор. Не успел  въехать  герр Гнаденброд, как появилась супруга его, госпожа
Гиндляйн, и сказала: не хочу жить в Иерусалиме. Они вернулись в Глазго, адом
стал  конторой.  Ударило  землетрясение и  поколебало дом и крышу разрушило.
Стоял дом несколько лет без жильцов. Тогда пришел Герхард Грайфенбах  и снял
его,  и  починил  и  улучшил,  и провел  свет  и воду  и прочие  современные
удобства. Жил себе Грайфенбах с женой в дому несколько лет, и захотелось  им
съездить за пределы Святой Земли, чтобы  отдохнуть малость от ее тягот,  и я
согласился  присматривать за домом,  чтобы  не  пришли  самозахватчики и  не
захватили дом. Странствуют себе Герхард и супруга его Герда по заграницам, а
я уже две ночи живу в их доме.
     Вдали от обитаемых мест стоит  особняком  дом посреди сада  в ложбине и
светится в лунном свете. Как дом - так и

     (43)  Гнаденброд  -  буквально  "хлеб  милостыни". Так счелся  Агнон  с
ответственным  общественным   сионистским   деятелем   из  числа   нелюбимых
партаппаратчиков. Утверждают, что речь идет о Хаиме Вейцмане, впоследствии -
первом президенте  Израиля. Жена Вейцмана  вела  дневник  во  время визита в
Палестину, из которого видно, что она получила мало удовольствия  на Ближнем
Востоке и рада была вернуться в Англию.
     сад, и все,  что в саду. Каждое дерево и каждый куст стоят в  особицу и
друг с другом не якшаются. Лишь луна не признает различий: равно светит тому
и другому.
     Стою я у окна и гляжу в сад.  Все деревья  и кусты вздремнули и уснули,
но меж дерев сада все слышнее  шаг. Коль не  поступь Гината, возвращающегося
из  странствий, может, шаги Гавриэля Гамзо, ибо вчера, когда я провожал его,
попросил я уведомить меня о состоянии его супруги, вот он и пришел уведомить
меня о состоянии его супруги. А может, это и не Гамзо, а невесть кто.
     Светлая  ясная  луна  не  обманула меня.  Приближался не кто  иной, как
Гамзо. Пошел я и открыл ему дверь и ввел его в светлицу. Взял Гамзо кресло и
уселся. Вытащил бумагу и скрутил себе самокрутку. Воткнул ее в рот, прикурил
и  сидел и курил и не  обращал  внимания  на то, что  я стою  и жду от  него
вестей, нашел  ли  он жену. Рассердился  я на него и  молчал сердито. Сказал
Гамзо:  а  вы  о  моей  жене  и  не  спрашиваете. Сказал я:  если  есть  что
рассказывать  - расскажите.  Сказал  Гамзо: и  впрямь  есть  что рассказать.
Неужто нет пепельницы  в доме?  Пошел я и принес ему  пепельницу.  Провел он
рукой, погасил окурок и положил в пепельницу. Глянул на меня здоровым глазом
и утер свой больной глаз, потер ладонью бороду, лизнул ладонь кончиком языка
и  сказал: думал я,  что обжегся  сигаретой, а  сейчас вижу,  что  это  укус
комара.  Тут есть комары.  Сказал я: может, есть тут комары, может,  нет тут
комаров. Я, во всяком случае, от радости дорогому гостю не ощущаю комариного
естества. Почуял  Гамзо то, что почуял, и сказал: нашел я  ее, нашел, дома в
постели нашел,  спала она глубоким сном. Подумал я в сердце своем: хорошо бы
узнать, как нашел Гамзо свою жену. Но спрашивать не буду. Если сам расскажет
- услышу, а если не расскажет - обойдусь, чтобы не  думал,  что  я слежу  за
ним.  Время  шло, а он молчал и, казалось,  позабыл об этом. Внезапно провел
ладонью  по лбу, как пробудившись  ото  сна, и стал рассказывать, как пришел
домой и отворил дверь и оглядел комнату, как бы ничего не ожидая, и внезапно
услышал дыхание. Решил он: оттого, что все жена у него на уме, мерещится ему
ее  дыхание.  Подошел к ее  кровати и нашел ее в постели. Чуть не  выскочила
душа его от радости. Не вернуло бы ее дыхание ему силы - упал бы и умер.
     Сидел  я  и молчал в  удивлении. Я же  намедни  сказал ему  прямо,  что
возвращаюсь  домой, а  значит, что не буду  этой ночью в доме  Грайфенбахов,
почему  же  он  пришел?  И  еще  больше  дивился  я,  что  оставил  он  жену
одну-одинешеньку такой лунной ночью, хоть и явила ему луна силу свою. Сказал
Гамзо:  удивляетесь  вы,  что  оставил я  Гемулу  одну.  Сказал я:  и впрямь
удивляюсь я, что  оставили жену одну.  Подмигнул Гамзо  не  то  живым, не то
мертвым глазом и сказал:  сейчас, даже если пробудится  Гемула  и  встанет с
постели,  не  пойдет  бродить.  Спросил я, не нашел  ли он талисман.  Сказал
Гамзо: не  нашел  я талисмана. Сказал я: как же вы покинули жену?  Поклялась
вам луна головой, что этой ночью оставит вашу жену  в покое на  ее одре, или
превратили вы слово "луна" в покрывало из льна, чтобы спалось лучше? В самом
деле,  почтенный  Гавриэль, откуда  у вас такая  уверенность? Сказал  Гамзо:
нашел я лекарство. Сказал я: спросили лекаря, и он выписал лекарство? Сказал
Гамзо: лекарей я не спрашивал, не в моем обычае лекарей спрашивать, хоть они
названия  хворей  и их признаки  знают, не полагаюсь  я на них.  На  кого  я
полагаюсь, на того, кто очистил все суставы Писанием, ибо он нашел исцеленье
для каждого сустава,  и  тем более для того, в  чем душа  держится. Сказал я
ему, Гамзо: значит, нашли вы  такого человека,  и он  дал Гемуле  лекарство.
Сказал Гамзо:  лекарство было уже  приготовлено. Дело  было так: учился я  в
семинарии  у рабби Шмуэля  Розенберга  в  Инсдорфе. Пришла к рабби женщина и
рассказала,  что живет у нее жилец, больной сердцем и одержимый луной, и  он
каждый месяц в новолуние вылезает через окно на крышу и жизнью рискует, ибо,
коль пробудится во время  ночного хождения, может быть, упадет и разобьется.
Спрашивали  лекарей, но лекарства не  нашли.  Сказал ей рабби Шмуэль: возьми
одежку потолще, окуни  ее в холодную воду, пока она насквозь не промокнет, и
положи ее перед кроватью жильца. Как он встанет с  постели, ступит ногами на
холодную  одежку - пробудится от  прохлады  и вернется  в  постель.  Так она
поступила, и тот исцелился.  Этой  ночью и я  так поступил, и я уверен, что,
коль пробудится Гемула, - вернется в постель.  Сидел я  и дивился его речам.
Если  это  -  лечебное  средство, почему раньше  не воспользовался им Гамзо?
Почуял Гамзо и сказал: вы дивитесь, почему я медлил до сих пор. Сказал я: не
удивляюсь. От  преданности  сверхъестественным  средствам  не подумали вы  о
естественных. Сказал  Гамзо:  на это я  могу ответить  двояко:  во-первых, и
волшебные средства тоже лекарства. Однажды я заболел в пути и вылечился с их
помощью.  Вернулся я в Европу  и  рассказал  об этом  опытным врачам,  и они
сказали мне: средства,
     которыми ты  исцелился, это  лекарства,  и раньше ими  лечили,  пока не
нашли лекарства получше и не оставили те. А почему медлил я с этим средством
- забыл я о нем по воле  небес. Заступился Господь за честь того праведника,
которого я оставил и  пошел учиться  у других учителей. А как  я вспомнил об
этом средстве - случай  подвернулся, и вспомнил я.  Сел  я зашить  прореху в
одежке. Сидел я с одежкой в руках и вдруг вспомнил то, что вспомнил. Вскочил
я, окунул одежку в воду, а когда она пропиталась водой, простер ее у кровати
Гемулы.
     Сейчас,  сказал я Гамзо, задам вам  детский вопрос. Вы не  застали меня
дома и  пришли  сюда?  Сказал Гамзо: не был я  у  вас  дома и сюда не  думал
приходить.  Сказал  я:  однако  пришли.  Сказал  Гамзо: пришел, но  невольно
пришел. Сказал я ему: видите, почтенный  Гавриэль, ваше сердце надежнее вас,
оно  привело вас сюда, чтобы исполнить  обещанное и  сообщить  мне о здравии
супруги вашей. Сказал Гамзо: дело было так. Сижу я дома и вижу: спит Гемула.
Сказал  я себе: сейчас,  когда  Гемула спит,  схожу-ка  я  и  навещу Эмрами.
Проверил я одежку перед  ее кроватью, пропитал ее влагой  и снова постелил и
пошел  себе.  Иду я  себе и  думаю:  Эмрами  родился в Иерусалиме  и вырос в
Иерусалиме, сорок-пятьдесят лет жил вне Святой земли, и все, что он нажил за
эти сорок-пятьдесят лет, с чем он вернулся в родные места, это  малая внучка
и  немного  книг на иврите.  Так я рассуждал о нем, а потом мысль перешла  к
другим   уроженцам   Страны   Израиля,   что  спустились   за   ее   пределы
сорок-пятьдесят лет назад  от опостылевшей им  жизни в Стране Израиля во имя
жизни  с достатком  за ее  пределами.  Одни преуспели,  другие  разбогатели,
пришла  беда, и  лишились  они всего и  вернулись  в Страну  Израиля. Сейчас
жалуются  они  и  сердятся,  что  чуждается их страна.  Жалобы их  я  слышу,
страданий не вижу. Внезапно раздается крик.  Иду я  на крик и вижу,  девушка
говорит  парню: милый Гюнтер, милый Гюнтер, ты жив? Не зарезал тебя араб?  А
дело  было  так:  гуляли  парень с девушкой  по  ложбинам вне  стен  города,
повстречался им араб и стал приставать. Прикрикнул на него парень и прогнал.
Выхватил араб нож и пригрозил ему. Испугалась  девушка:  она была  убеждена,
что тот пырнул ее любимого. Так сбился  я с дороги  и  внезапно заметил, что
стою я в долине. Стою я, дивлюсь:  почему я тут оказался? Ведь я собирался к
Эмрами, а оказался вон где,  у этого дома оказался. Вы, может, поймете, я не
пойму,  как  и  вечор  не  понял,  почему  пришел  сюда.   Сказал  я  ему  и
ответствовал: не так ли  учили  мудрецы наши:  "Ноги несут туда, где суждено
человеку оказаться, только не всегда человек знает, зачем он там требуется".
Сказал Гамзо: именно так - где человеку суждено быть, туда и несут его ноги.
Хочет  он  или  не  хочет,  а ноги несут  его.  Меня часто  спрашивают:  как
оказались у тебя песнопения владыки Эдиэля. И вы спрашивали. И если вслух не
спрашивали, наверняка  про себя  спрашивали.  Сказал я: спрашивал я  или  не
спрашивал,  но  вы мне  не  рассказали, как было  дело.  Сказал  Гамзо: если
желаете,  расскажу. Сказал  я: если желаете,  расскажите. Сказал Гамзо:  раз
пришел  я  в одну деревню, а уйти никак не могу - не несут меня  ноги, и все
тут. Говорю я сам себе: чего ради задерживаться в такой захолустной деревне,
где евреи немощны в Учении и угнетены нищетой,  кормятся  впроголодь плодами
земли и тем, что скупают у иноверцев плоды дерев  и продают купцам в городе.
И у  таких людей ты ищешь книги? Тем временем наступает суббота. Остановился
я у  корзинщика, что плел корзины для смокв и фиников. Пошел я  с ним  в Дом
молитвы, срубленный из потемневших от  времени  пальмовых стволов. Собрались
там все прихожане, разулись, зажгли глиняные  лампады, и сели и прочли Песнь
Песней, и встали и прочли гимн субботнего  дня, и сказали "Он милосерд", как
в будние дни,  и вознесли субботнюю  молитву на свой лад,  непривычный нашим
ушам, но  для  еврейского  сердца привлекательный.  Так и  прочие их обычаи,
которые восприяли они от своих  отцов  и праотцев, а  те  -  от  изгнанников
иерусалимских, что изгнал Навуходоносор, царь Вавилонский, а они  и основали
этот  Дом молитвы. Когда изгнал Навуходоносор  сынов Израиля из  Иерусалима,
велел он снять все жернова  в Стране Израиля  и  велел водрузить их на плечи
юношей. Взвалили  юноши жернова на плечи и  ушли в изгнание. И о них говорил
Иеремия: "Юноши  влекут(44) жернова", а псалмопевец пел: "Изнурил он в  пути
силы мои". Увидел Господь, что они попали в беду, и оживил жернова. Взвились
эти жернова, как крылья, и унесли их туда, где нет притеснителя. Сняли они с
себя камни и построили на них Дом молитвы, а оставшиеся положили в основание
своих домов. И были среди юношей великие в Писании и сведущие в его тайнах и
осененные Святым Духом. Многажды думал я, а может, их обычаи больше по вкусу
Господу, нежели наши обычаи. Итак, сняли  они жернова и положили в основание
Дома молитвы и основали  большое поселение, прямо царство. Но было опасение,
что так и сгинут они, не дай Бог, потому что

     (44) "...Юноши влекут..." - Плач Иеремии, 5:13.
     женщин  у  них не было. Просветил Господь  их взор, и  увидели они юных
дев, выходящих из моря, о которых говорится в Писании: "Возвращу изгнанников
из Башана  и  из пучин морских возвращу".  Взяли они  себе жен из их числа и
родили сынов и дочерей и благополучно прожили век свой.  И так  продолжались
дела  еще  несколько  поколений,  пока не  позабыли  они  от  хорошей  жизни
Иерусалим,  и  когда написал  им  Эзра:  "Подымайтесь  в  Иерусалим",  -  не
поднялись, а  сказали,  что дал им Господь  вместо Иерусалима эти места, где
посланы им все  блага. Напали на них иноверские полки и устроили резню, и из
многих  осталось мало. Тут  те, что  уцелели,  покаялись  полным покаянием и
вспомнили  Иерусалим.  Поняли  они,  что  в  наказание  были насланы на  них
иноверцы. Сейчас вернусь я к своему рассказу.
     После молитвы подошли прихожане друг к другу, и поцеловали друг друга в
плечо и в бороду, и поздравили друг друга с субботой, и разошлись по домам с
субботним благословением. Возвратился я со своим хозяином к нему домой и сел
за трапезу с его двумя  женами и детьми, а сидели они на плетеных циновках и
ели  и пили  и распевали  субботние гимны, которые я не слыхал и ни  в одной
книге песнопений не встречал. Пред денницей пробудился я от звука песнопения
и  увидел, что  сидит хозяин дома  на циновке  и  выводит  голосом псалмы  и
хвалебные гимны. Омыл я руки и прислушался и услышал песни, которых отродясь
не слыхал и ни в одной книге песнопений не видал.
     Так вдохновила меня  чудная их святость,  что и не  подумал я спросить,
кто сотворил их и как оказались в этом селе. Да  хоть бы  и  спросил я,  тот
уклонился  бы от ответа,  ибо  в  тех  местах воздерживаются  от  беседы  до
утренней  молитвы.  Когда  он  допел,  пошли мы  молиться,  а обычай у  них:
молиться на рассвете.
     Вся  община  сидела  в Доме молитвы вдоль его  четырех стен и услаждала
слух песнопениями. И обычай у  них такой: встает  один прихожанин  и  громко
читает песнь  слово в слово, а за ним встает  другой, а  потом  еще  один, и
кажется, что каждый из них  проверяет себя, достоин ли он  быть  посланником
Израиля  пред  Престолом, а  завершив  песнь,  вновь понижает голос,  как бы
убедившись, что недостоин  он. Дошли  до молитвы "Творец", встал проповедник
перед ковчегом и сказал "Благословите Творца", - и вернулся на свое место, и
произнесли  они  благословения,  и  псалмы, и  призыв "Слушай,  Израиль",  и
безмолвную  молитву, которую  каждый  про себя говорит. Затем  ту же молитву
повторяет  проповедник  в  голос. Встал  проповедник  перед  ковчегом, и вся
община  внимает  ему  стоя и с  превеликим тщанием и отвечает  ему  аминем с
полным признанием. И обычай у них  такой: достают свиток  Писания и говорят,
как и мы: "Блажен народ, коему выпало сие,  блажен  народ, коему Он Бог", но
добавляют: "Царствие Господу". А свитки их  писаны  на оленьей коже большими
буквами, и к чтению Писания больше семи человек в день они не зовут. А когда
читают Писание, то приходят и  женщины  в Дом  молитв и  садятся  поближе  к
входу. Слыхал я, что это обычай древний и не оспаривал его ни один праведник
и ни один  мудрец,  ибо в час  дарования  Писания  немощна  была  злая  сила
телесного вожделения, и  поныне не  властна  злая  сила над теми, чье сердце
совершенно в Писании.
     После дополнительной молитвы вернулся я с хозяином домой.  Уселся он на
циновке и запел услаждающие  слух песни во славу Престола, что  избрал  свой
народ  Израиля и дал ему  субботний  день.  Потом  принялся славить Израиль,
коему  дан субботний  день. Затем стал  славить субботу,  ибо  ее  святостью
освятятся все соблюдающие ее. Затем мы омыли руки и сели за трапезу. Трапеза
завершилась, но песнопения не завершились. Спросил  я  его: откуда у вас эти
песнопения? Сказал он: от отца моего, большой мудрец и книжник был отец  мой
и  все,  что  писано  в книгах, знал. Сказал я: а где книги? Сунул он руку в
дыру в стене и вытащил  кипу рукописей со святыми и устрашающими письменами.
Среди них и гимны рабби Досы, сына рабби Пенуэля, что сочинил песнь "Господь
- властитель мой", да по  скромности не  подписал  ее,  и  лишь  в четвертом
стихе, в коем являются сочинителю два архангела. Мудрость и Знание, творящие
ореол  Пресвятого,  да будет Благословен Он, в описании  их деяний вплел  он
свое  имя акростихом.  И еще нашел я  там песни  владыки Эдиэля, сочинившего
гимн  "Сей народ Ты  сотворил  исполнять  Твои  заветы",  и сочинения прочих
пиитов древности, что скрыли свои имена. Стал я его  уговаривать продать мне
книгу.  Сказал  он:  да  я ее и  за вола не  отдам.  Сказал  я: позволь  мне
переписать два-три стиха. Сказал он: да я и за ягненка не дам позволения. Не
захотел принять за нее вола в дар  и за ягненка в подарок не дал переписать.
Вышел я в удручении и побрел в город. Через три дня пришел он ко мне и книгу
принес. Хотел я дать ему цену, но  не принял он. Я добавил, но не принял он.
Сказал я:  тебе этого мало? Сказал  он: Боже упаси, даю я ее тебе  без мзды.
Сказал я:  почему ты даешь ее безвозмездно?  Сказал  он: какое тебе дело. Ты
хотел, я даю. Я сказал: бесплатно я не хочу. Возьми ее цену. Спрятал он руки
за спину и ушел.
     Трудно мне было взять у бедняка такую дорогую вещь и не уплатить. Пошел
я  к мудрецам города спросить совета.  Как увидели меня, бросились  они  мне
навстречу  и приняли  с превеликими почестями. Сказал  я: учителя мои, почто
оказываете мне  такие  почести? Сказали: как не оказать  тебе почести,  коль
любезен ты небесам. Сказал я: не достоин я того, что вы говорите. Откуда вам
ведомо, что любезен я в вышних? Сказали: пришел селянин и рассказал нам, что
был ему вещий сон - отдать тебе святой свиток, что получил он от отца, а тот
- от своего отца,  и так  из поколения в  поколение. Сказал  я:  из-за этого
свитка и  пришел я. Оцените его, и  вручу вам в руки  его цену. Сказали они:
Боже  упаси, не  возьмем твоих  денег. Сказал я:  клянусь, что  с  места  не
сдвинусь, пока не скажете, сколько отсчитать. Когда увидели,  что я  стою на
своем,  согласились взять у меня  столько да столько золотых.  Отсчитал я им
золотые динары. Не знаю,  достались ли они  тому бедняку или  не  достались.
Может, вещий сон указал ему отдать деньги на благую  цель, и он отдал деньги
на  благую цель.  Вот рассказ о  собрании  песней, что  досталось мне  в  те
времена, когда познакомился я с Гемулой.