Аделъберт Шамиссо - Удивительная история Петера Шлемиля

     Я остался  без  тени и без денег, но с  души у меня  свалилось  тяжелое
бремя, я был  весел.  Если  бы я не  потерял также  и любовь или  если бы не
чувствовал, что потерял ее по собственной  вине, я думаю, я мог бы даже быть
счастлив.  Но  я  не знал,  что мне делать.  Я обшарил  все карманы  и нашел
несколько золотых; пересчитал их и рассмеялся. Внизу, в гостинице, я оставил
лошадей. Вернуться туда я  стеснялся, во всяком случае, надо было подождать,
пока  зайдет солнце; оно  стояло еще  высоко в  небе. Я лег в тени ближайших
деревьев и заснул спокойным сном.
     В приятном сновидении сплетались  в  воздушные  хороводы любезные моему
сердцу образы. Вот пронеслась, ласково улыбаясь,  Минна с венком  на голове,
вот  честный Бендель, тоже  увенчанный цветами,  радостно  поклонился  мне и
исчез. Я видел еще многих друзей, толпившихся в отдалении, и, помнится, тебя
тоже, Ша-миссо. Все было залито светом, но ни у кого не было тени, и, как ни
странно, это выглядело совсем неплохо --  цветы, песни, любовь и веселье под
сенью пальмовых рощ.  Я не  мог удержать эти колеблющиеся, быстро уплывающие
милые образы,  не мог  точно определить, кто  они, но я знаю,  что  сон  был
приятен, и  я  боялся пробуждения; на самом  деле я  уже  проснулся,  но  не
открывал глаз, стараясь подольше удержать в душе исчезающие видения.
     Наконец я  открыл  глаза. Солнце еще стояло на небе,  но на востоке:  я
проспал ночь. Я воспринял это как указание,  что мне не следует возвращаться
в гостиницу. С легким сердцем отказался я от всех пожитков, что оставил там,
и решил, отдавшись на волю судьбы, пешком отправиться по проселочной дороге,
вившейся  у подножия поросших лесом гор. Я не оглядывался назад  и не  думал
также обращаться к богатому теперь Бен-делю, хотя, конечно, мог это сделать.
Я видел себя в той новой роли, которую мне отныне предстояло играть: одет  я
был более  чем скромно. На мне была старая черная  венгерка,  еще берлинской
поры,  почему-то снова  попавшая  мне  под руку  как раз  во  время  данного
путешествия. На  голове была дорожная шапка,  на ногах  -- старые сапоги.  Я
встал, срезал на память суковатую палку и тут же отправился в путь.
     В лесу мне повстречался старик, который ласково со мной поздоровался  и
вступил в разговор. Как любознательный путник, я расспросил прежде всего про
дорогу,  затем  про здешний край и жителей, про богатство здешних гор и  еще
кое  о  чем  в  том  же  роде. Он  разумно и словоохотливо  отвечал  на  мои
расспросы. Мы дошли до русла  горного потока, который опустошил целую полосу
леса.  Я внутренне содрогнулся,  когда передо мной открылось ярко освещенное
солнцем пространство.  Я  пропустил крестьянина вперед. Но он остановился на
самой середине  этого опасного места и  обернулся, чтобы рассказать мне, как
случилось такое опустошение. Он тут же заметил, чего  мне недостает, и сразу
осекся:
     -- Да как же это так?У вас, сударь, нет тени!
     -- К сожалению, да! -- со вздохом сказал я.--  Во время тяжелой болезни
я  потерял волосы,  ногти и  тень. Вот, взгляните,  папаша,  в моем возрасте
новые  волосы у меня седые, ногти --  короткие,  а тень до сих  пор никак не
вырастет.
     --  Ишь  ты, --  покачал головою старик.  --  Без тени ой  как скверно!
Должно быть, вы, сударь, очень скверной болезнью болели.
     Но  он  не продолжал своего рассказа и  на  первом же  перекрестке,  не
сказав  ни  слова,  покинул  меня. Горькие слезы  снова выступили у меня  на
глазах, и бодрости как не бывало.
     С печалью в сердце продолжал я свой путь. Я потерял охоту встречаться с
людьми  и  углубился  в самую  чащу  леса, а если мне  случалось  пересекать
пространство,  освещенное  солнцем, я  часами выжидал, чтобы не попасться на
глаза  человеку.  По  вечерам  я  искал  пристанища  где-нибудь  в  деревне.
Собственно, я держал  путь  на  горные рудники, где  рассчитывал наняться на
работу под землей: я понял, что только напряженная работа может  спасти меня
от гнетущих мыслей, не говоря уже о том, что в моем теперешнем положении мне
приходилось заботиться о пропитании.
     Несколько дождливых дней благоприятствовали моему путешествию,  но зато
пострадали мои  сапоги, подметки коих  были рассчитаны на графа Петера, а не
на пехотного  солдата. Я шел уже босиком. Пришлось приобретать новые сапоги.
На следующее утро я всерьез занялся этим делом в  местечке, где была ярмарка
и где в одной лавке была выставлена  на продажу подержанная и новая обувь. Я
долго выбирал и торговался.  От новых  сапог пришлось отказаться,  хотя  мне
этого  и не  хотелось. Меня  отпугнула их  цена, которую  никак нельзя  было
назвать  сходной.  Итак,  я  удовольствовался старыми,  но  еще  хорошими  и
крепкими  сапогами, которые  с приветливой улыбкой  и  пожеланием счастливой
дороги  вручил мне за  наличные  смазливый белокурый паренек,  торговавший в
лавке. Я тут же надел их и через Северные ворота вышел из городка.
     Я был погружен в свои мысли и не замечал, где я шагаю, потому что думал
о рудниках, куда  надеялся  попасть сегодня  к  вечеру, и  не знал, кем  там
назваться. Я не сделал еще и двухсот шагов, как заметил, что сбился  с пути;
я стал искать дорогу: я был в глухом вековом бору, которого, верно,  никогда
не касался топор. Я прошел еще несколько шагов и очутился среди диких  скал,
поросших только мхом и камнеломками и окруженных снежными и ледяными полями.
Было  очень  холодно,  я  оглянулся: лес  позади меня  исчез.  Я сделал  еще
несколько  шагов -- вокруг царила мертвая тишина, под ногами у меня был лед;
повсюду, насколько хватал  глаз, простирался лед, над которым  навис тяжелый
туман;  солнце кровавым пятном стояло на горизонте. Холод был невыносимый. Я
не понимал, что со мной  творится. Лютый мороз побудил  меня ускорить шаг; я
слышал только  далекий гул воды, еще шаг -- и я очутился  на ледяном  берегу
какого-то океана.  Бесчисленные стада  тюленей бросились от  меня в  воду. Я
пошел  вдоль берега; опять  я  увидел  голые  скалы,  поля, березовые рощи и
еловые леса.  Я  пробежал еще  несколько  минут, стало  невыносимо  жарко; я
огляделся:  я  стоял  среди  хорошо  обработанных  рисовых  полей  и тутовых
деревьев; я присел в  их тени; посмотрел на часы, не прошло и четверти часа,
как я оставил местечко, где была  ярмарка, -- мне показалось, что я  сплю  и
вижу сон;  чтобы  проснуться,  я  укусил себя за  язык; но  я  действительно
бодрствовал.  Я  закрыл  глаза,  стараясь  собраться  с  мыслями. И  вдруг я
услышал, как кто-то  рядом  гнусаво  произносит непонятные  слоги.  Я открыл
глаза: два китайца, которых нельзя было не узнать по азиатскому складу лица,
даже  если бы я  не  придал  значения их одежде,  обращались ко мне на своем
языке, приветствуя  меня по местному обычаю. Я встал и отступил на два шага.
Китайцы  исчезли,  весь  ландшафт резко изменился: вместо рисовых  полей  --
деревья, леса.  Я смотрел на деревья-и цветущие травы: те, которые были  мне
известны, принадлежали  к растениям,  произрастающим на юго-востоке Азии.  Я
хотел  подойти  к  одному дереву, шаг  -- и  опять все изменилось. Теперь  я
зашагал медленно и размеренно,  как новобранец, которого  обучают шагистике.
Перед моим удивленным взором мелькали  все время словно чудом сменявшие друг
друга луга, нивы,  долины,  горы, степи, песчаные пустыни. Сомнения быть  не
могло: на ногах у меня были семимильные сапоги.