Драма
Альберт Анатольевич Лиханов - Кикимора
Скачать Альберт Анатольевич Лиханов - Кикимора
Мысленно я окинул прожитый день, тщательно в нем порылся, как в
собственном кармане, отыскивая там прорехи и прегрешения, но ничего не
обнаружил - деяния мои были святы и беспорочны: дневник украшала крупная,
как хороший стул, только в перевернутом виде, четверка по арифметике, потом
я заскочил в библиотеку, вовремя ел, катался на лыжах, и вот он я, весь как
на ладони.
Мама сдвинула брови, нахмурилась, задала первый вопрос. Я сразу понял:
идет серьезное дознание.
- Как ты мог? - спросила мама, а бабушка только вздохнула, будто я уже
в тюрьме, и качнула, осуждая, головой из стороны в сторону.
- Что? - спросил я, заливаясь краской.
Да, да! Есть на белом свете безвинные люди - а их почему-то больше
всего среди маленьких и честных, - которые при взгляде в упор или из-за
какого-нибудь дурацкого вопроса начинают яростно краснеть, просто костром
полыхать, и, хоть ни в чем не виноваты, никто им поверить не может по
глупой, пусть и древней поговорке: на воре шапка горит. А тут не шапка -
лицо. Полыхает - и хоть умри, никогда своей невиновности не докажешь.
Я даже потрогал щеки холодными с мороза руками, чтобы остудить их. Это
только прибавило уверенности в моей вине.
- А еще ученик! - сказала бабушка.
- Ха-ха, - попытался я успокоить себя, но это было совершенно не
убедительно даже для меня самого.
А маме и бабушке этот дурацкий хохоток подтвердил правоту их
подозрений.
- Вокруг столько хулиганства! - воскликнула мама, и в ее глазах
засияли слезы. - Но от тебя... Неужели и ты! Старому человеку!
Я начинал приходить в себя. Когда непонятно, то легче. Я совершенно не
понимал, о чем идет речь, и, таким образом, испытывал унижение.
- В чем дело? - проговорил я фразу, вычитанную в какой-то серьезной
книге. Она мне нравилась своей определенностью. Я дал себе слово запомнить
ее на всякий случай, и случай этот настал.
На моих родных женщин фраза произвела ожидаемое впечатление - ряды
заколебались. Мама и бабушка поглядывали на меня по-прежнему с осуждением,
но руки уже не держали, как судьи, калачиком.
- В чем дело? - проговорил я мягче, вкладывая в слова озабоченность,
разбавленную непритворным интересом.
- Что произошло у вас с Мироном? - уклонилась от прямого ответа мама.
С Мироном? Что у меня могло произойти с Мироном?
- Он спросил, не пионер ли я, - пожал я плечами, - а потом спросил,
большевик ли отец.
Мама и бабушка переглянулись, и я понял, что дал им пищу для
дополнительных размышлений. Они помолчали.
Первой собралась с мыслями бабушка.
- А потом? - спросила она.
- А потом я подошел к горе и съехал вниз.
Ах эти женщины! Не поймешь, откуда что берется! При чем тут Мирон, мое
катание, зачем эти обходные маневры - липовая стратегия? Все-таки не зря
среди генералов нет женщин. К чему они клонят? И уж клонили бы скорее.
Жар, видно, схлынул с меня. Мне не терпелось добраться до сути их
замысла.
- Что дальше? - спросил я наступая.
- Нет, нет! - Мама протянула в мою сторону вытянутую руку, ладонью
точно останавливала меня, мой торопливый бег. - Что было перед этим?
- Я говорил с Мироном.
- А между? - Мамины глаза сверлили, щеки разрумянились, будто она
добралась до главного. - Между Мироном и тем, как ты скатился?
Что там было? Я пожал плечами, но теперь уже совершенно спокойно, не
краснея, искренне теряясь в догадках: что там могло происходить?
Я молчал, и вдруг мама, моя дорогая, любимая мама произвела нечто
непередаваемое.
- А вот так? - воскликнула она и смешно потрясла, извините, тем, что
называют нижней частью туловища, изображая какое-то неприличное,
действительно оскорбительное движение.
Я помотал головой. Шарики, то есть глаза, наверное, катались у меня
где-то на лбу, рот распахнулся от удивления, и вообще, похоже, весь мой вид
выражал такую неподдельную искренность, такой интерес, такую пораженность,
что в маме что-то щелкнуло и переключилось.
- Как, как? - воскликнул я, но в маме уже щелкнуло и переключилось.
Она что-то такое поняла.
И тут только до меня доперло. Я все понял! Меня обвиняют в
оскорблении, в хулиганстве, в каком-то невероятном грехе, но никто точно не
знает, что означает моя непристойность.
Я захохотал, как заведующая поликлиникой, заржал, как сумасшедший
конь, я вспомнил, что я делал между разговором с Мироном и тем, как
скатиться.
- Я потер лыжами о снег, - сказал я своим прокурорам, - вот так: - И
показал на полу, как трут лыжами о снег, чтобы они лучше скользили.
