Драма
Альберт Анатольевич Лиханов - Кикимора
Скачать Альберт Анатольевич Лиханов - Кикимора
Что-то с ним происходило, что-то бурлило, кипело в нем, как в котле. Я
и раньше замечал, что руки у него всегда дрожат - поколи-ка столько дров! -
но теперь они просто тряслись. Конюх держал в руке "козью ножку", свернутую
из газеты, и дымок выписывал в морозном тихом воздухе витую нить.
Мирон взял кнут и - я даже вздрогнул от неожиданности - хвостнул им по
снегу. Снежная пыль взметнулась в воздух.
- Надо же! - сказал он хрипло. - Это надо же! - И опять хвостнул снег,
будто злился. А говорил совсем другое: - Ну, молодец! Это надо же!.. Надо
же!..
Я не знал, что делать: рассмеяться или убежать? Страшновато делалось
от таких похвал.
Он бросил кнут и подошел ко мне. Я разглядывал конюха снизу вверх,
разглядывал его серую бороду, красное от морозных ожогов и солнца
морщинистое лицо, рыжий треух, затасканную телогрейку - сильного, злого,
непонятного великана - и думал, как бы вильнуть в сторону, отойти от него,
а если потребуется, драпануть. Но конюх вел себя смирно, лишь оглядывал
меня сверху вниз с таким же, как я его, непониманием.
- Неужто, - спросил он вдумчиво, как бы удивляясь, - ты так крепко
лошадь любишь? Ведь ты городской!
Я хмыкнул - разве не ясно? - но не выбрал никаких слов ему в ответ,
просто хмыкнул и пожал плечами.
Он отшагнул от меня, повернулся боком, точно открывая дорогу, и
проговорил дрогнувшим голосом:
- Ну, поди к ней! Поди!
Мирон будто нарочно оставил нас вдвоем.
Машка, увидев меня, шумно вздохнула - пожаловалась на судьбу. Я
протянул вверх руку, погладил ее за ухом, как собаку. Собаке это нравится,
а лошади не понравилось - она потрясла головой, отряхнула мою руку. Но
Машка была кобыла деликатная, чтоб я не обижался, она вдруг сунула мне за
воротник свою морду, будто хотела меня приласкать, а я от такой ласки
расхохотался. Влажные, чуткие, бархатные ноздри щекотали шею.
Я был счастлив. Ведь Машка играла со мной! И что она еще выкинула!
Взяла меня за козырек меховой шапки - а он то отгибался, то загибался,
бабушка всегда ворчала, что я этот козырек все отрываю, сколько она ни
пришивает, - так вот кобыла ухватила меня за этот козырек и пожевала его!
Да с такой силой ухватила, что и меня вместе с шапкой к себе подтянула!
Я захохотал в полный голос и упал прямо в свой сенный торт, а когда
пришел в себя, мне показалось, Машка тоже улыбается.
Лошади ведь не умеют смеяться, и она улыбалась одними глазами. И
кивала мне головой!
На смех пришел Мирон, и я сделался серьезным. Настала пора приступать
к делу.
- Дядь Мирон, - обратился я вежливо, - а какой она породы?
Конюх пожал плечами.
И я тогда спросил:
- Может, першеронка?.. Арденка?.. Брабансонка?..
Мирон разглядывал меня, пораженный.
- Это чего? - спросил он, и я зарделся.
Кто же знал, что между теорией и практикой лежит бесплодная пустыня
неуверенности и надо еще немало сил, чтобы одолеть эту пустыню.
Потоптавшись, я показал на Машкины копыта.
- Дядь Мирон, а не больно?
- Чего? - не понял он.
- Когда куют?
Он засмеялся. Это было понятнее, чем мудреные слова, которые я сам
едва выговаривал.
- Гвоздями? - спросил я.
- Вот экими! - Он показал половину желтого прокуренного пальца,
похожего на крепкий сучок. Ничего себе гвоздик! - У нее копыто, как у нас
ноготь, понял? Ноготь режешь, ведь не больно! Гляди! - Он постучал Машку по
ноге, заставил ее согнуть колено, отер рукавом блестящую подкову.
- А вы подковать можете? - допытывал я.
- Не-е! Конешно, мудреного ничего нет, но знашь как? - Он сказал слово
"знашь", будто я в школе. Но теперь уже я, точно ослик, замотал головой. -
Неправильно подковать, - Мирон, словно учитель, махал указательным сучком в
такт своим словам, - все одно что сапоги не своего размера надеть. - Вот
разговорился! Первый и единственный раз видел я конюха таким
разговорчивым. - Ноги разобьешь - далеко не уйдешь.
Я слушал с распахнутым ртом - самый примерный ученик.
- Это в кузне, - закончил он, - кузнец делает. Мастер.
И умолк. Но ненадолго.
Запрягая Машку, чтоб отвозить бутылочки, сказал:
- Сейчас сам править будешь!
