Драма
Альберт Анатольевич Лиханов - Кикимора
Скачать Альберт Анатольевич Лиханов - Кикимора
У него было много обязанностей в детской поликлинике, а главная среди
них - кучер, точнее, извозчик, потому что кучер возит только седоков, а
извозчик еще и грузы. На дворе возле конюшни стояла телега, а в самой
конюшне, рядом со стойлом, хранился возок для заведующей поликлиникой.
Иногда я видел, что Мирон выходит необычно принаряженный, - это значило,
что он заведет Машку в оглобли возка, черного, лакированно-блестящего, а
потом подгонит свой экипаж к парадному, или "чистому", как говорила
Захаровна, подъезду.
Из поликлиники быстрым шагом выходила мрачная длинная тетка в широком
пальто - я никогда не видел, чтобы она с кем-нибудь здоровалась или
разговаривала, - плюхалась на заднее сиденье, возок слегка перекашивался, а
Мирон звонко чмокал на Машку и меньше лупил ее вожжами, трогая с места, -
видать, стеснялся заведующей.
Похоже, Мирон любил такие выезды, но удовольствие это случалось
нечасто: заведующая ездила только по каким-то особым случаям, а так ходила
пешком, и я не раз сторонился ее мрачной долговязой фигуры, маячившей
посреди мостовой. В одной руке заведующая всегда держала маленький плоский
портфельчик, который казался еще крошечней именно в ее руке.
Так что Мирон редко получал удовольствие проехаться в лакированном
экипаже, принаряженным, а чаще - в телогрейке и треухе, коли зимой, или
простой рубахе без подпояски, если летом, он возил в поликлинику бутылочки
с едой для самых маленьких малышей - такие махонькие бутылочки с метками по
всей длине, заткнутые белыми бумажками и расставленные в ящики из железной
проволоки. В поликлинике был пункт раздачи питания, и вот Мирон рано утром
привозил откуда-то эти проволочные ящики с молоком и кашей.
Было слышно издалека, как он подъезжает к поликлинике. По булыжной
мостовой телега катилась с привычным грохотом, от тряски бутылочки с
детским питанием тоненько дребезжали, и казалось, звенит сразу множество
колокольчиков.
Я не раз ловил себя на том, что, при всей своей нелюбви к Мирону,
улыбаюсь, заслышав звон бутылочек. Тысячу раз я видел, как люди на улице -
не только старухи и женщины, но и мужики и даже военные - смотрят вслед
Машке и Мирону, которые везут бутылочки, и лица у них разглаживаются.
Война идет, а дети есть просят! Значит, растут! Значит, не так уж
плохи наши дела!
А у Мирона были еще две обязанности, может быть, самые трудные и
важные для детской поликлиники. Он привозил дрова с берега реки, пилил их,
чаще всего в одиночку, колол, разносил охапки поленьев к печкам и топил их.
Однажды он заболел, и Поля, возвращаясь из техникума, позвала меня
топить печки. Я пошел.
Топить печку - кто этого не умел в ту пору? Замечательное дело, хоть и
не такое простое, особенно вначале, когда огонь нужно раздуть, превратить в
пламя. Да что там, это целое искусство - затопить печь, да еще сразу, с
одной спички, да еще когда дровишки не первый сорт - сырые, с улицы, из-под
снега или дождя. Для такого дела следует сперва нащипать лучины, а для
лучины нужно лежалое в сухости полено, лучше всего березовое. Лучину надо
еще с умом разложить под дровами, поначалу сухими, а сырые можно класть
только в самый жар, когда пламя полыхает, жжет нещадным жаром.
Растопить одну печку и то требуется умение, а Поля мне сказанула
такое, что я ахнул: надо запалить восемь печей! Поликлиника большая - два
этажа, два подъезда, множество кабинетов, - вот и печей сразу восемь.
Ничего не попишешь, надо топить.
Это оказалось сказочным удовольствием - топить сразу много печек.
Сперва я носился на улицу и обратно с Полей наперегонки, таскал дрова,
и мы их складывали возле печей. Помню, было это в конце октября, но зима
торопилась, и на дворе осень смешалась с морозцем: еще пахло осенней
пряностью, палым листом, но запах этот был как бы остужен, разбавлен резким
холодом, а оттого легок и нежен. Когда дверь распахивалась, на пороге между
холодом и теплом вспыхивало легкое облачко пара, яркое солнце подсвечивало
его в голубое, и все это: легкий морозец, вкусный аромат осени, смешанной с
зимой, легкое голубое облачко между холодом и теплом, желтые и чистые полы
поликлиники, восемь печек, которые предстояло затопить враз, - все это
возбуждало меня, хотелось кричать, смеяться, петь, и я запел не вполне
осмысленную, но зато замечательную песенку из кино, которую пел артист
Жаров: "Тирьям-тирьям, менял я женщин, как перчатки!"
Поля раскатилась, точно горох, услышав мою песенку. Я не удивился ее
смеху, рассмеялся в ответ тоже, и дела наши пошли еще скорее.
Наступил важный миг. Дрова неторопливо и с толком заложены в топку,
лучина нащеплена и разложена с умом, Поля берет коробок, чиркает спичкой и
поджигает лучину. Быстрым и ловким движением она захлопывает печку,
прислушивается, точно музыкант, к звуку огня. Сперва он лишь пощелкивает
лучиной, затем потихоньку начинает гудеть, а потом будто кто-то сильно дует
на горячий чай: тяга идет хорошая, с лучин пламя перебегает на дрова, пожар
в печке занимается, и у Полины возле губ собираются тоненькие морщинки, она
улыбается, довольна: печка топится исправно.
- Как ты поешь? - спрашивает она. - "Тирьям-тирьям"?
- "Тирьям"! - отвечаю я, и мы оба хохочем.
