Драма
Альберт Анатольевич Лиханов - Кикимора
Скачать Альберт Анатольевич Лиханов - Кикимора
От печи к печке Поля переходит не спеша, а я бегом, мне не терпится,
когда в следующей топке, точно в домне, вспыхнет еще один жаркий огонь. И
еще мне не терпится зажечь печку собственными руками. Но я помалкиваю,
только, видать, есть и другие способы выражения чувств - глаза, например,
или перескакивание с ноги на ногу, или просительное молчание. Растопив
вторую печку, Поля протягивает мне коробок со спичками, я издаю
пронзительный вопль, трясу спичками в коробке, будто бью в радостный бубен,
и бегом мчусь к третьей печи.
Честно говоря, я волнуюсь.
Бабушка и мама разрешали мне топить печку, но та печка была нашей,
своей, а здесь печки чужие. Кому не известно, что у каждой печки свой
характер, они ведь как люди. Сколько печек, столько норовов. Одна уродилась
ядреная, жаркая, другая угарная, а третью с десятой спички не запалишь -
упрямый характер, что поделаешь. Так что с печками лучше всего обращаться
ласково, вежливо. Вон бабушка моя, как печку топить, на коленях перед ней
стоит, спичку к лучине подкосит, а сама приговаривает: "Ну, голубушка,
давай разогрейся, гори ярко, грей жарко!" Прямо стихи декламирует.
И что вы думаете - печка у нас прямо благодетельница: до утра не
остывает, хоть какой тебе мороз.
Ну а здешние? Еще шесть печек надо затопить, а это все равно как с
шестерыми людьми о чем-нибудь серьезном договориться.
Волнуясь, поднес я спичку к лучине - она вспыхнула. По Полиному
примеру я дверцу топки захлопнул, а у поддувала дверцу, напротив, пошире
распахнул. Огонь заметался, загудел - ну прямо как по писаному. Умелый
истопник, да и только.
Настроение у меня еще выше взлетело, но с печами не шутят, я уже не
пел свою "Тирьям-тирьям", а подбирался к следующей печке вкрадчивым,
вежливым шагом: как бы не подвела меня перед опытной Полей.
Четвертая печь загудела ровно и мощно. И пятая тоже, и шестая. Поля не
удержалась, похвалила:
- Приходи к нам на работу. Ишь какой мастер!
И меня понесло.
Отворил варежку, заорал во всю глотку от Полиной похвалы:
"Тирьям-тирьям, менял я женщин, как перчатки!"
Ну и что! Был тут же наказан! Седьмая печь, едва я разжег лучину,
огонь потушила, дохнула мне прямо в лицо едким сизым дымом. Казалось, она
устроена наоборот: дым у нее валит не в трубу, а в помещение. Сколько я ни
чиркал о коробок, как ни торопился прикрыть дверцу, не желала разгораться
эта седьмая, будто нарочно хотела перечеркнуть мой удачный путь от печи к
печи.
- Ладно, - сказала Поля, видя мои мучения, - она у нас характерная,
давай спички.
И тут же печка даже обличьем переменилась как будто. То хмурилась,
кривлялась, а от Полиной руки огонь весело полыхнул, и даже дым, какой в
комнату наполз, вдруг медленно полез назад в поддувало. Ну и чудеса!
Я притих, настроение скисло. Последнюю печку Поля затопила сама, и мы
с ней пошли обратно, к самой первой, проверить, как они топятся, эти восемь
подруг, какое у них настроение.
Прямо рукой Поля открывала горячую дверцу - я удивлялся, как не
обожжется, - мешала в печном красном горле кочережкой, подбрасывала
поленья, теперь уже сырые, снова рукой притворяла печь, негромко напевала
мою песенку: "Тирьям-тирьям, менял я..."
У последней, восьмой печки мы присели на минуту.
- Да ты, никак, на нее обиделся? - спросила Поля.
- На кого? - будто бы удивился я.
- Да вон на ту старушенцию!
Врать не хотелось, я вздохнул вместо ответа.
- Это еще что! - сказала Поля, потягиваясь. - Разве такие есть?
Кикиморы бывают! Страху не оберешься, бывало.
Дело было в воскресенье, поликлиника пуста, мы с Полиной одни среди
этих коридоров, кабинетов и печек, да и уроки я все выучил - торопиться
некуда.
- Расскажи! - попросил я шепотом.
- Да ты не бойсь! - сказала, хохотнув, Поля. - Это я раньше боялась, а
теперь знаю, в чем дело.
