Классическая литература
А.П.Чехов. - Скучная история
Скачать А.П.Чехов. - Скучная история
Прошло еще немного времени, и я получил такое письмо: "Я бесчеловечно
обманута. Не могу дольше жить. Распорядитесь моими деньгами, как это найдете
нужным. Я любила вас, как отца и единственного моего друга. Простите".
Оказалось, что и ее он принадлежал тоже к "табуну диких людей".
Впоследствии по некоторым намекам я мог догадаться, что было покушение на
самоубийство. Кажется, Катя пробовала отравиться. Надо думать, что она потом
была серьезно больна, так как следующее письмо я получил уже из Ялты, куда,
по всей вероятности, ее послали доктора. Последнее письмо ее ко мне
содержало в себе просьбу возможно скорее выслать ей в Ялту тысячу рублей и
оканчивалось оно так: "Извините, что письмо так мрачно. Вчера я похоронила
своего ребенка". Прожив в Крыму около года, она вернулась домой.
Путешествовала она около четырех лет, и во все эти четыре года, надо
сознаться, я играл по отношению к ней довольно незавидную и странную роль.
Когда ранее она объявила мне, что идет в актрисы, и потом писала мне про
свою любовь, когда ею периодически овладевал дух расточительности и мне то и
дело приходилось, по ее требованию, высылать ей то тысячу, то две рублей,
когда она писала мне о своем намерении умереть и потом о смерти ребенка, то
всякий раз я терялся и все мое участие в ее судьбе выражалось только в том,
что я много думал и писал длинные, скучные письма, которых я мог бы совсем
не писать. А между тем ведь я заменял ей родного отца и любил ее, как дочь!
Теперь Катя живет в полуверсте от меня. Она наняла квартиру в пять
комнат и обставилась довольно комфортабельно и с присущим ей вкусом. Если бы
кто взялся нарисовать ее обстановку, то преобладающим настроением в картине
получилась бы лень. Для ленивого тела -- мягкие кушетки, мягкие табуретки,
для ленивых ног -- ковры, для ленивого зрения -- линючие, тусклые или
матовые цвета; для ленивой души -- изобилие на стенах дешевых вееров и
мелких картин, в которых оригинальность исполнения преобладает над
содержанием, избыток столиков и полочек, уставленных совершенно ненужными и
не имеющими цены вещами, бесформенные лоскутья вместо занавесей... Все это
вместе с боязнью ярких цветов, симметрии и простора, помимо дуюевной лени,
свидетельствует еще и об извращении естественного вкуса. По целым дням Катя
лежит на кушетке и читает книги, преимущественно романы и повести. Из дому
она выходит только раз в день, после полудня, чтобы повидаться со мной.
Я работаю, а Катя сидит недалеко от меня на диване, молчит и кутается в
шаль, точно ей холодно. Оттого ли, это она симпатична мне, или оттого, что я
привык к ее частым посещениям, когда она была еще девочкой, ее присутствие
не мешает мне сосредоточиться. Изредка я задаю ей машинально какой-нибудь
вопрос, она дает очень короткий ответ; или же, чтоб отдохнуть минутку, я
оборачиваюсь к ней и гляжу, как она, задумавшись, просматривает какой-нибудь
медицинский журнал или газету. И в это время я замечаю, что на лице ее уже
нет прежнего выражения доверчивости. Выражение теперь холодное,
безразличное, рассеянное, как у пассажиров, которым приходится долго ждать
поезда. Одета она поррежнему красиво и просто, но небрежно; видно, что
платью и прическе немало достается от кушеток и качалок, на которых она
лежит по целым дням. И уж она не любопытна, как была прежде. Вопросов она уж
мне не задает, как будто все уж испытала в жизни и не ждет услышать ничего
нового.
В исходе четвертого часа в зале и в гостиной начинается движение. Это
из консерватории вернулась Лиза и привела с собою подруг. Слышно, как играют
на рояли, пробуют голоса и хохочут; в столовой Егор накрывает на стол и
стучит посудой.
-- Прощайте.-- говорит Катя.-- Сегодня я не зайду к вашим. Пусть
извинят. Некогда. Приходите.
Когда я провожаю седо передней, она сурово оглядывает меня с головы до
ног и говорит с досадой:
-- А вы все худеете! Отчего не лечитесь? Я съезжу к Сергею Федоровичу и
приглашу. Пусть вас посмотрит.
-- Не нужно, Катя.
-- Не понимаю, что ваша семья смотрит! Хороши, нечего сказать.
Она порывисто надевает свою шубку, и в это время из ее небрежно
сделанной прически непременно падают на пол две-три шпильки. Поправлять
прическу лень и некогда; она неловко прячет упавшие локоны под шапочку и
уходит.
Когда я вхожу в столовую, жена спрашивает меня:
-- У тебя была сейчас Катя? Отчего же она не зашла к нам? Это даже
странно...
-- Мама! -- говорит ей укоризненно Лиза.-- Если не хочет, то и бог с
ней. Не на колени же нам становиться.
-- Как хочешь, это пренебрежение. Сидеть в кабинете три часа и не
вспомнить о нас. Впрочем, как ей угодно.
Варя и Лиза обе ненавидят Катю. Ненависть эта мне непонятна и,
вероятно, чтобы понимать ее, нужно быть женщиной. Я ручаюсь головою, что из
тех полутораста молодых мужчин, которых я почти ежедневно вижу в своей
аудитории, и из той сотни пожилых, которых мне приходится встречать каждую
неделю, едва ли найдется хоть один такой, который умел бы понимать ненависть
и отвращение к прошлому Кати, то есть к внебрачной беременности и к
незаконному ребенку; и в то же время я никак не могу припомнить ни одной
такой знакомой мне женщины или девушки, которая сознательно или инстинктивно
не питала бы в себе этих чувств. И это не оттого, что женщина добродетельнее
и чище мужчины: ведь добродетель и чистота мало отличаются от порока, если
они не свободны от злого чувства. Я объясняю это просто отсталостью женщин.
Унылое чувство сострадания и боль совести, какие испытывает современный
мужчина, когда видит несчастие, гораздо больше говорят мне о культуре и
нравственном росте, чем ненависть и отвращение. Современная женщина так же
слезлива и груба сердцем, как и в средние века. И по-моему, вполне
благоразумно поступают те, которые советуют ей воспитываться как мужчина.
