Классическая литература
А.П.Чехов. - Скучная история
Скачать А.П.Чехов. - Скучная история
Барышни и Гнеккер говорят о фугах, контрапунктах, о певцах и пианистах,
о Бахе и Брамсе, а жена, боясь, чтобы ее не заподозрили в музыкальном
невежестве, сочувственно улыбается им и бормочет: "Это прелестно... Неужели?
Скажите..." Гнеккер солидно кушает, солидно острит и снисходительно
выслушивает замечания барышень. Изредка у него является желание поговорить
на плохом французском языке, и тогда он почему-то находит нужным величать
меня votre exellence
А я угрюм. Видимо, я всех их стесняю, а они стесняют меня. Никогда
раньше я не был коротко знаком с сословным антагонизмом, но теперь меня
мучает именно что-то вроде этого. Я стараюсь находить в Гнеккере одни только
дурные черты, скоро нахожу их и терзаюсь, что на его жениховском месте сидит
человек не моего круга. Присутствие его дурно влияет на меня еще и в другая
отношении. Обыкновенно, когда я остаюсь сам с собою или бываю в обществе
людей, которых люблю, я никогда не думаю о своих заслугах, а если начинаю
думать, то они представляются мне такими ничтожными, как будто я стал ученым
только вчера; в присутствии же таких людей, как Гнеккер, мои заслуги кажутся
мне высочайшей горой, вершина которой исчезает в облаках, а у подножия
шевелятся едва заметные для глаза Гнеккеры.
После обеда я иду к себе в кабинет и закуриваю там свою трубочку,
единственную за весь день, уцелевшую от давно бывшей, скверной привычки
дымить от утра до ночи. Когда я курю, ко мне входит жена и садится, чтобы
поговорить со мной. Так же, как и утром, я заранее знаю, о чем у нас будет
разговор.
-- Надо бы нам с тобой поговорить серьезно, Николай Степаныч,--
начинает она.-- Я насчет Лизы... Отчего ты не обратишь внимания?
-- То есть?
-- Ты делаешь вид, что ничего не замечаешь, но это нехорошо. Нельзя
быть беспечным... Гнеккер имеет насчет Лизы намерения... Что ты скажешь?
-- Что он дурной человек, я не могу сказать, так как не знаю его, но
что он мне не нравится, об этом я говорил тебе уже тысячу раз.
-- Но так нельзя... нельзя...
Она встает и ходит в волнении.
-- Так нельзя относиться к серьезному шагу...говорит она.-- Когда речь
идет о счастье дочери, надо отбросить все личное. Я знаю, он тебе не
нравится... Хорошо... Если мы откажем ему теперь, расстроим все, то чем ты
поручишься, что Лиза всю жизнь не будет жаловаться на нас? Женихов теперь не
бог весть сколько, и может случиться, что не представится другой партии...
Он очень любит Лизу и, по-видимому, нравится ей... Конечно, у него нет
определенного положения, но что же делать? Бог даст, со временем определится
куда-нибудь. Он из хорошего семейства и богатый.
-- Откуда тебе это известно?
-- Он говорил. У его отца в Харькове большой дом и под Харьковом
имение. Одним словом, Николай Степаныч, тебе непременно нужно съездить в
Харьков.
-- Зачем?
-- Ты разузнаешь там... У тебя там есть знакомые профессора, они тебе
помогут. Я бы сама поехала, но я женщина. Не могу...
-- Не поеду я в Харьков,-- говорю я угрюмо.
Жена пугается, и на лице ее появляется выражение мучительной боли.
-- Ради бога, Николай Степаныч! -- умоляет она меня, всхлипывая.-- Ради
бога, сними с меня эту тяжесть! Я страдаю!
Мне становится больно глядеть на нее.
-- Хорошо, Варя,-- говорю я ласково.-- Если хочешь, то изволь, я съезжу
в Харьков и сделаю все, что тебе угодно.
Она прижимает к глазам платок и уходит к себе в комнату плакать. Я
остаюсь один.
Немного погодя приносят огонь. От кресел и лампового колпака ложатся на
стены и пол знакомые, давно надоевшие тени, и когда я гляжу на них, мне
кажется, что уже ночь и что уже начинается моя проклятая бессонница. Я
ложусь в постель, потом встаю и хожу по комнате, потом опять ложусь...
Обыкновенно после обеда, перед вечером, мое нервное возбуждение достигает
своего высшего градуса. Я начинаю без причины плакать и прячу голову под
подушку. В это время я боюсь, чтобы кто-нибудь не вошел, боюсь внезапно
умереть, стыжусь своих слез, и в общем получается в душе нечто нестерпимое.
Я чувствую, что долее я не могу видеть ни своей лампы, ни книг, ни теней на
полу, не могу слышать голосов, которые раздаются в гостиной. Какая-то
невидимая и непонятная сила грубо толкает меня вон из моей квартиры. Я
вскакиваю, торопливо одеваюсь и осторожно, чтоб не заметили домашние, выхожу
на улицу. Куда идти?
Ответ на этот вопрос у меня давно уже сидит в мозгу: к Кате.
По обыкновению, она лежит на турецком диване или на кушетке и читает
что-нибудь. Увидев меня, она лениво поднимает голову, садится и протягивает
мне руку.
-- А ты все лежишь,-- говорю я, помолчав немного и отдохнув.-- Это
нездорово. Ты бы занялась чем-нибудь!
-- А?
-- Ты бы, говорю, занялась чем-нибудь.
-- Чем? Женшияа может быть только простой работницей или актрисой.
-- Ну что ж? Если нельзя в работницы, иди в актрисы.
Молчит.
-- Замуж бы выходила,-- говорю я полушутя.
-- Не за кого. Да и незачем.
-- Так жить нельзя.
-- Без мужа? Велика важность! Мужчин сколько угодно, была бы охота.
-- Это, Катя, некрасиво.
-- Что некрасиво?
-- Да вот то, что ты сейчас сказала.
Заметив, что я огорчен, и желая сгладить дурное впечатление. Катя
говорит:
-- Пойдемте. Идите сюда. Вот.
Она ведет меня в маленькую, очень уютную комнатку и говорит, указывая
на письменный стол:
-- Вот... Я приготовила для вас. Тут вы будете заниматься. Приезжайте
каждый день и привозите с собой работу. А там дома вам только мешают. Будете
здесь работать? Хотите?
Чтобы не огорчить ее отказом, я отвечаю ей, что заниматься у нее буду и
что комната мне очень нравится. Затем мы оба садимся в уютной комнатке и
начинаем разговаривать.
