Классическая литература
А.П.Чехов. - Скучная история
Скачать А.П.Чехов. - Скучная история
Михаилу Федоровичу давно уже нужно ехать за границу, но он каждую
неделю откладывает свой отъезд. В последнее время с ним произошли кое-какие
перемены: он как-то осунулся, стал хмелеть от вина, чего с ним раньше
никогда не бывалое и его черные брови начинают седеть. Когда наш шарабан
останавливается у ворот, он не скрывает своей радости и своего нетерпения.
Он суетливо высаживает Катю и меня, торопится задавать вопросы, смеется,
потирает руки, и то кроткое, молящееся, чистое, что я прежде замечал только
в его взгляде, теперь разлито по всему его лицу. Он радуется, и в то же
время ему стыдно своей радости, стыдно этой привычки бывать у Кати каждый
вечер, и он находит нужным мотивировать свой приезд какою-нибудь очевидною
нелепостью, вроде: "Ехал мимо по делу и дай, думаю, заеду на минуту".
Все трое мы идем в комнаты; сначала пьем чай, потом на столе появляются
давно знакомые мне две колоды карт, большой кусок сыру, фрукты и бутылка
крымского шампанского. Темы для разговоров у нас не новы, все те же, что
были и зимою. Достается и университету, и студентам, и литературе, и театру;
воздух от злословия становится гуще, душнее, и отравляют его своими
дыханиями уже не две жабы, как зимою, а целых три. Кроме бархатного,
баритонного смеха и хохота, похожего на гармонику, горничная, которая служит
нам, слышит еще неприятный, дребезжащий смех, каким в водевилях смеются
генералы: хе-хе-хе...
Бывают страшные ночи с громом, молнией, дождем и ветром, которые в
народе называются воробьиными. Одна точно такая же воробьиная ночь была и в
моей личной жизни...
Я просыпаюсь после полуночи и вдруг вскакиваю с постели. Мне почему-то
кажется, что я сейчас внезапно умру. Почему кажется? В теле нет ни одного
такого ощущения, которое указывало бы на скорый конец, но душу мою гнетет
такой ужас, как будто я вдруг увидел громадное зловещее зарево.
Я быстро зажигаю огонь, пью воду прямо из графина, потом спешу к
открытому окну. Погода на дворе великолепная. Пахнет сеном и чем-то еще
очень хорошим. Видны мне зубцы палисадника, сонные тощие деревца у окна,
дорога, темная полоса леса, на небе спокойная, очень яркая луна и ни одного
облака. Тишина, не шевельнется ни один лист. Мне кажется, что все смотрит на
меня и прислушивается, как я буду умирать...
Жутко. Закрываю окно и бегу к постели. Щупаю у себя пульс и, не найдя
на руке, ищу его в висках, потом в подбородке и опять на руке, и все это у
меня холодно, склизко от пота. Дыхание становится все чаще и чаще, тело
дрожит, все внутренности в движении, на лице и на лысине такое ощущение, как
будто на них садится паутина.
Что делать? Позвать семью? Нет, не нужно. Я не понимаю, что будут
делать жена и Лиза, когда войдут ко мне.
Я прячу голову под подушку, закрываю глаза и жду, жду... Спине моей
холодно, она точно втягивается вовнутрь, и такое у меня чувство, как будто
смерть подойдет ко мне непременно сзади, потихоньку...
-- Киви-киви! -- раздается вдруг писк в ночной тишине, и я не знаю, где
это: в моей груди или на улице?
-- Киви-киви!
Боже мой, как страшно! Выпил бы еще воды, но уж страшно открыть глаза и
боюсь поднять голову. Ужас у меня безотчетный, животный, и я никак помогу
понять, отчего мне страшно: оттого ли, что хочется жить, пли оттого, что
меня ждет новая, еще неизведанная боль?
Наверху за потолком кто-то не то стонет, не то смеется...
Прислушиваюсь. Немного погодя на лестнице раздаются шаги. Кто-то торопливо
идет вниз, потом опять наверх. Через минуту шаги опягь раздаются внизу;
кто-то останавливается около моей двери и прислушивается.
-- Кто там? -- кричу я.
Дверь отворяется, я смело открываю глаза и вижу жену. Лицо у нее бледно
и глаза заплаканы.
-- Ты не спишь, Николай Степаныч? -- спрашивает она.
-- Что тебе?
-- Ради бога сходи к Лизе и посмотри на нее. С ней что-то делается...
-- Хорошо... с удовольствием...-- бормочу я, очень довольный тем, что я
не один.-- Хорошо... Сию минуту.
Я иду за своей женой, слушаю, что она говорит мне, и ничего не понилаю
от волнения. По-ступеням лестницы прыгают светлые пятна от ее свечи, дрожат
наши длинные тени, ноги мои путаются в полах халата, я задыхаюсь, и мне
кажется, что за мной что-то гонится и хочет схватить меня за спину. "Сейчас
умру здесь, на этой лестнице,-- думаю я.-- Сейчас..." Но вот миновали
лестницу, темный коридор с итальянским окном и входим в комнату Лизы. Она
сидит на постели в одной сорочке, свесив босые ноги, и стонет.
-- Ах, боже мой... ах, боже мой! -- бормочет она, жмурясь от нашей
свечи.-- Не могу, не могу...
-- Лиза, дитя мое,-- говорю я.-- Что с тобой?
Увидев меня, она вскрикивает и бросается мне на шею.
-- Папа мой добрый... -- рыдает она, -- папа мой хороший... Крошечка
мой, миленький... Я не знаю, что со мною... Тяжело!
Она обнимает меня, целует и лепечет ласкательные слова, какие я слышал
от нее, когда она была еще ребенком.
-- Успокойся, дитя мое, бог с тобой, -- говорю я.Не нужно плакать. Мне
самому тяжело.
Я стараюсь укрыть ее, жена дает ей пить, и оба мы беспорядочно толчемся
около постели; своим плечом я толкаю ее в плечо, и в это время мне
вспоминается, как мы когда-то вместе купали наших детей.
-- Да помоги же ей, помоги! -- умоляет жена. -- Сделай что-нибудь!
Что же я могу сделать? Ничего не могу. На душе у девочки какая-то
тяжесть, но я ничего не понимаю, не знаю и могу только бормотать.
-- Ничего, ничего... Это пройдет... Спи, спи..
Как нарочно, в нашем дворе раздается вдруг собачий вой, сначала тихий и
нерешительный, потом громкий, в два голоса. Я никогда не придавал значения
таким приметам, как вой собак или крик сов, но теперь сердце мое мучительно
сжимается и я спешу объяснить себе этот вой.
"Пустяки...-- думаю я. -- Влияние одного организма на другой. Мое
сильное нервное напряжение передалось жене, Лизе, собаке, вот и все... Этой
передачей объясняются предчувствия, предвидения..."
Когда я, немного погодя, возвращаюсь к себе в комнату, чтобы написать
для Лизы рецепт, я уж не думаю о том, что скоро умру, но просто на душе
тяжко, нудно, так что даже жаль, что я не умер внезапно. Долго я сток) среди
комнаты неподвижно и придумываю, что бы такое прописать для Лизы, но стоны
за потолком умолкают, и я решаю ничего не прописывать, и все-таки стою...
