Религия
Антоний, Митрополит Сурожский. - Без записок
Скачать Антоний, Митрополит Сурожский. - Без записок
- Были вещи, которых вы боялись, -- темной комнаты, диких
зверей?
- Нет, диких зверей я не специально боялся, просто не было случая
особенно бояться. Ну, бывали кабаны у нас в Персии, они были в степи,
заходили в сад; бывали другие дикие звери, но они по ночам рыскали, а меня
все равно ночью из дома не пускали, поэтому ничего особенно страшного не
было. А темной комнаты я боялся, но я не скрывал таких вещей. С одной
стороны, надо мной никогда не смеялись ни за какие страхи, ни за какие
предрассудки, детские свойства; а отец в те периоды, когда мы были вместе,
во мне развивал мужественные свойства просто рассказами о мужественных
поступках, о том, какие были люди, и поэтому я сам тянулся к этому. Не к
какому-то особенному героизму, а к тому, что есть такое понятие мужество,
которое очень высоко и прекрасно; поэтому мальчиком я себя воспитывал очень
много в дисциплине. Когда я начал уже больше сознавать, когда мне было лет
одиннадцать-двенадцать, я в себе воспитывал физическую выдержку. Отец,
например, считал, что позор, если ты возьмешь горячую кастрюлю и ее
выпустишь из рук: держи! А если обожжешь пальцы -- потом посмотрим. Это
также относилось к утомлению, к боли, к холоду и так далее. Я себя очень
воспитывал в этом отношении, потому что мне казалось, что это -- да! это
мужественное свойство. Когда мне было лет пятнадцать-шестнадцать, я годами,
скажем, спал при открытом окне без одеяла, и когда было холодно, я вставал,
делал гимнастику, ложился обратно -- ну, все это впрок как будто пошло.
Затем школьные годы пошли дальше, три года в той же школе. Почему? Она
самая дешевая была, во-первых, затем единственная по тому времени вокруг
Парижа и в самом Париже, где можно мне было быть живущим. Потом меня
перевели в другую -- там был просто рай земной, божьи коровки после того,
что я видел в первой школе; самые ярые были просто как картинки.
- Школьную дисциплину вы принимали?
- Я был слишком ленив для того, чтобы быть шаловливым мальчиком; у меня
было чувство, что шалости просто того не стоят. Меня школа не интересовала,
меня интересовали только русские организации; и кроме того, я обнаружил
очень важную вещь: если ты учишься плохо, ты два года сидишь в одном классе,
и так как я хотел избавиться от школы поскорее, то я всегда учился так,
чтобы не засидеться, это было моим основным двигателем. А некоторые предметы
я любил и ими занимался; то есть "некоторые", множественное число, -- почти
преувеличение, потому что я увлекался латынью. Меня всегда интересовали и
увлекали языки, латынь мне страшно нравилась, потому что одновременно с
латынью я увлекся архитектурой, а латынь и архитектура одного свойства: это
язык, который весь строится по определенным правилам, именно как строишь
здание -- и грамматика, и синтаксис, и положение слов, и соотношение слов,
-- и этим меня латынь пленила. Немецкий я любил, немецкую поэзию, которую я
и до сих пор люблю. Про архитектуру, когда мне было лет десять, я очень
много читал, а потом успокоился, увлекся другим -- воинским строем, тем, что
называлось родиноведение, то есть всем, что относилось к России, --
историей, географией, языком опять-таки; и жизнью ради нее. Я учился во
французской школе, и там идеологической подкладки никакой не было: просто
приходили, учились и уходили, или жили в интернате, но все равно ничего не
было за этим.
