Научно-фантастическая литература
Геннадий Николаев. - Белый камень Эрдени
Скачать Геннадий Николаев. - Белый камень Эрдени
6. РАССКАЗЫВАЕТ ЯНИС КЛАУСКИС, СПЕЦИАЛИСТ ПО ЗВУКОВОЙ АППАРАТУРЕ
Природа наделила меня странной, если не сказать уникальной,
способностью: я не только слышу музыку, но и вижу ее. Я ощущаю ее в виде
геометрических построений, движущихся в пространстве и имеющих различную
цветовую окраску в зависимости от тональности. Форма фигур, то есть
геометрия музыки, определяется сложностью созвучий: одиночная нота
представляется мне в виде яркой прямой полосы, аккорд - в виде
пересекающихся призм, цилиндров, правильных и неправильных тел вращения.
По мере повышения тональности звука цвет от черного переходит в
фиолетовый, синий, голубой, зеленый, желтый, оранжевый, красный, бордовый
и снова становится черным. Скорость движения фигур определяется темпом
музыки, а частота повторений отдельных частей композиции - ритмом.
К сожалению, нет прибора, с помощью которого можно было бы
воспроизвести то, что предстает перед моим внутренним взором, когда я
слушаю музыку. Если бы такой приборчик был, то это был бы великолепный
определитель истинного произведения и халтуры. Глядя на экран, вы то и
дело поражались бы, до какой высочайшей степени точно выстроены,
гармонично раскрашены и четко движутся многомерные трапециевидные формы
"Аппассионаты" Бетховена или тонкие, впившиеся друг в друга призмы "Поэмы
экстаза" Скрябина. Или легкая, воздушная геометрия музыки Моцарта! Все это
я рассказал не для того, чтобы доказать вам то, что лично для меня и так
очевидно, а для того, чтобы легче было понять, почему так поразила,
потрясла меня горная музыка, записанная Виталием.
Уже то, что я услышал за новогодним столом, при первом прослушивании,
было потрясающе: вся известная мне музыка, в том числе и классическая, по
механизму воздействия была как бы вне меня, как бы действующей извне, -
эта же, горная, сразу вошла внутрь меня, и цвет и формы уже были не передо
мной, а во мне! Я сам как бы трансформировался, превращаясь в те или иные
фигуры, окраска которых все время менялась. Качество записи было неважным,
какой-то фон мешал восприятию, искажал картины, замутнял краски. Надо было
отфильтровать шумы, очистить музыку от примесей. В том, что это была
музыка, я не сомневался. Хотя строгие ревнители формулировок наверняка не
согласились бы со мной: ведь музыкой считается искусство, отражающее
действительность в звуковых образах. Но только ли искусство музыка? А если
сама действительность предстает перед нами в звуковых художественных
образах? Если сама природа или неведомые нам существа создают прекрасное -
случайно или нет, этого нам знать пока не дано, - в форме звуковых рядов,
которые обладают мощной силой эмоционального воздействия, - разве это не
музыка? И если не музыка, то что же?
Не будем фантазировать, будем излагать события в той
последовательности, в какой они происходили. Итак, уже после первого
прослушивания за новогодним столом мне показалось, что музыка состоит из
многих-многих слоев, уходящих в недосягаемые для рассудка глубины.
Повторное прослушивание в гостинице укрепило меня в этой мысли, и я решил
немедленно исследовать музыку, снимая с нее слой за слоем включением
частотных фильтров.
Когда после досадной проволочки с вахтером и Виталием я смонтировал
схему фильтрации и включил воспроизведение, то был готов ко всему, и все
же вздрогнул - ночная тишина с магнитофонной ленты вдруг перешла в
необычайной глубины звучание: запело нечто, что невозможно было ни с чем
сравнить. Я невольно закрыл глаза и тотчас почувствовал, будто лечу-лечу,
плавно покачиваясь, соскальзывая вроде бы с каких-то горок, но не
проваливаясь, а как бы поднимаясь всякий раз все выше и выше. И было в
этом скольжении что-то роковое - возникало и крепло ощущение, будто
вот-вот, еще за одним взлетом, случится что-то грандиозное и неотвратимое.
Звуки как бы несли меня, причем та сторона, откуда я летел, вызывала во
мне настроение бодрости и восторга, а та, куда я летел, нагнетала чувство
тревоги и опасности.
Перестроив анализатор, я снова включил воспроизведение. При первых же
звуках у меня защемило сердце. До сих пор не могу разобраться в своих
ощущениях: чувство жалости смешивалось с необычайным волнением, которое
все нарастало и усиливалось. Теперь я уже никуда не летел, а как бы
сжимался в крошечный комок. Музыка давила на меня, пронзала миллионами
иголок, сжимала в точку, которую я остро ощущал ноющим и замирающим
сердцем. Передо мной, за мной, внутри меня мелькали какие-то удлиненные
тени, как стрелы, летящие со всех сторон, причем видел я их не глазами, а
всем телом, каждой клеточкой кожи. И вот когда уже стало казаться, что
сейчас я исчезну, превращусь в ничто, магнитофон выключился, и я отчетливо
почувствовал, как возвращаюсь в прежние свои размеры.
То, что я испытал в третий раз, не назовешь не чем иным, как
стремительным засасыванием во вращающуюся воронку. На моих глазах в доли
секунды рушился мир: хаотически перемешанные, причудливо раскрашенные,
проносились через меня какие-то острые изогнутые обломки, какие-то
пляшущие и бесследно исчезающие фигурки, полосы, зигзаги, спирали,
крутящиеся, извивающиеся, дергающиеся. В страхе, какой бывает только в
кошмарных снах, почти теряя сознание, я явственно ощущал, как чудовищный
вихрь скручивает, растягивает меня в тонкую бесконечную нить и я
превращаюсь в линию, извивающуюся и вот-вот готовую прерваться,
раствориться в этом волчке, исчезнуть. Теперь-то я знаю, почему так сильно
потряс меня и Виталия второй и особенно третий слой этой записи: слишком
на большую глубину проникли мы для первого раза.
Потом, при помощи доброй Зои, я более спокойно и осмотрительно
исследовал "пещеру", как я назвал эту запись. Я спускался туда уже не как
отчаянный авантюрист, а как дотошный исследователь, осматривающий и
выстукивающий каждый миллиметр своего пути. И с каждым разом я все более
убеждался в том, что это искусственная музыка, созданная какими-то
могучими существами, обладавшими такими источниками, о каких мы еще и не
мечтали, умевшими слагать звуки так, что они вызвали удивительные
ощущения, при которых сама реальность тускнела и исчезала. И второе: я
отчетливо понял, что запись либо не закончена, либо оборвана впоследствии,
либо конец ее заэкранирован каким-то мешающим устройством типа глушителя,
которое могло быть на самом источнике.
Чем больше я вслушивался в музыку и размышлял о ней, тем сильнее и
сильнее тянуло меня в те места, где она была записана. Я уже был почти
уверен в том, что источник должен представлять собой большую, достаточно
гибкую мембрану, способную колебаться в очень широком частотном диапазоне.
Я долго ломал голову, соображая, что бы могло быть такой мембраной, пока
не вспомнил, что в ту ночь, когда музыка попала на магнитофонную пленку,
мои друзья располагались на берегу горного озера. Да, там было озеро,
небольшое и круглое, - на карте оно выглядело как горошина средней
величины. Я решил всесторонне изучить этот район и за две недели перечитал
методом беглого чтения все, что касалось геологии, археологии,
антропологии, истории этого края, познакомился с работами Черского,
Хангалова, Мельхеева, Солоненко, Окладникова. В Институте земной коры мне
дали последние данные по сейсмичности и результат машинного расчета
вероятности крупного землетрясения в точке расположения озера. Вероятность
эта оказалась весьма высокой, и научные сотрудники института, в порядке
юмора, проинструктировали меня, как себя вести в горах в случае
землетрясения в семь-восемь баллов.
Легенда, которую рассказал Василий Харитонович, внезапно добавила еще
одно существенное звено в цепь моей гипотезы. Теперь стало ясно, что
источник надо искать на дне озера в те дни, когда происходят
землетрясения. Тогда вода приводится в колебание, частота собственных
колебаний массы воды в какой-то момент совпадает с частотой колебаний
источника, и поверхность воды начинает играть роль огромной мембраны этого
своеобразного динамика.
Я уже говорил о том, что у меня сложилось мнение, будто запись то ли
обрывается, то ли не закончена, то ли экранируется каким-то глушителем.
Проверить это можно было только непосредственным изучением источника, то
есть взяв его в руки и разобрав на составные части, как мы это делали в
детстве с отцовскими часами. Короче, все сводилось к тому, что надо было
при первом же появлении звука немедля лезть в воду и доставать источник.
Здесь следует сказать несколько слов о причинах моей поспешности.
Мне было известно, что место расположения озера - высокой сейсмичности.
В Институте земной коры я нашел данные о годичных перемещениях верхних
пластов земли и массу фотографий, показывающих, как резко меняется
ландшафт в результате сейсмической деятельности. Там, где в прошлом была
равнина, теперь зияла глубокая впадина, залитая снеговыми водами. Где
раньше громоздились скалы, теперь белела каменная россыпь. Тут и там
возникали трещины, оползни, вздутия, сбросы, провалы и так далее. Правда,
ученые считали, что район озера наиболее устойчив, так как имеет какую-то
особую геологическую структуру, представляя собой почти полностью
замкнутое кольцо. Но устойчивость эта гарантировалась до пяти-шести баллов
- при более сильных землетрясениях вероятность раскола кольца, или,
точнее, подковы, резко возрастала. По прогнозам института, исходя из
повторяемости землетрясений, это лето должно было быть особенно
сейсмически напряженным: ожидали восьмибалльного толчка.
В первый же день, как только мы расположились, я незаметно от всех
обежал окрестности озера и сделал два любопытных наблюдения: во-первых, я
нашел пещеру, которой не было на карте; во-вторых, обнаружил свежую
трещину, которая начиналась примерно в ста метрах от озера и тянулась по
склону в сторону седловины, разделявшей могучие хребты. Я вставил в
трещину затесанные прутья для контроля ее ширины. Как уже известно, в ту
же ночь произошло землетрясение и мы услышали работу источника. Качество
звука по сравнению с записью прошлого года заметно снизилось: появились
какие-то хрипы, свисты, - я понял, что источник доживает последние дни.
Едва все улеглись, я, захватив фонарик, кинулся проверять трещину и - о
ужас! - все мои затесанные палки провалились в нее. Но еще больше я
поразился, когда обнаружил, что проклятая трещина доползла до озера и ушла
под воду. Если она расколет всю чашу, музыка может прекратиться. Я сидел
на берегу, смотрел на четкий силуэт хребта, вздымавшегося передо мной в
ночном прозрачном небе. И вдруг на меня нашло странное видение, мне
представилась удивительная картина внутреннего строения всего этого района
с различной цветовой окраской различно напряженных участков платформы.
Светло-оранжевые массивы гор опирались на красные, ярко-красные пласты,
изрезанные черными поперечными трещинами, которые тянулись друг к другу
снизу и сверху. В том месте, где располагалось озеро, толщина нижнего слоя
была минимальной, а цвет - самый яркий.
Именно под озером наиболее ярко сиял красный свет, слабея, тускнея,
бледнея в обе стороны от чернильно-черной полосы, видневшейся в центре
алого сияния. Видение продержалось секунду-две и замутилось, исчезло. Я
почувствовал такую жуткую слабость, что задрожали руки, потемнело в
глазах, и я свалился в мокрую от росы траву. Ко мне подошел Хара и стал
лизать руки, лицо. У меня не было сил отогнать его. Видимо, мозг, собрав
по крупицам, систематизировав, сверив, сопоставив все данные и создав
передо мной цветной макет горного района, истратил все мои запасы энергии.
Я лежал вялый, чуть живой, и мне казалось, будто верхняя часть головы
отсутствует.
Я дополз до палатки кое-как, на час или полтора забылся тревожным сном.
Я был убежден, что затягивать поиски недопустимо, потому что, по моим,
правда интуитивным, соображениям, состояние пласта, на котором мы
находились, было критическим.
И еще одно обстоятельство, может быть, более страшное, чем
землетрясение, возникло в первую же ночь после появления звука. Я имею в
виду странное поведение Виталия, да и не только его - всех нас. Скажу о
себе. Постоянный страх, настороженность, недоверие даже к самому себе,
стремление спрятаться в пещеру или в какую-нибудь ямину, под корягу и тому
подобное. Чтобы преодолеть этот странный комплекс, приходилось тратить
уйму сил, стискивать зубы и буквально насильно заставлять себя заниматься
тем делом, ради которого мы проделали столь трудный и дальний путь.
Виталий же, судя по всему, "сломался" от первого прикосновения звукового
поля. Не буду притворяться, будто я понял это сразу, в тот же час, - увы!
Просто сработал инстинкт самосохранения, потом - разум...
