Детективы
Сергей Абрамов - Требуется чудо
Скачать Сергей Абрамов - Требуется чудо
6
Александр Павлович уехал от Валерии поздно: за полночь. Собирался
спать, думал: денек завтра - врагу не пожелаешь! С утра надо поймать
Олега, великого автомобильного мастера, договориться с ним о ремонте:
может, самому ничего доставать не придется, может, все у Олега и отыщется;
он - мужик запасливый, рачительный. Потом - "пилить" в Загорск за правами;
унижаться в ГАИ, уверять, что правила дорожного движения для Александра
Павловича как Библия для верующего, что всю оставшуюся жизнь он посвятит
соблюдению дистанции.
Целый день - как отдай!
А когда подготовкой к премьере заниматься?
Плюнул на позднее время, позвонил своему заведующему постановочной
частью, по сути - главному администратору иллюзионного хозяйства.
- Валентин? Это я. Разбудил?.. Ничего, и так много дрыхнешь... Слушай
меня внимательно: завтра все распакуй - до винтика, всех моих бездельников
собери, накачай их как следует - пусть дрожат. Особенно девицы. Отъелись
небось за отпуск, ни в один ящик не влезут... Договорись с Грантом: в
двадцать два ноль-ноль мы полностью прогоняем аттракцион, пусть манеж
даст. Понял?.. А я только к вечеру подъеду... Да нет, ничего: просто
тюкнул машину, права забрали, отправлюсь их выцыганивать... К черту...
Ладно, спи...
Свет погасил, лег, изготовился ко сну.
На улице гулял ветер, яростно раскачивал жестяной фонарь на столбе у
дома и по потолку, над Александром Павловичем бегали светлые полосы,
мешали спать. А скорее не они спать мешали, а прожитый день, до краев
набитый событиями - одно другого любопытней.
Врачи считают: все болезни обостряются по ночам. А совесть? Ну-у, если
она больная...
Какая же совесть у Александра Павловича? Пустой вопрос! У Александра
Павловича совесть крепче гранитной глыбы, ни одного изъяна, ни единой
трещинки. А что ж тогда не спится?..
Смотрел в потолок, думал: "Валерия "сломалась", это ясно... Пусть сама
она об этом не ведает, пусть оскорбится, если ей намекнуть, но ведь
расклеилась, растаяла и еще, как сие для нее ни грустно, обабилась. Слово
вроде обидное, а по сути - ничего плохого. Скорее наоборот. Конечно,
только в данном случае... - Александр Павлович терпеть не мог буквально
"обабившихся" женщин, сутками не вылезающих из засаленных халатов, с
торчащими из-под косынок бигудями, с облупленным маникюром: вдосталь
повидал он таких по цирковым гостиницам. - С Валерией случай - лечебный.
Она "обабилась" ровно настолько, чтобы перестать быть мужиком в юбке.
Этакой "железной леди"... Ну что, намекнуть ей о том?.. А зачем? Что тебе
это даст? И так ситуация критическая, хоть беги... "Портсигар", скажешь,
виноват? Ох, сам себе не ври, не успокаивай себя... А впрочем, ладно:
пусть - "портсигар", не все ли равно? Главное, что эксперимент затянулся,
пора подбивать бабки, как говорится. А результат, повторим,
положительный... Опять положительный!.. Если честно разобраться, дорогой
Александр Павлович: что в тебе женщины находят? Все твои женщины. Сколько
их у тебя было, не считая жены?.. Поставь себя на их место. Поставил?.. И
что? То-то и оно, ничего особенного, понять их трудно. Ну, здоровый,
сильный, лицом не мордоворот, фактурный - это "киношный" термин... А
внутри?.. А внутри - пусто. То есть, конечно, не пусто, внутри внутренний,
как и положено, мир, вполне богатый - чего зря скромничать. Но кого ты
внутрь пускаешь, а, Сашенька? Никого не пускаешь, боишься, что поломают в
твоем хрупком организме, в твоем внутреннем мире какую-нибудь важную
детальку, а с запчастями нынче худо... Вежливый, воспитанный, слова
грубого от тебя не услышишь, цветы умеешь дарить, комплименты
разбрасывать, светскую беседу поддерживать, чувства юмора не лишен... Все?
Все. Значит, ничего. Дупель-пусто, "доминошно" выражаясь. Одна форма,
содержания на первый взгляд - ноль. До него не докопаться, сам никому не
даешь... А собственно, чего это ты разбичевался? Форма и есть форма. Кто
сейчас голым в обществе появляется? Нет таких. Все в какой-то форме. Какую
выбрали. Или какая досталась. Носят, не снимая, потеют, пыжатся, шеи
воротничками натирают, но оголиться - ни-ни! И лишь дома, наедине с собой,
даже супружницу порой не беспокоя, - снимают формочку, вешают на плечики в
шкаф до утра: чтоб - упаси боже! - не помялась. Вот тогда настоящими и
становятся... Посмотреть бы разок на них - настоящих: не станет ли
жутко?.. А если на тебя, на настоящего, одним глазком глянуть?.. Ни в коем
случае! Тоскливый занудный эгоист, эгоист, эгоцентрист - что там еще есть
на "эго"? Одна форма тебя и спасает, а она у тебя на все случаи жизни
одна... Спасает? А не губит ли?.. Ты же не умеешь носить ее круглосуточно.
Ты же из нее нет-нет да выглядываешь. Вон вчера: Лера с Наташей
изволновались, чуть с ума не сошли, а ты о них вспомнил?.. Даже когда в
машину сели, в Москву отправились - о чем думал? О неравнодушных к тебе
женщинах? Об их ранимых, как оказалось, душах? Черта лысого! О крыле ты
думал. О бампере и о фаре. О том, не ушел ли твой Олег в отпуск... А вот
то, что женщины неравнодушные, что души у них ранимые, - это тебя
напугало. Напугало, старый хрен?.. Ужас как! Поэтому и отбой бьешь...
Поначалу задело тебя, что Валерия оказалась большим мужиком, чем ты
сам? Что ты ей был нужен для того же, для чего и она тебе?.. Задело.
Засуетился ты, "портсигар" сочинил... И зря. Устраивал тебя баланс, а
дисбаланса ты не хотел... Не хотел, а получил. Сам дурак... А тут еще
Наташа! Черт тебя дернул взять ее в цирк, расчувствовался, сказку ей
показал, аппарат старика Бема из нафталина вытряхнул... Наташа не Валерия,
с ней как со всеми нельзя, и ты это знаешь прекрасно. Знаешь? Как не
знать, потому и мучает это тебя. Мама смешно говорит: мулиет. И странная
штука: "мулиет", потому что Наташа - единственная женщина (так это, так,
возраст ни при чем!), перед которой ты другую форму надеть захотел. Более
того: надел. Са-авсем иную, доселе не надеванную, непривычную. Вон даже
Грант, похоже, малость удивился... А ведь нравится тебе эта форма, а,
Саша? Нравится и в старую влезать неохота, верно? По крайней мере с
Наташей... Она, повторим, - единственная женщина, с которой ты должен быть
честным. До конца! А конец-то - вот он, рукой достать можно..."
На том и заснул.
А на следующий день все задуманное преотлично исполнил: и Олег на месте
оказался, и права в ГАИ забрал, и страховку успел оформить - ну, просто
"одним махом семерых убивахам". Отогнал машину Олегу в гараж, к двадцати
двум ноль-ноль на таксомоторе в цирк прибыл. А там уже полный кворум. И
ассистентки вроде не потолстели, и аппаратура в целости. Короче - порядок.
Прогнали аттракцион одним духом: за исключением мелочей все прошло
аккуратно - ровненько.
Грант сказал:
- Чисто для первого раза, поздравляю. Трюк с мячами из чемодана раньше
делал?
- Еще в Калинине пустил. Как трючок?
- Первый сорт! Сколько ты их выкидываешь? Двенадцать?
- Молодец, считать умеешь.
- Будь человеком, скажи: как они у тебя надутыми выскакивают? Мячи-то
не простые - футбольные, настоящие, сам трогал...
- Грант, родной, ты же не со вчерашнего дня в цирке. Откуда столько
любопытства?
- Прости, Саша, ничто человеческое даже шпрехшталмейстерам не чуждо. Не
скажешь?
- Не скажу.
- И правильно. Это я от взрослости. А цирк - ты, Саша, знаешь, -
взрослости не приемлет. И мне и Наташе от тебя одно требуется - чудо. А у
тебя этого добра - полны закрома.
- Полны, говоришь? - усмехнулся Александр Павлович. - Если бы... - Вот
и не согласился он с Грантом, да ведь они разные вещи в виду имели: Грант
- одно, Александр Павлович - совсем другое. Он похлопал в ладоши: -
Закончили репетицию. Все - по местам, укрыть, как от врага. Завтра - в то
же время, без опозданий...
И домой ушел, Валерии звонить не стал.
А утром во двор вышел - к Олегу собрался, посмотреть, как ремонт
"Жигуля" идет, - а на лавочке перед подъездом Наташа сидит.
- Вот тебе и раз, - только и сказал. - Ты что здесь делаешь?
- Вас жду, - Наташа вежливо встала, портфель на скамейке оставила.
Была она в школьной форме, в коричневом платьице со стоечкой, в легком
черном фартучке. Поверх платья, поверх кружевного крахмального белого
воротничка, подшитого к стоечке, - пионерский галстук; узел вывязан
ровно-ровно.
- А школа?
- Я не пошла.
- Ну, мать, ты даешь... - Александр Павлович, действительно несколько
потрясенный, с размаху плюхнулся на скамью, и Наташа тоже позволила себе
сесть - на самый краешек, вполоборота к собеседнику, как ее мама учила. -
Почему не пошла?
- Мне надо с вами поговорить.
- Ты давно здесь сидишь?
- Не очень. Какая разница?
- А почему не поднялась?
Наташа не ответила, только плечами пожала: мол, не поднялась - и все
тут, интересоваться бестактно.
У Александра Павловича опять противно заныло в животе: то ли
предчувствовал он, о чем разговор пойдет, то ли просто разволновался,
увидев Наташу.
- А школа, значит, побоку? Нехорошо... - это он по инерции: слышал, что
в подобных случаях полагается говорить детям. А вообще-то ему до школьных
занятий Наташи дела не было. Он, равнодушный, даже не спросил ни разу, как
она учится. - Кстати, как ты учишься?
- В смысле? - не поняла Наташа. Она явно собиралась беседовать о чем-то
ином, обсуждение школьных проблем не входило в ее планы.
- В смысле успеваемости.
- На "хорошо" и "отлично", - сухо сказала она. - Мы что, мои оценки
будем обсуждать?
Ноющая боль отпустила, и Александр Павлович неожиданно ощутил даже
некую приязнь: вот же милая девочка, отыскала его адрес, приехала, ждала
невесть сколько, в школу не пошла. И наверняка Валерии - ни слова.
- Что же мы будем обсуждать? - спросил он, обнимая Натащу за плечи, но
девочка вдруг напряглась, даже отодвинулась, и Александр Павлович
немедленно убрал руку.
- А вы не догадываетесь?
- А я не догадываюсь.
- Я пришла поговорить о маме.
- А что с мамой? - Александр Павлович прекрасно знал, что с мамой, но
ведь должен же он был что-то спрашивать...
- Вы прекрасно знаете - что с мамой, - Наташа будто подслушала его
мысли.
- Понятия не имею!
- Она - другая, я вам уже говорила. И виноваты в этом вы!
Прямое обвинение Александру Павловичу не понравилось.
- Знаешь, подруга, я за собой вины не чувствую. Никакой.
- Извините, я оговорилась. Не виноваты, а... - Помялась, слово
подбирая: - Ну после того, как вы к нам в дом пришли, она другой стала.
Все верно. Именно после того: слепой бы не заметил.
- Какой - другой? Ты можешь говорить внятно? - Александр Павлович
решил: с Наташей необходимо быть честным.
Это он, помнится, еще позавчера ночью решил, когда уснуть не мог. А
пока тянул время, занудствовал по своему обычаю: стать честным с женщиной
- на такой шаг мужество требуется, а его у Александра Павловича не в
избытке, подкопить надо. И то ли "подкопил" он, то ли надумал сразу - в
омут головой, но вдруг сказал: - Ладно, не отвечай. Я знаю, что ты имеешь
в виду, прекрасно знаю... Но вот интересно: чем тебе не нравится такая
мама?
Наташа отвернулась. Смотрела, как малыши толкались в песочнице, кто-то
у кого-то ведерко отнимал, выл в голос: еще сопли не высохли, а уже делят
имущество, сами себе проблемы создают. С детства и далее - со всеми
остановками...
Наташа сказала не оборачиваясь:
- Мне нравится. Мне очень нравится. Я только боюсь.
- Чего ты боишься?
- Что вы уйдете - и она станет прежней.
Ах, умная девочка Наташа, взрослая мудрая девочка!.. И все же не могла
она понять то, что мог понять Александр Павлович. Или иначе: хотел
поверить, что понял.
- А с чего ты взяла, что я уйду? - спросил и сам себя одернул: ты же
хотел быть честным. Так будь! - Нет, подожди. Наташа! Ты умная девочка...
- Он встал и заходил туда-сюда вдоль скамейки. Наташа по-прежнему на него
не смотрела: вроде бы разглядывала малышей. Она не хныкала, ничего не
просила, и от ее каменного молчания Александру Павловичу было еще труднее.
- Поверь, мама уже не станет прежней, не сможет, она нашла в себе себя, -
он говорил с Наташей как со взрослой, уверенный, что ей все ясно. - Это
главное: найти в себе себя, а мама очень долго не хотела ничего искать, ее
вполне устраивало все, что происходит. А теперь, ты права, она изменилась.
Может быть, чуть-чуть, всего самую малость, но ведь надо сделать только
первый шаг... - Странно, но он говорил не о Валерии. Вернее, не только о
Валерии - вообще о женщинах. И плевать ему было на то, что слушательнице
десять лет от роду. Главное: она слушала. И, похоже, верила, как он и
просил. - Самое трудное - сделать первый шаг, но после уже невозможно
остановиться: это как снежный ком. Но страшно другое: никто не хочет
делать первого шага. Никто! Все кругом говорят: надо, надо, иначе беда, а
от разговоров - ни на шаг, прости за каламбур. А Валерия сделала... И это
не кто-нибудь, а твоя мама! Ты же знаешь, как она ценит свою разлюбезную
независимость, как она трясется над ней. И тебя тому же учит... Ты
другая... К счастью...
- Вы уйдете... - упрямо повторила Наташа.
- Ну при чем здесь я? - почти кричал Александр Павлович. - Я - ничто,
никто, я для нее - трамплин, рогатка, катапульта: называй как хочешь. С
меня только началось. Понимаешь: на-ча-лось! А дальше я не нужен! Ну, был
бы другой, не я - все равно началось бы...
- Другой не мог. Никто не мог. А вы смогли...
И тогда Александр Павлович - кто, кто его за руку дернул?! - решился.
Выхватил из кармана "портсигар", нажал кнопку: тускло зажглось круглое
выпуклое окошко на серебряном, с чернью, антикварном боку приборчика.
- Смотри, Наташа...
- Что это?
- Помнишь то чудо в цирке?
- Когда зал ожил?
- Да-да! Там был прибор "короля магов". А этот - мой. И я его сделал
для того, чтобы мама стала другой. Сам сделал!
Наташа протянула руку к "портсигару", осторожно взяла его. Нелепо, не к
месту, но Александр Павлович вспомнил цитатку: "берет как бомбу, берет как
ежа, как бритву обоюдоострую..." К случаю цитатка подходила...
- Фонарик?
- Он только похож на фонарик. Но когда я включал его, мама становилась
такой, как я хотел... - он добавил: - Как ты хотела.
- И это - все?! - В Наташином голосе был ужас.
- Все! Все! - Александр Павлович испытывал странное, болезненное
облегчение: выговорился, ничего не скрыл. Нет больше проблемы!..
- Включить... - Наташа как завороженная смотрела на желтый глазок
"портсигара".
- Да! Забери его. Насовсем. Держи у себя. Никому не показывай. Он твой.
Только твой. Захочешь - включишь.
- А по какому принципу он работает?
Как ни был взволнован, а все ж отметил: мамина дочка, четких объяснений
требует. А в цирке-то не требовала, на веру приняла...
- Какая тебе разница? Работает и работает. Ты как мама... Не открывай,
не надо: другого я сделать не смогу. Знаешь: это было у меня как наитие.
Чудо, если хочешь... Вдруг осознал: требуется чудо, - он невольно повторил
слова Гранта, - и я его сотворил.
- А если сломается?
- Он никогда не сломается, не беспокойся...
Александр Павлович наклонился и легко-легко, чуть прикоснувшись губами,
поцеловал Наташу в щеку. Щека была теплой и все же мокрой: и не хотела, а,
видно, поплакала девочка, только незаметно, Александр Павлович ничего не
углядел.
- Прощай! - И он, не оглядываясь, боясь, что Наташа окликнет его,
побежал через двор, выскочил из ворот на улицу, увидел зеленый огонек: -
Такси! - хлопнул дверцей: - На Войковскую, к плотине...
Закрыл глаза. Сердце стучало как бешеное: вот-вот выскочит. И никогда,
никогда еще не было ему так больно и скверно. Никогда в жизни он не
мучился так оттого, что всего-навсего - ну пустяк же, привычное дело! -
обманул женщину.
