Боевики
Сергей ПЛЕХАНОВ - ДОРОГА НА УРМАН
Скачать Сергей ПЛЕХАНОВ - ДОРОГА НА УРМАН
Запирая дверь служебного кабинета, Жуков вдруг ощутил, что за ним
наблюдают. Резко повернувшись, он увидел: кто-то отпрянул от приотворенной
двери начальника отделения службы. Разом подобравшись, он в несколько
шагов пересек пространство коридора, разделявшее оба кабинета.
Постоял, прислушиваясь, и решительно распахнул дверь. Перед ним
застыл Вовк - нахохленный, с насупленным лицом.
- Ты чего, Федор? - обескураженно спросил замполит.
- А ты чего?
- Да я... думал, чужой кто...
- Вот и я думал. - Вовк повернулся на каблуках и прошел к столу, как
бы давая понять, что намерен работать.
Выйдя из райотдела, Жуков с минуту постоял на крыльце, потом
озадаченно пожал плечами и не спеша направился к столовой. Тут его и
увидел Гончаров.
- Что это ты?.. Сам не свой...
- Да... - неопределенно махнул рукой Жуков. - Федор чудит чего-то.
- А-а, - улыбнулся начальник штаба. - И тебя решил пасти? Он уж
сегодня подъезжал к Боголепову: предлагаю-де объявить отдел на казарменном
положении. Чтобы никто никуда не отлучался до конца операции.
- Зачем такие строгости? - недоуменно спросил Жуков.
- Подозревает, что кто-то из отдела на банду работает. Может, даже из
штаба ББ. Вот, чтобы не передал кто-нибудь про Стахеева...
- Он что, сдурел? - Жуков едва не задохнулся от возмущения. - Да если
б так было дело, бандиты давно уже про него прознали.
- Вот и Боголепов так ему сказал.
Возле сложенного из камней камелька разлеглись на траве члены банды.
Перед ними стояли миски с похлебкой, на дощечке лежала горка хлеба,
нарезанного крупными ломтями.
- Принеси там... с устатку надоть, - сказал Кабаков.
Невысокий краснолицый орочен, которого здесь держали то ли за
прислугу, то ли за кашевара, поспешно кивая, скрылся в бараке. А когда
появился вновь, в руках его была оплетенная камышовой соломой бутыль.
- Плесни-ка, Шестой, и на долю Петрухи, - сказал Желудок, кивнув в
сторону барака. - Может, полегчает бедняге.
Петруха, могутный детина лет тридцати пяти, уже вторую неделю лежал
пластом после ранения, полученного во время налета. Его подстрелил тот
самый уполномоченный НКВД, труп которого обнаружила в машине засадная
команда.
- Не надо, однако, - с какой-то странной улыбкой, похожей скорее на
гримасу боли, отвечал орочен. - В животе дырка, нельзя ему... воду и ту
нельзя...
- А-а, нельзя-нельзя, заладил, дураково поле, - раздраженно
передразнил Желудок. - От всего она, матушка, лечит... А ежели суждено
помереть, так уж лучше напоследок врезать...
- Отчепись, - лаконично приказал Кабаков, и Желудок умолк.
Когда, обходя сотрапезников с бутылью, Шестой дошел до Стахеева, он
вопросительно взглянул на Василия. Тот едва приметно кивнул, и орочен
щедро наполнил кружку Иннокентия.
Пленник поднес спиртное ко рту и содрогнулся от отвращения.
- Ханжа, - пояснил наблюдавший за ним Кабаков.
- Ну и травиловка, - сказал Стахеев. - Не-ет, наш сучок лучше.
Однако мужественно выпил китайский самогон. Отбросив кружку, принялся
жадно нюхать хлеб.
- Пятое число, - задумчиво произнес Желудок, глядя в кружку с ханжой.
И усмехнулся: - Юбилей! Завтра второй месяц пойдет как мы здесь.
Стахеев при этих словах отложил хлеб и прикусил губу. Перед глазами
его вдруг возникли полуобвалившиеся стены окопа, фигура матроса,
обмотанная бинтами. Лежа на подстеленной шинели, он силился что-то
сказать, но язык плохо повиновался ему. А когда Стахеев присел на корточки
и склонился к раненому, то разобрал:
- Я прошлый год пятого июля расписываться собирался... Не повезло...
- Ты чего, эй, мент? - Желудок с подозрением уставился на Иннокентия.
- Пиявку проглотил?
- Да нет, Севастополь вспомнил, - еще не придя в себя, ляпнул
Стахеев.
- Это с чего? - заинтересовался и Кабаков.
- Да вот как раз пятого июля я туда приехал, в сороковом году, - на
ходу сочинил Иннокентий.
- На кой хрен? - так же подозрительно вопрошал Желудок.
- А-а, путевку мне на шпалозаводе дали...
- Стахановец, что ль? - враждебно-презрительно спросил один из
бандитов, одетый в солдатскую форму без знаков различия.
- Какой там! Даже в профсоюзе не состоял. - Иннокентий уже оправился
от легкого замешательства. Но хмель ударил в голову, и он говорил как-то
особенно развязно, без надобности жестикулируя.
- Врешь, - убежденно произнес Желудок. - Путевки только коммунистам и
стахановцам дают.
- Ксплуататоры! - злобно пробурчал бандит в солдатском
обмундировании, глядя куда-то в сторону дальних сопок.
- Да побожусь! - Стахеев уже стоял на коленях и, позабыв про еду,
вдохновенно врал. - Стахановцев всех в область угнали на совещание. И тут
звонят: на шпалозавод путевка есть, дайте лучшему рабочему. А я как раз на
сверхурочной погрузке три дня стоял - хошь не хошь норму перекрыл.
Директор гля на доску - ну, где передовых-то за неделю пишут, - смотрит
он, значит: Стахеев. И - дать, мол, ему...
- Ну чего было-то? В Крыму, то есть, - уже с интересом спросил
Желудок.
- Хэ-э, ровно князь жил. Значит, так: пальмы тебе, балюстрада...
- Это как так - люстрада? - встрял бандит в солдатском.
- Ну, столбики беленькие по набережной, на манер забора. Чтоб
красиво.
- А-а, - разочарованно протянул бандит.
- Идем дальше, - продолжал Стахеев. - Санатории - пять этажей.
Колонны, натурально. На крыше - статуи.
- Бабы голые? - умильно улыбнулся Желудок.
- Почему бабы? Шахтеры. Металлурги. Эти... как их... конструкторы.
- Дерьма-то, - сплюнул Желудок.
- Не, красиво тоже, - возразил Стахеев. - Ну ладно, поднимаешься по
ступеням, заходишь. Мрамор везде, вазы, понимаешь, понаставлены... Ладно,
дальше топаешь, ключ берешь... Заходишь в палату. Там... - Стахеев даже
глаза прикрыл от восторга. - Кровать никелированная, тумбочка белая. Диван
во такой. На столике патефон стоит. В углу радио. Сюда посмотришь - дверь.
Туда посмотришь - дверь. Первую открыл - унитаз тебе стоит. Другую дверь
открыл - ванна. Тут же аптечка с зеркалом - хошь брейся, хошь
причесывайся.
Стахеев невольно усмехнулся, припомнив, как он на самом деле впервые
попал в санаторий под Севастополем. Прошло всего несколько дней с тех пор,
как он, давно не видевший своего отражения, заглянул в зеркальце аптечки,
висевшей в ванной санаторной палаты, и увидел свое чумазое неулыбчивое
лицо. Тогда он помочил пятерню под краном, из которого еле сочилась вода.
Пригладил волосы. Огляделся. Все вокруг было усыпано осколками кафеля и
кусками штукатурки. На стенах виднелись клетки дранки.
Он вышел из ванной. По номеру расхаживали солдаты с автоматами на
груди. Один из них сел на диван, стал с восторженной улыбкой
раскачиваться, показывая большой палец. Другой открыл патефон, принялся
искать в груде разбитых пластинок хотя бы одну уцелевшую.
Стахеев подошел к двери на балкон и замер, глядя на охваченный
пожарами город, на пустынное море. Среди зданий то и дело вздымались
пыльные облака разрывов.
С балкона были хорошо видны статуи у фасада санатория. Часть из них
пострадала, другие еще стояли во всем своем довоенном великолепии, но
клочья дыма, проносящиеся над ними, как бы подчеркивали их недолговечность
и хрупкость...
- Ну, давай рожай! - торопил Желудок. - Чего застрял опять?
- Ну вот, - продолжал Стахеев. - Проснулся ты в номере. Побрился.
Причесался. Поодеколонился. Гладишь пижаму, надеваешь - и на набережную.
Хочешь - велосипед берешь. И девушек катать. А там репродукторы везде,
музыка целый день гремит.
Он прикрыл глаза и неожиданно для самого себя запел:
- Утомленное солнце тихо с морем прощалось...
- Как-как? Ну-к, снова давай, - закричал Желудок.
Иннокентий набрал воздуху в легкие и, плавно помахивая рукой, снова
запел: <Утомленное солнце тихо с морем прощалось...>
Молчавшие до сих пор бандиты одобрительно загудели, глядя на Стахеева
с полной симпатией. А Иннокентий, пьяно улыбаясь, смотрел победителем,
будто и впрямь упиваясь произведенным эффектом.
Нестерпимая жара загнала всех в бараки. Только двое часовых,
назначенных Кабаковым, затаились в кустах с винтовками в руках.
Стахеев лежал на нарах в землянке рядом с Желудком и делал вид, что
дремлет. Конопатый то и дело вставал, шумно пил воду из ведра, вполголоса
матерился и снова растягивался на голых досках.
Скрипнула дверь, и в ярко-голубом проеме появилась чья-то фигура.
Иннокентий, щурясь после темноты, попытался разглядеть вошедшего.
- Выдь-ка, Желудок, - Кабаков помедлил минуту на пороге, привыкая к
полумраку хибары, и шагнул внутрь. - Чего взаперти сидеть?
- От мух да от гнуса спасенья нет, - проворчал конопатый. - Лошади-то
рядом - вот и роятся...
Василий присел на край грубо сколоченного топчана, мотнул головой в
сторону двери:
- Живо.
Когда они остались вдвоем со Стахеевым, Василий сказал:
- Значит, говоришь, Кешка, не взяли в армию?..
- Грыжа у меня, ты ж знаешь, - с застенчиво-льстивым лицом произнес
Стахеев.
- Не помню.
- Забыл, значит...
- По правде сказать, физию твою не враз признал. Видать,
действительно память слабеть стала.
- Неужто и то забывать стал, как мы с тобой?.. - с
элегически-скорбной миной на лице начал Иннокентий.
- Помню, - прервал Кабаков.
Просительно глядя на атамана, Стахеев заговорил:
- Ты б хоть рассказал, как все годы-то эти жил... - И зачастил словно
боясь, что Василий не даст ему договорить: - Другой ты стал, другой
совсем. Раньше-то, помню, все одно мне вдалбливал: не пачкайся, Кешка, в
кровушке человечьей - липкая-де она...
Кабаков помрачнел, его тяжелый неподвижный взгляд остановился на
румяном от выпитой ханжи лице Иннокентия. Стахеев осекся, встретившись
глазами с этим свинцовым взглядом.
- Вопросики ты, миляга, подсыпаешь... Насчет кровянки, Кеш, правильно
я гутарил: липкая она. Но и другое в толк возьми: убить - это только в
первый раз трудно... А воды-то много утекло, всему научиться было время...
Стахеев подавленно молчал, как бы боясь взглянуть на Василия. А тот,
напротив, уставился на него долгим немигающим взглядом. Потом снова
заговорил:
- Ну ладно, мобилизовали тебя в вохру. Так чего ж тебе не жилось,
зачем ко мне напросился?
Стахеев потерянно пожал плечами, робко поднял глаза на Василия.
- Обрадовался, когда тебя узнал... Ни о чем не думал - кинулся к
тебе, и всё...
- А теперь жалеешь...
- Н-не знаю... - неуверенно ответил Иннокентий. - Назад-то пути
нет...
- Молодец, что не врешь, - Василий хлопнул Стахеева по плечу и
поднялся.
Постоял с полминуты, раскачиваясь на носках. И с ядовитой усмешкой
произнес:
- А насчет воспоминаний... Помню ведь я, как ты от меня ушел.
Чистеньким захотел быть... Ну и как оно, в чистоте-то себя содержать?..
Понизив голос до яростного шепота, Кабаков сказал:
- Пришить бы тебя, человеколюбца... Да может, исправишься, бес тебя
ведает...
Василий подошел к двери, чуть приоткрыл ее, с минуту смотрел в щель,
потом вернулся к нарам. Заговорил вполголоса:
- Я ведь, Кешка, оттуда, из Харбина, пришел. А назад не хочу -
намыкался... И здесь жить не сумею - позабыл, как да что.
Он сел рядом со Стахеевым, схватил его за плечи, всмотрелся в лицо.
- Отсидимся, Кеш, с полгодика - всё одно краснюкам хана скоро, немец
к самой глотке подобрался... А потом заживем...
- Это на какие шиши? - с недоверчивой ухмылкой спросил Стахеев.
- Я, думаешь, зря сюда пришел?.. Мне один старичок, помирая, словцо
сказал - где атаманскую казну в двадцать втором году сховали... когда
большевики внезапно ударили.
- Так чего ж ты спешил-то? - все так же недоверчиво сощурился
Иннокентий. - Коли красным каюк придет, тогда бы и приезжал, без хлопот
свое добро забрал.
- В том-то и дело, что торопиться приходится. Не я один про тайну
старикову узнал. Опередить надо...
- А я-то как помогу?
- Ты здесь все ходы и выходы ведаешь, как-никак никуда не уезжал. А
меня - появись я на людях - враз сцапают, не знаю ведь я вашей жизни.
- Уйти отсюда хочешь?
- Не сразу. По золотишку надо еще ударить да с Шаманом разобраться...
Шаманом в банде звали орочена с обветренным морщинистым лицом - того
самого, чей испытующий взгляд несколько раз ловил Стахеев.
- А чего он-то тебе мешает? - простодушно спросил Иннокентий.
Кабаков скрипнул зубами и стукнул себя кулаком по колену.
- Я бы его... Давай, говорит, по продуктовым складам, по баржам...
Золото золотом, а продукты да шмотье еще нужней...
- Зачем ему?..
- Много будешь знать - скоро состаришься. Покамест я тут вопросы
задаю. Поработай на меня сначала, а потом... До какого прииска от
райцентра семьдесят два километра?
Стахеев понял, почему Кабаков так резко переменил тему - видимо,
сказал лишнее. На минуту задумавшись, Иннокентий коротко ответил на
поставленный вопрос:
- До Огонька.
Кабаков озадаченно наморщил лоб и сказал:
- Далековато...
- И до Романовского! - хлопнув себя по лбу, воскликнул Стахеев.
- Что до Романовского?
- Тоже семьдесят два.
Кабаков помрачнел. После недолгого раздумья спросил:
- А на какой из них последнее время за золотом ездили?
Стахеев пожал плечами:
- Наш наряд ни на одном не был.
- А другие? - настаивал Василий.
- Вот не соврать бы, - раздумчиво произнес Иннокентий. - Как будто на
Романовский ездили...
