Исторические прозведения
БОГДАНОВ Е.Ф. - ЛОДЕЙНЫЙ КОРМЩИК
Скачать БОГДАНОВ Е.Ф. - ЛОДЕЙНЫЙ КОРМЩИК
3
Обиженный Прозоровским стольник Селиверст Иевлев был остранен от
"воинского дела" на Линском Прилуке. На его место воевода назначил
солдатского голову Григория Меркурова, приказав ему "корабли и припасы
ведать".
Стольник обратился с жалобой в архиерейский приказ, в Холмогоры. Иевлев
подробно рассказал о бесчинствах Прозоровского, о том, как воевода, прибыв
на Прилук, выбранил Иевлева последними словами, а затем, писал он, "учал
меня бить шпагою... и велел он принести батоги и дубье, и не бив, послал
меня, Селиверста, за караул безвинно, и за караулом был я, Селиверст, часа
четыре". Далее Иевлев упоминал, что "от того бою стал я увечен".
Афанасий долго перечитывал челобитную, размышляя: "Крут, ох и крут князь
Алексей Петрович! И несправедлив к тому же. За что было наказывать
стольника, который своей распорядительностью спас понизовье от шведа?
Неразумно, необъяснимо, - заключил владыка, пряча письмо в резной, с
костяной инкрустацией ларец работы холмогорских мастеров. - Сам при войске
не был, а царю отписал, будто бы его заботами и радением разбиты свейские
корабли. И конечно, о стольнике - ни слова!"
Одному только архиепископу ведомо, как попал к нему список с донесения
воеводы царю Петру. Есть у Афанасия глаза и уши на воеводском подворье.
Преосвященный владыка действиями воеводы был недоволен чрезвычайно и
поэтому, не мешкая, отправился в Архангельск, чтобы поговорить с
Прозоровским с глазу на глаз. Иначе нельзя: придет время - царь обо всем
спросит. Слышно, Иевлев уж строчит жалобу в Новгородский приказ, в Москву.
* * *
Раннее утро залило розовым теплым светом белокаменные стены
Преображенского собора в Холмогорах. Его пять луковичных глав, обитых
лемехом - осиновой чешуей, словно парили над избами крестьян, рыбаков,
посадских купцов, как напоминание о величии и мощи православной церкви, об
утверждении никонианства?, верным последователем которого был Афанасий.
Рядом с собором высилась каменная шатровая колокольня. Неподалеку в
двухэтажном кирпичном здании с лепными обрамлениями окон и дверей -
архиерейские палаты.
________________________________
* По имени патриарха Никона, с деятельностью которого связана церковная
реформа середины XVII века.
Над обрывом, на высоком берегу Курополки, стоял Афанасий, одетый по-дорожному, ожидал, когда внизу, у причала, монахи погрузят в карбас припасы. Скрестив на груди руки, преосвященный любовался видом собора и колокольни. Эти два строения были его детищем. Памятным августовским утром 1685 года, после освящения колокольни, владыка собственноручно размерял место, где быть соборной каменной церкви. Шесть лет прошло в трудах и заботах. Собор был возведен как образец северного зодчества, с резными и лепными украшениями снаружи и росписью на манер древнегреческих фресок внутри.
"Довольно быстро построили собор, - думал Афанасий, - Аника Строганов
воздвигал Благовещенский собор в Соли-Вычегодской девятнадцать лет, а я -
шесть. Труды не прошли даром. Однако старообрядчество и до сих пор прячется
по лесным скитам, по отдаленным двинским, онежским да мезенским деревням.
Живуча старая вера, яко крапива: посечешь в одном месте - поднимется в
другом".
Подъехала к берегу подвода. Два дюжих монаха сняли с нее деревянный садок
с живой рыбой. Афанасий предупредил:
- Осторожно грузите, чтобы рыба о садок не побилась! Свеженькой ее
надобно доставить в Архангельск.
В утренней тишине хлопали крыльями под порталом колокольни голуби.
Полусонный звонарь, перекрестив лоб, взялся за веревки колоколов, и поплыл
над селом торжественный звон.
Монахи, немало покряхтев, спустили тяжелый садок на причал и бережно
поставили его в середку карбаса. Афанасий сошел вниз, сел в карбас и сказал:
- Весла на воду! С богом!
Отчалили. Бородатые гребцы взмахнули веслами, карбас побежал вниз по
Курополке, вышел на двинской простор и повернул нос в низовье.
Вечером на своем подворье в Архангельске, в теплой, с запахами горячего
воска палате архиепископ сидел в резном, с подлокотниками кресле перед
зеркалом. Проворный монашек немецкой бритвой обрабатывал архиепископский
подбородок на европейский манер. Карие глаза холмогорского владыки сверкали
остро, моложаво, хоть и был он в почтенном возрасте. Волосы собраны и
подвязаны на затылке узелком, чтобы цирюльнику было сподручнее действовать
бритвой. Кончив бритье, монашек смочил в теплой воде салфетку и, отжав ее,
ловко сделал компресс. Затем помахал перед архиепископским носом куском
полотна и откланялся.
Мягко ступая по ковру, вошел Панфил - верный слуга архиепископа,
хранитель его архангельского дома и доверенный в делах.
- Здравствуй, Панфил! - по-светски приветствовал его Афанасий, приветливо
улыбаясь. - Какие новости? Чем порадуешь? Что слышно в воеводском приказе?
Нет ли от царя Петра Алексеевича ответа на воеводскую реляцию о победе над
свейскими кораблями?
- Ваше высокопреосвященство! Государь похвалил воеводу за
распорядительность и велел выдать победителям по десять рублей на каждого.
Рядовым же стрельцам и солдатам - по рублю. А побитые неприятельские корабли
указал исправить и поставить в удобном месте.
- Вот как? Добро, добро, - сказал Афанасий, встал, прошелся по палате. -
Вести зело отрадные.
Архиепископ сегодня тоже получил петровскую грамоту и был очень рад
вниманию, которое оказал ему царь Петр. Он "за старания, употребленные
преосвященным к отпору неприятеля", был пожалован тремя пушками, взятыми на
шведских кораблях, "для опасения и обережи в хождении его судами".
- Еще сказывают, ваше преосвященство, что корабли свейские посадил на
мель кормщик Николо-Корельского монастыря Иван Рябов. С умыслом посадил под
пушки.
- Рябов? О том я не слыхал, и кормщик тот мне неведом. Поступок,
достойный одобрения.
- Да... Но воевода Алексей Петрович распорядился оного Рябова посадить в
тюрьму.
- В тюрьму? - Афанасий изумленно поднял брови. - За что же?
- За то, что оный кормщик нарушил царский указ, коим запрещено было
рыбакам в море выходить. Не по своей воле, надо думать, нарушил. По веленью
настоятеля...
- Гм... вот как? Надо выяснить, почему нарушен указ Петра Алексеевича, и
о кормщике разузнать по подробнее. Ну, брат Панфил, что скажешь еще?
- Норвежские да аглицкие купцы челом бьют воеводе, просят выпустить их из
гавани домой. Воевода же сие не разрешает.
- Пусть постоят в гавани. Домой успеют. Время тревожное, корабли из
города пока выпускать нельзя, сбереженья ради... Не перед ледоставом время.
На дворе, слава богу, лето.
- Вот и все, - опять поклонился Панфил.
- Спасибо. Можешь идти. Да! Распорядись подготовить трапезу. Я теперь же
пойду к князю. От него возвернусь - поужинаем вместе.
- Будет исполнено, владыко!
Панфил, поклонившись, бесшумно удалился.
* * *
Воевода недавно пришел из бани, отдышался от хлесткого веника и теперь
сидел за столом и пил клюквенный квас, заедая его моченой морошкой,
сдобренной сахаром. Воротник сорочки голландского полотна был расстегнут,
крупная тяжеловесная фигура Прозоровского излучала благополучное тепло и
сытость.
Афанасий, войдя, счел нужным извиниться:
- Прости, князь, что заглянул к тебе в поздний час. Недавно прибыл я и
решил, не мешкая, свидеться с тобой.
- Садись. - Воевода расслабленным жестом указал на мягкий стул. - С
прибытием тебя, преосвященный. Чаю, все свои духовные дела справил в
Холмогорах?
- Все, что потребно, сделал. Свежей стерлядки тебе привез.
- Благодарю. Известие есть, преосвященный, о том, что свей, удирая,
спалили постройки на Мудьюжском острове, - сказал воевода. - И Куйское
усолье разорили дотла. Постройки разные, крестьянские да монастырские
припасы выжгли, скот побили. Куяне в лесу скрылись, однако в отместку из
засады пятерых свеев уничтожили. Тебе печально будет слышать о том также,
что вотчинную деревню Воскресенского монастыря, что на Пялице-реке,
пожгли...
- Печально, князь. Как не печально... Но, видать, на то воля божия. Одно
лишь радует - прогнали супостатов, не дали им пробраться к городу.
- Кораблей у нас нет! - Воевода сжал руку в кулак, слегка пристукнул им
по столу. - Кинулись бы вдогон - не ушли бы безнаказанно.
- Да, отстали мы в военном корабельном деле от иноземцев. Но скоро будет
и здесь флот. Будет! - сказал Афанасий. - А нет ли вестей о людях, кои
захвачены свеями у Сосновца да на Мудьюге?
- Есть, - отозвался воевода. - Все целы, бог миловал. Рыбаков, кои были
обманом взяты у Сосновца, неприятель высадил в открытом море на дальний
поливной песок. Но, к счастью, попалась рыбакам избушка. Разобрав ее,
сделали они плот, и с тем плотом да найденным на одном острове утлым
суденышком добрались до Прилука. А поручика Крыкова с солдатами свей
выпихнули на пустой берег возле Сосновца, и они с великими трудностями
добрались до Пялицы. Там и подобрали их соловецкие монахи.
- Слава богу, что живы. - Преосвященный помолчал, не зная, как начать
дальнейший, не совсем приятный разговор. Но начинать все равно бы пришлось,
не сегодня, так завтра. - За хорошие вести спасибо, князь... И не хотелось
мне омрачать нашу беседу, однако скажи: пошто стольника обидел? Чем он
провинился? Мне то не ясно.
Воевода резко вскинул голову, повернулся так, что под мышкой хрустнуло:
- Уж успел нажаловаться?
- Не скрою, была жалоба. Неласково ты с ним обошелся, Алексей Петрович.
Противу священного писания...
- Своеволие допустил Иевлев. За то и наказал, - перебил архиепископа
Прозоровский. - Воинского дела не знает, а мнит себя героем. Фрегат шведской
битой в Архангельск направил без моего повеленья... А мне надо было все на
месте осмотреть, диспозицию понять! И к тому же разве не волен я твердой
рукой порядок править? Что будет, ежели каждый станет соваться не в свои
дела?
Афанасий сощурился, молча проглотил обидный намек.
- Единовластие, данное от бога и государя, - столп, подпирающий
благополучие Руси, - продолжал Прозоровский, ковыряя ложечкой в тарелке с
морошкой. Потом отставил стакан, он тоненько звякнул о бок графина. - О том
государь Петр Алексеевич денно и нощно печется...
- Единовластие необходимо. Однако и суд надо вершить по справедливости, -
сухо отозвался Афанасий.
"Донесешь царю, поп окаянный!" - подумал воевода.
А владыка думал свое: "Придется все хорошенько разузнать и государю
истину подробно отписать. Не сделаешь этого - гнев государя падет на твою
голову. В поборах воевода жесток, и купчишки, и простой народ бессребреный
кряхтят от его мздоимства. Что ни день - правеж, битье. От сего одно
недовольство. А от недовольства до бунта - рукой подать!"
Вспомнив о Рябове, Афанасий еще подлил масла в огонь:
- Слышал я, свейские корабли на мель прямо под пушки посадил кормщик
Николо-Корельского монастыря. Поступок, достойный похвалы. Но, говорят,
Рябов в тюрьме? Так ли?
- Так. И поделом! Воровской поступок, владыко! Именно так, - настойчиво
твердил воевода. - Привесть корабли к стенам крепости - не предательство ли
самое черное? В чем ты усматриваешь добродетель кормщика? Умный ты человек,
Афанасий, а простого не разумеешь... И окромя того, что корабли привел,
Рябов этот еще и царский указ нарушил - в море не выходить на промысел. А, -
воевода добавил не без ехидства, - может, Рябова настоятель в море отправил?
Как думаешь?
- Нда-а-а, указ есть указ. То верно, - уклончиво протянул владыка.
- Не советовал бы я тебе, преосвященный, печься о стольнике да о
мужичишке-кормщике. У меня своя голова на плечах.
Афанасий умолк и решил перевести разговор на другое, не желая обострять
дальше беседу:
- Как дела у Бажениных?
- Спустили вчера на воду еще один корабль.
- Надо будет съездить к ним на верфь. Давненько не был.
Больше у преосвященного с воеводой об Иевлеве и Рябове речи не было.
Однако в своем донесении царю архиепископ подробно и обстоятельно изложил
все события, не забыв и о неблаговидных поступках Прозоровского.
