Спортивная литература
Борис Алмазов. - Самый красивый конь
Скачать Борис Алмазов. - Самый красивый конь
"Глава шестая. "А МНЕ ИХ, ДУМАЕШЬ, НЕ ЖАЛКО?!""
Панама сидел в большом кабинете, заставленном книжными шкафами, пил
чай, а Петр Григорьевич ходил из угла в угол и говорил:
- Так, брат, нельзя! Чуть что - -и в истерику. Оно, конечно, дело это
неприятное... Но что поделаешь? Жизнь, вообще, вещь довольно жестокая. В
конце концов, ты думаешь, мне их не жалко? Да если хочешь знать, они мне по
ночам снятся. Я глаза их видеть не могу...
- Петр Григорьевич, - сказал Панама, - не надо .рассказывать, а то я
опять заплачу.
- Ну-ну... я не буду. Конфет дать?
- Нет. Спасибо. Я домой пойду.
- Нет уж, брат. Домой я тебя сам доставлю. Только давай сначала в манеж
заедем.
- А это что?
- Манеж - это, брат, самое сказочное место. Там самые красивые кони в
нашем городе. Там уже, наверное, и твой Борис Степанович.
- А что он там делает?
- Как что? Тренируется. Он ведь мастер спорта. Так поедем? Он в записке
пишет, лошадь его посмотреть надо, что-то она плоха.
- Конечно, поедем! - поднялся Панама. - Надо ехать. Он так волновался,
из учительской - в класс и из класса - обратно. Прямо так и бегал... У ворот
института их ждал "газик" с синим крестом на борту и надписью "Ветеринарная
помощь". Панама еще никогда не ездил в "газике". Машина катила
быстро-быстро. У Петра Григорьевича прыгали очки на носу, а шофер сидел
прочно и молча, на рукаве его куртки был синий крест и надпись "Санитар".
Они проехали несколько станций метро, высокий собор с голубыми куполами,
свернули во двор и остановились около дощатых ворот с объявлением
"Посторонним вход воспрещен". Мальчишка лет пятнадцати с повязкой дежурного
встретил их в проходной.
- Ох, - обрадовался он. - Наконец-то, Петр Григорьевич. А мы уж прямо
не знаем, что и делать...
- Ложится? Панама удивился, как изменился голос доктора, стал жестким и
деловым.
- Венчики распухли! Стоять не может. Опой, наверно...
- Посмотрим. Температура?
- Высокая.
- Ну это естественно, естественно... Панама еле поспевал за ними.
Прошли двор, где были навалены какие-то пестро раскрашенные шлагбаумы, кубы,
полосатые шесты, стойки. По двору задумчиво бродил маленький шелудивый
ослик. Панама никогда живого ослика не видел, но останавливаться было
некогда. Они поднялись по мосткам и оказались в полумраке конюшни. В длинный
коридор выходили двери с решетками, из-за каждой на Панаму взглядывали умные
лошадиные глаза. В конце коридора толпилось несколько человек и слышались
приглушенные голоса.
- В деннике? - спросил врач. - Ложится? В глубине денника, над открытой
дверью которого была табличка "Конус". Чистокровный верховой
жеребец.1968г.р.", на полу, неестественно завалясь, лежал огромный конь.
Панама видел, как тяжело у него ходят бока.
- Дежурную лампу! - сказал врач. - И давайте его на растяжках в
коридор. Все зашевелились. Появился яркий прожектор. И Панама увидел, что у
головы коня на корточках сидит Борис Степанович, бледный, с трясущимися
губами. Одной рукой он поддерживает коню голову, а другой часто-часто гладит
его по челке, по глазам.
- Подымай, подымай, теперь осторожно выводи! Длинно и жалобно застонав,
конь тяжело поднялся. И, оседая на задние ноги, ступая передними словно на
иглы, вышел. Его привязали так, чтобы он стоял посреди коридора и к нему
можно было подойти с любой стороны.
- Счас, милый, счас, золотой. Потерпи, мой хороший, - приговаривал
Борис Степанович, и все: и конюхи в ватниках, и дежурный мальчишка, и
седоусый худой старик в белых штанах и красном пиджаке - поглаживали коня,
поддерживали, приговаривали ласковые слова.
- Ах ты, Конус, Конус... - вздохнул старик, - конь-то какой. Этому коню
цены нет. Вон глаз какой породный! Панама глянул. Глаз у коня .был глубокого
темно-фиолетового цвета, а когда он поворачивал голову, глаз вдруг
становился на просвет солнечно-янтарным. Конус постоял, постоял и, вдруг
качнувшись, повалился на пол, голова на растяжках оскалилась, показались
огромные, как клавиши, зубы, а шея вытянулась, будто резиновая...
- Держи, держи, ребята... Боря, возьми губу, не отпускай. Ну-ка, Конус,
мальчик ты наш милый, вставай, вставай, дорогой, надо встать... Вставай,
голубчик... Жеребца снова подняли. Доктор присел на корточки и дотронулся до
ноги над копытом. Конус вздрогнул и застонал.
- Что, доктор, опой? - тревожно спросил Борис Степанович.
- Откуда опой? Откуда ему быть? - заговорил небритый конюх. - Я его
вчера два часа выводил. Что ж я, не знаю дела? Я с пяти лет при конюшне. Еще
у Пашкова служил.
- Такое может быть и не оттого, что напоили после езды... - задумчиво
сказал доктор. - Корм, скажем, тяжеловат, вот сердце все кровь к ногам
гонит... - Вон как живот вздут. Но тут еще что-то. Тут еще какая-то инфекция
сидит. Ну-ка сделаем для начала вот такой укольчик. - Он раскрыл чемоданчик,
вынул блестящий шприц, звякнул ампулой. - Боря, закрути! Борис Степанович
своей длинной жилистой рукой скрутил коню губу, и конь мелко задрожал.
- Спокойно! - И резко, как нож, шприц воткнулся в круп. - Ну вот и все,
вот и все... Теперь немножко переждем, чуть кровь пустим, чтобы затек с ног
снять. А завтра массаж, массаж, если только не будет температуры. Борис
Степаныч, ты тут ночевать будешь?
- Да, да, - закивал тот. - Куда ж я. Тут буду, конечно.
- Ежли что ночью, сразу звони, пока не разбудишь.
- Вроде падает температура? - Конюх дотронулся до коня. - А?
- Рано еще... Панама тоже коснулся лошади. Шкура была сухой и горячей.
Когда они вышли во двор, уже темнело. Борис Степанович проводил их до
проходной.
- Значит, рацион питания надо пересмотреть. Да, Боря, не везет тебе:
третий год перед самыми соревнованиями свистопляска какая-то получается. То
Агностик у тебя пал, то у Готлиба такая засечка1 страшная, а вот теперь
Конус...
- Невезучий я, - ответил Борис Степанович. - Еще сегодня все так
удачно. Вы быстро приехали.
- Это вот кого благодари! - Петр Григорьевич положил руку Панаме на
голову. - Ты бы знал, как он в институт проник - целый детектив... А какую
он нам речь закатил! Такое, брат, в кино не покажут.
- Спасибо, Игорек! - сказал Борис Степанович. - Я тут замотался, совсем
про тебя забыл. Извини. А ведь ты небось и уроков не готовил, и есть хочешь,
и дома волнуются?
- Борис Степанович, - сказал Панама, - можно, я завтра сюда приду?
