Драма
Андрей Битов. - Человек в пейзаже
Скачать Андрей Битов. - Человек в пейзаже
Что Павел Петрович сбежал, вызывало во мне смешанное чувство: с одной
стороны, я был, конечно, за него рад; с другой -- он меня этим очень удивил,
такой своей способностью; с третьей... "Адам, Каин, Авель..." -- думал я и
усмехнулся не без горечи.
-- Взгляни, -- сказал мой, протягивая ключ коллеге.
-- М-да, -- протянул тот. -- Откуда такой?
-- Не говорит, -- доложил мой, -- и паспорта нет.
-- Так ясно, -- сказал тот, -- без прописки, значит. Я было вскипел, но
мой поддержал:
-- Говорит, что прописан в Аптекарском переулке.
-- Где это?
-- У трех вокзалов, -- сказал я.
-- Ну, у трех вокзалов вы все прописаны... -- засмеялись они вдвоем. --
А друг твой что, тоже там прописан?
-- Да не друг он мне...
-- Что, впервые видишь?
-- Впервые вижу.
-- Чего же в обнимку шли?
-- По дороге было.
-- На три вокзала?
-- Да нет, до трассы. Я тут заблудился, а он сказал, что покажет.
-- А ведь не простачок, а? -- поощрительно кивнул тот моему.
-- Это да, -- согласился мой.
-- Заблудился, видишь ли. А где ты заблудился-то, хоть знаешь?
Вот это был вопрос! Это он меня взял. Этого я совершенно не знал, где
я.
-- Откуда хоть идешь, скажи, -- подсказал мне мой, словно и впрямь был
на моей стороне.
-- Из монастыря.
-- Из монастыря?! А что ты там делал?
-- Причащался.
-- Все ясно, -- сказал тот. -- Что мы стоим? Поехали.
...Можете мне не поверить, но меня в конце концов отпустили. Не ожидал
я от них, но еще меньше ожидал от себя.
Проснулся я, сидя на обычном канцелярском стуле, в помещении, до
странности не напоминавшем камеру. Это был такой загончик, в котором
содержат некрупных животных, вроде кроликов или в крайнем случае лисиц...
Сквозь проволочную стенку, отделявшую меня от дежурки, видел я мирного
милиционера, дремавшего на посту. А вот обок со мной помещался на таком же
стуле человек, которого никак нельзя было бы здесь ожидать: солидняк. Он был
в драгоценном на вид пальто с бобровым, как мне показалось, воротником; в
каракулевом пирожке, оттенявшем благороднейший бобрик седых волос; в тонких
золотых очках, свирепо посверкивающих... и он спал, оперев выбритейший
массивный подбородок на набалдашник (слоновой кости!) столь же массивной
трости.
-- Проснулся? -- услышал я добрый голос милиционера. -- Выходи.
И он отпер сетчатую дверь в нашей клетке.
-- Выходи, не бойся, мы ничего против тебя не имеем... (В жизни со мной
так не разговаривали!) Как раз майор пришел, сейчас тебя отпустим... Сиди,
сиди. Тебя не касается! -- грозно прикрикнул он на шевельнувшегося за мной
сановного соседа, -- Ты у меня еще посидишь! -- Два "и" в последнем слове
прозвучали у него тоненько, как у комарика.
Образцовый и показательный, выпорхнул я из камеры, как птичка,
осуждающе посмотрев на моего, теперь уже бывшего, коллегу... Протрезвел я,
конечно, сам удивляюсь как. Правда, разило от меня!.. Майор, чисто выбритый,
образцовый, со спортивным румянцем на подтянутых скулах и университетским
ромбиком в петлице, брезгливо попросил меня не подходить к нему и говорить
на расстоянии. Все-то я ему сумел объяснить... За что я люблю кино -- так
это за то, чтобы в милиции сказать, что я в нем работаю. Тут, конечно,
начинаются вопросы, на которые я могу ответить, то есть вопросы, переходящие
в разговор, переходящий в беседу. Не то чтобы майор видел хоть одну из
снятых по моим сценариям картин, но удостоверение-то, хоть и не паспорт, у
меня было. И адрес мой подтвердился и ФИО. И не дрался я, не пел, не
матерился, не оказал сопротивления. И в монастыре, как оказалось, был я в
гостях у друзей-художников, а художники, известное дело, сами понимаете... И
запах у меня такой, просто несчастье мое -- пищеварение такое или печень:
выпьешь на грош -- разишь на рубль.
-- Что ж вы здоровье-то не бережете, раз так? -- напутствует майор.
-- Да не могу сказать, чтобы часто злоупотреблял-то, -- сокрушаюсь я на
голубом глазу.
-- Что ж они вас не проводили-то?
-- Да. набрались как поросята, -- осуждающе; говорю я,, -- я-то не
вровень с ними пил.
Ключ же, оказалось, я нашел в. деревне (отдельно разговор о деревне --
где, в ка-кой области, оказались почти земляки...), ржавый-ржавый; вот
ребята мне его а отреставрировали, я его на стенку повешу.
-- Вот ключик-то у нас и оставьте... А Голсуорси, что обещали
попробовать достать (уж больно жена; им увлекается), когда достанете,
зайдете к нам, я вам и верну...
И телефончик даже записал, выдернув листок, из прошедших, дней
календаря.
И я настолько воспрял, что. даже спросил, что натворил мой вельможный
сокамерник.
-- И не спрашивайте! -- презрительно отмахнулся майор.
А было уже утро, и не самое даже раннее. Солнце грело. Небо синее.
Господи! Какое же это счастье! Выйти из КПЗ, выйти сухим, выйти на воздух,
на свободу, да еще и погода! Чувствовал себя даже молодо и свежо, будто не
зашел вчера за литр, а возвращаюсь себе с утреннего бассейна или корта. Не
то что вспоминать -- подумать во вчерашнюю сторону омерзительно и страшно.
Чем я жив, отчего единственно все еще считаю себя неконченым, так это
ханжеством. Я ведь как их сумел убедить? Да только сам во все поверив. И
вышел я оттуда с полным ощущением, что справедливость торжествует, и, что
особенно характерно, что именно в моем случае. И тот, с тростью, убедительно
подтвердил это...
И только отделение скрылось из виду, только я окончательно полной
грудью вдохнул воздух, убежденный в том, что вчерашнего фантастического
ужаса просто не было, что все это воспаленный бред, который я, к счастью,
преодолел, победил и забыл, как меня решительно потянули за рукав...
Продрогший и осунувшийся, бессонный, стоял передо мною Павел Петрович.
-- Неужто выпустили? -- озираясь и шепотом сказал. -- Вот уж был
уверен, что пятнадцать суток -- твои.
-- А ты как узнал; что я здесь? -- опешил я.
-- А куда тебя еще могли повезти?..
-- И ты меня все время, ждал?
-- После одиннадцати, не ждал бы; К оддннадцат.в приезжает судья...
-- А сейчас сколько?
-- А сейчас ровно столько, что откроют магазин *. Пошли!
* Отсюда ясно, что действие происходило до 1 июля 1985 года. (Прим.
автора.)
Так я был наказан, и опять свыше, за ханжество, только что столь меня
преобразившее! И выходили мы уже из магазина с двумя бутылками, на этот раз
точно портвейна "Кавказ". Причем угощал опять он, вот что удивительно. Ибо
целы у него оказались мои пятерки, и вовсе не покупал он водку у Семиона, а
тот был ему ее должен... И вот, щурясь на белый свет, и ощущая взгляды на
своей испитой коже и внезапной щетине, и прижимая к пузу петарды с
"Кавказом", будто под танк с ними бросаясь, а вернее под КрАЗы и МАЗы, стоим
мы посреди улицы, задыхаемся, и никак нам этот поток не перейти, и уж я-то
точно не знаю, куда дальше, а уже больше совсем не хочу туда, "где нас очень
ждут", да и ПП будто сник после ночи... Ни тебе садика, ни скверика --
кромешный район: новостройка, которая уже не новостройка, а застройка
пятидесятых. Слоновые строения с глухими крепостными подъездами и особыми,
выросшими за эти четверть века старухами на лавочках у подъездов... И даже
всюду вхожий Павел Петрович будто наконец растерялся. Но вы не знаете Павла
Петровича! И я тогда еще не все про него знал... Буквально в двух шагах было
дело, на них-то он и прищуривался, не от растерянности, а для рывка...
Напротив магазина шел ремонт, а вернее, перестройка первого этажа под что-то
такое, под другой, скорее всего, магазин. Рассыпающаяся звезда сварки и был
наш ориентир... Работяга, накинув забрало, варил некую конструкцию в
чернеющем дверном проеме. К нему-то и напра-вился уверенно Павел Петрович, а
я безвольно, уже опять подпав, за ним. Павел Петрович подошел к сварщику и
даже не сказал ему ничего, хотя точно на этот раз это был не Семион, а, как
и мне, совершенно незнакомый ему человек, -- не сказав ему ничего, лишь
сказал: "Дай пройти". И тот, совершенно не матерясь, а тут же входя в
положение, притушил свою сварку, приподнял забрало, открыв свое хорошее
рабочее лицо, готовно отошел в сторонку, освободив нам проход и тоже ничего
не сказав, только сказал: "Только вы отойдите туда поглубже..." -- мысленно
и моментально продолжал фразу; "...чтобы вас не увидели", -- но опять был не
прав, потому что окончание фразы было другое: "...чтобы я вас не слепил".
"Отойдите в сторонку, чтобы я вас не слепил" -- не меньшим счастьем, чем
утро, встретившее меня за порогом милиции, одарила меня эта фраза! Мы
прошли, и он, впрямь не провожая нас взглядом, ничем нас более не
напутствуя, продолжил прерванную работу.
В глубине пустого темного зала, наверно будущего магазина, стояли
строительные козлы; на них-то Павел Петрович и расположил -- и опять
уютнейше! -- наше достояние. Рабочий (не хочется называть этого благородного
человека работягой) сверкал в единственном светлом на все помещение проеме,
и мы молча выпили по первому стакану и молча подождали довольно быстро
пришедшего обновления наших организмов, и стало хорошо, опять хорошо и снова
хорошо, и мне показалось, что рабочий защищает нас, отстреливаясь, от
нехорошего, недоброжелательного к нам мира...
-- Хочешь, совсем честно тебе скажу, -- сказал Павел Петрович и
посмотрел на меня так грустно, что я не понял.
Но я был настолько снисходителен к нему ввиду такого благородства
нашего рабочего, нашего защитника, нашего пулеметчика... что уже как бы не
помнил (хотя на самом деле помнил) его ночного предательства, я был
снисходителен и не хотел слышать его оправданий, унижающего его лганья, и я
сказал, любуясь моим рабочим:
-- Что ж ты ему-то не предложил, а?
-- Он не будет, -- ясно ответил Павел Петрович.
-- Почему же не будет?
-- Потому что в обеденный перерыв будет.
-- Ты с ним знаком?
-- Откуда?.. В первый раз вижу. Так хочешь, я тебе скажу?
-- Ну? -- спросил я недовольно, все еще не пережив своего героического
поведения в милиции.
-- Честно говоря, я ужасно струхнул, поэтому тебя и бросил.
Нет, я еще не знал этого человека! Он никак не мог смириться с мыслью,
что предал меня. Нет, он не предал. У него как бы не было выбора. По целому
ряду обстоятельств, о которых он мне когда-нибудь расскажет, он не имел
права рисковать, С другой стороны, я должен был понять, что я у него на всю
жизнь и должен положиться на него как на себя. Но если бы я знал все, если
бы имел хоть какое-нибудь представление о том, что ему пришлось за жизнь
пережить...
