Драма
Проспер Мериме. - Двойная ошибка
Скачать Проспер Мериме. - Двойная ошибка
14
Войдя в свои комнаты, г-жа де Шаверни сделала над собою невероятное
усилие, чтобы обычным тоном сказать горничной, что ей не нужно ничьих
услуг и что она хочет остаться одна. Как только девушка вышла, она
бросилась на постель (ибо для выражения горя удобная позиция столь же
необходима, как и для выражения радости) и теперь в одиночестве
разразилась слезами, еще более горькими, чем в присутствии Дарси, когда ей
нужно было сдерживаться.
Без сомнения, ночь оказывает очень сильное влияние на наши душевные
горести, как и на физические страдания. Она всему придает зловещую
окраску, и образы, которые днем были бы безразличными или даже радостными,
ночью нас беспокоят и мучат, как призраки, появляющиеся только во мраке.
Кажется, что ночью мысль усиленно работает, но рассудок теряет свою
власть. Какая-то внутренняя фантасмагория смущает нас и ужасает, и у нас
нет сил ни отвратить причину наших страхов, ни хладнокровно исследовать их
основательность.
Представьте себе бедную Жюли простертой на постели, полуодетой: она
мечется, то пожираемая жгучим жаром, то холодея от пронизывающей дрожи,
вздрагивает при каждом треске мебели и отчетливо слышит биение своего
сердца. От всего происшедшего у нее сохранилась только смутная тоска,
причины которой она тщательно доискивалась. Потом вдруг воспоминание об
этом роковом вечере проносилось у нее в голове с быстротою молнии, и
вместе с ним пробуждалась острая, нестерпимая боль, словно ее затянувшейся
раны коснулись каленым железом.
То она смотрела на лампу, с тупым вниманием наблюдая за каждым
колебанием огонька, пока слезы, навертывавшиеся неизвестно почему на
глаза, не застилали зрения.
"Почему я плачу? - думала она. - Ах да, я опозорена!"
То она считала кисти на пологе и все не могла запомнить, сколько их.
"Что за бред! - думала она. - Бред! Да, потому что час тому назад я
отдалась, как жалкая куртизанка, человеку, которого не знаю".
Потом бессмысленным взором она следила за стрелкою стенных часов, как
осужденный, наблюдающий приближение часа своей казни. Вдруг часы пробили.
- Три часа тому назад, - сказала она, внезапно вздрогнув, - я была в
его объятиях, и я опозорена!
Всю ночь она провела в таком лихорадочном беспокойстве. Когда рассвело,
она открыла окно, и утренний воздух, свежий и колючий, принес ей некоторое
облегчение. Опершись на подоконник окна, выходившего в сад, она жадно, с
каким-то вожделением вдыхала полной грудью холодный воздух. Беспорядок в
мыслях мало-помалу рассеялся. На смену неопределенным мучениям,
обуревавшему ее бреду пришло сосредоточенное отчаяние - это был уже
некоторый отдых.
Нужно было принять какое-нибудь решение. Она стала придумывать, что ей
делать. Она ни минуты не останавливалась на мысли снова увидеться с Дарси.
Ей казалось это невозможным: она бы умерла от стыда, увидя его. Она должна
покинуть Париж: здесь через два дня все будут на нее показывать пальцами.
Мать ее находилась в Ницце. Она поедет к ней, во всем ей признается;
потом, выплакав свое горе на ее груди, она поищет в Италии уединенное
место, неизвестное путешественникам, будет там одиноко жить и скоро умрет.
Придя к такому решению, она почувствовала себя спокойнее. Она села за
маленький столик против окна, закрыла лицо руками и заплакала, но на этот
раз уже без горечи. Усталость и изнеможение дали себя знать, и она
заснула, или, вернее, забылась, почти на час.
Она проснулась от лихорадочного озноба. Погода переменилась, небо
посерело, и мелкий пронизывающий дождик предвещал сырую и холодную погоду
на весь остаток дня. Жюли позвонила горничной.
- Матушка заболела, - сказала она, - я должна сейчас же ехать в Ниццу.
Уложите чемоданы: я хочу выехать через час.
- Сударыня, что с вами? Вы не больны? Вы не ложились? - воскликнула
горничная, удивленная и встревоженная изменившимся лицом своей госпожи.
- Я хочу ехать, - нетерпеливо сказала Жюли, - мне необходимо ехать.
Уложите чемоданы.
При современной нашей цивилизации недостаточно просто акта воли для
передвижения с одного места на другое. Нужно достать дорожный паспорт,
упаковать вещи, уложить шляпы в картонки, проделать сотню скучных
приготовлений, из-за которых потеряешь всякое желание путешествовать. Но
нетерпение Жюли значительно сократило эти необходимые промедления. Она
ходила взад и вперед, из комнаты в комнату, сама помогала укладывать
чемоданы, засовывая как попало чепчики и платья, привыкшие к более
осторожному обращению. Но ее хлопоты скорее замедляли, чем ускоряли работу
слуг.
- Сударыня! Вы, конечно, предупредили господина де Шаверни? - робко
спросила горничная.
Жюли, не отвечая, взяла лист бумаги и написала: "Матушка заболела. Я
еду к ней в Ниццу". Она сложила листок вчетверо, но не могла решиться
написать адрес.
Во время этих приготовлений к отъезду слуга доложил:
- Господин де Шатофор спрашивает, можно ли вас видеть. Пришел еще
другой господин. Я его не знаю. Вот его карточка.
Она прочла: "Э.Дарси, секретарь посольства".
Она едва не вскрикнула.
- Я никого не принимаю. Скажите, что я нездорова. Не говорите, что я
уезжаю.
Она никак не могла себе объяснить, каким образом Дарси и Шатофор пришли
к ней в одно время, и в своем смущении была уверена, что Дарси уже выбрал
Шатофора себе в наперсники. А между тем их одновременный визит объяснялся
очень просто. Побудительная причина визита была одна и та же; они
встретились, обменявшись ледяным поклоном и мысленно от всего сердца
послав друг друга ко всем чертям.
Выслушав ответ лакея, они вместе сошли с лестницы, раскланялись еще
холоднее и разошлись в разные стороны.
Шатофор заметил особое внимание, выказанное г-жой де Шаверни по
отношению к Дарси, и с той минуты возненавидел его. В свою очередь, Дарси,
мнивший себя физиономистом, видя смущение и досаду Шатофора, заключил, что
тот влюблен в Жюли. А так как в качестве дипломата он склонен был заранее
предполагать худшее, то весьма легко пришел к выводу, что Жюли не
проявляет жестокости к Шатофору.
"Эта удивительная кокетка, - подумал он, выходя из ее дома, - не
пожелала принять нас вместе во избежание объяснений, как в "Мизантропе"...
(*33) Но глупо, что я не нашел какого-нибудь предлога остаться и
подождать, пока уйдет этот усатый фат. Очевидно, меня бы приняли, как
только за ним закрылась бы дверь, - ведь у меня перед ним есть неоспоримое
преимущество новизны".
Размышляя таким образом, он остановился, потом повернул и пошел обратно
к особняку г-жи де Шаверни. Шатофор, который тоже несколько раз
оборачивался, следя за тем, что делает его соперник, тоже вернулся и занял
на некотором расстоянии наблюдательный пункт.
Дарси сказал лакею, удивленному его вторичным появлением, что забыл
оставить записку для его госпожи, что вопрос идет о спешном деле и о
поручении от одной дамы к г-же де Шаверни. Вспомнив, что Жюли знает
по-английски, он написал карандашом на своей карточке: Begs leave to ask
when he can show to madame de Chaverny his turkish album [Почтительнейше
спрашивает мадам де Шаверни, когда можно будет показать его турецкий
альбом (англ.)]. Затем он передал карточку слуге и сказал, что подождет
ответа.
Ответ этот долго заставил себя ждать. Наконец слуга вернулся в большом
смущении.
- Госпоже де Шаверни внезапно сделалось дурно, - сказал он, - она
чувствует себя так плохо, что ответа сейчас дать не может.
Все это продолжалось с четверть часа. Обмороку Дарси не поверил: было
ясно, что принимать его не хотят. Он отнесся к этому философски. Вспомнив,
что поблизости у него есть знакомые, которым следует нанести визит, он
решил этим заняться и вышел, мало огорченный постигшею его неудачей.
Шатофор дожидался его с бешеным нетерпением. Когда Дарси прошел мимо,
он решил, что это его счастливый соперник, и дал себе слово ухватиться за
первый же случай и отомстить изменнице и ее сообщнику. Очень кстати он
встретил майора Перена; тот выслушал его излияния и утешил как мог,
доказав, что его предположения мало правдоподобны.
