Научно-фантастическая литература
Александр Щербаков. - Кукушонок
Скачать Александр Щербаков. - Кукушонок
А1:
- Не пора ли карты на стол? - говорю.
- Не то чтобы рано, - отвечает, - а ни к чему. Сам дорого бы дал, чтобы
кое-чего не знать, и мое твердое желание - тебя от этого оберечь. Так,
Наука?
Недобертольд сделал вид, что отсутствует духом.
- Есть такая фирма - УРМАКО. Добротная фирма, все, как надо, без фуфла.
Скажем, ты ее вице-президент. Ездишь, смотришь, говоришь с нужными людьми.
Транспорт и обслуга у тебя по категории "экстра". Как у меня. Имеешь
коробочку, "Кадуцей" называется. Включаешь последовательно с телефоном, и
полный порядок. Мечта. А, Наука?
Фон-Муфлон кивнул:
- Очень удобно.
- Вот. Он соврать не даст. И на первый раз ты катишь в Гуманистан.
Ведома тебе такая дыра?
- По карте.
- А теперь увидишь в натуре. Нищета - одни кальсоны на троих, и те
продаются. Однако имеют Центр ядерных исследований. Есть там у нас свой
человек. Ознакомишься с ходом работы. Вот Наука введет тебя предварительно
в курс. Вернешься - обмозгуем, стоит ли продолжать. Ясно?
- Неясно, - говорю. - Есть вопросы.
- Поверь Мазеппу, светик, три четверти из них лишние. На прочие
ответится. Главное, Мазепп тебе рад. И Наука тоже рад. Ты нам очень
поможешь.
На лице Недобертольда выразилась такая, с позволения сказать, радость,
что я был бы не я, если б не сказал:
- Солома.
А почему бы и нет?
Я не наивничек, не разумеющий, куда прет. Я зверюга, которую крепко
подшибло в драке. Решил, что шансов нет, отполз в сторонку, сгоряча
показалось, что так надо, что со мной покончено. Унижает поражение, но еще
больше унижает упрямство после нокаута.
Отполз - и понял: ринг освещен, зал во тьме, а на границе света и мрака
подшибленного ждет тоска. Ох и тоска!
И вдруг - шанс! Комбинация грошовая, ставки не мои, но - шанс! Омерзела
ведь тоска, так омерзела, что краше кинуться под колеса да ляпнуть по
наваливающемуся бамперу уцелевшей лапой.
Театральщина все это. Философия после дела. В тот момент я так не
думал. Я учуял, что меня спускают на доктора, что доктора трясет от одного
моего вида. Взыграла гордыня, и я попер на доктора.
Писать полезно.
Пока в памяти держал, не понимал. А написал - и вижу: тут-то я и дал
маху. Не в том, что попер, дурак, на умного, какой там Недобертоша умник!
А в том, что поступил, как хотелось битюгу. Ведь он как раз и имел в виду
одним моим видом и причастностью подхлестнуть Недобертольда, и я ему это
дозволил. А раз дозволил, значит, выполнил битюжью волю. А раз выполнил,
значит, по битюжьему разумению, он надо мной верх одержал в личной
встрече. А когда битюг решает, что одержал верх над человеком, жди беды.
Он, битюг, в руках у конюха-громилы не побывал, а я к нему с ухватками
ласкового. Бить надо было. С ходу бить, не откладывая, не раздумывая. А я
попустил.
При следующей личной встрече битюг попрет на меня, будучи уверен, что я
отступлю. И если я не отступлю, он будет наседать, наседать, пока не
выйдет драка насмерть.
И если повезет и верх будет мой, он будет подыхать, удивленный. Как же
так? Ведь я же слабее, ведь я же тогда покорность изъявлял! Стало быть, и
теперь должен. И вдруг такое!
Не-ет, так не годится, так не по-нашему, не по-битюжьи. С тем и помрет.
А если не повезет и верх будет его, я буду подыхать в полном сознании,
что получил по заслугам.
Такое вот лирическое средисловие.
Мы отлично съездили в Гуманистан. Мы - это я, клерк-магистр-бухгалтер и
Анхель-хранитель. Тот еще хранитель! Ступи я чуть вбок, от меня осталось
бы мокрое место. Я, как глянул на него, мигом это понял. Озлился на себя
дико, но куда денешься? Чую - не то, а что не то, еще и сам не знаю.
Выждать надо, сообразить, оглядеться.
Сцепил я зубы и вбок не ступал. Так что Анхель держался скромно, зыркал
себе по сторонам и не выставлялся.
Наш подрядчик чем-то там в Центре руководил, какой-то лаблаторией.
Установка, которую сооружали в Центре, предназначалась вовсе не для нас,
но подрядчик брался "нечаянно" заложить в нее наш образец, когда она будет
готова. В случае успеха установочку должно было порядком подрастресть, и
подрядчик заодно вел расчет, как свести ущерб к минимуму и сунуть концы в
воду.
Сроки расчетной части подрядчик соблюдал и выдал нам технические
требования на образец; несколько зерен снулого урана следовало в
определенном порядке запечь в металлическую матрицу. Глянул я на чертежик
- чуть язык не прикусил. Уж очень он напоминал вид строения "звезды
Ван-Кукук" на той достопамятной бумажонке, что я когда-то накарякал
Мазеппу - ведь сберег ее любезный мой битюг и мне предъявил!
А вот с установкой дело не ладилось. Не хватало какой-то требухи,
которая выпускается только в Сарабандии и только под строгим
правительственным контролем. Подрядчик намекнул, что неплохо бы нам
встрять и помочь. К такому обороту меня подготовили, и я ответил
неопределенно.
Мы обосновались в приморском городке. Весь этот Гуманистан - бесплодное
плато, которое обращается к морю двухсотметровым уступом, кое-где
расчлененным узкими извилистыми долинами, и городок был втиснут в одну из
этих щелей.
Контроль за иностранцами в Гуманистане жесткий, особенно не погусаришь.
Подрядчика давно засекли бы, если бы здешними глазами и ушами не ведал его
родной брат, большой любитель запчастей к автомобилям по льготной цене.
Вот его томлениям мы пошли навстречу и были вознаграждены разрешением
побывать на диком пляже километрах в тридцати от города. Там нас ждал
сеанс подводной охоты с аквалангами, а в кустах под обрывом сержант, лично
ответственный за слежку за нами, собственноручно запек барашка.
Брат "Недреманное око", тыча в морскую даль смуглым пальцем, обратился
ко мне с длинной речью, которую перевел брат-подрядчик.
- Он говорит, триста лет назад тут, недалеко от берега, утонул
голландский корабль. На нем везли с Явы серебро. Он и сейчас там, на дне.
Сегодня штиль, вода прозрачная, его видно. Если хотите, можно посмотреть.
- А глубоко там?
- Метров шестьдесят. Но видно хорошо.
- Серебро, поди-ка, подняли до последнего гроша?
- Нет. Это национальный мемориал. За-по-ведник. Можно только смотреть
уважаемым гостям.
Меня удивило такое почтение к древнему разбитому корыту.
- Несколько моряков с того корабля спаслись. Одна шлюпка. Они здесь
высадились. Они не могли уехать и остались здесь. Один стал визирем у
нашего короля. А когда король умер и визирь умер, королевы взяли себе еще
одного в мужья и короли. Эти моряки делали большую пользу. Их потомки
самые уважаемые роды в стране. Мы из такого рода.
Брат "Недреманное око" не умолкал, и брат-подрядчик продолжил:
- Один был лекарь. Трахома, оспа. Он делал прививки от коровы.
Построили мельницу. От ветра. Тот, который лекарь, нашел траву сеять
вместе с пшеницей, чтобы зерно было крепкое и богатое.
- А потом пришли англичане, - от многознания посочувствовал я.
- Сюда не пришли. Они были там. Где город. Им был нужен город и порт, и
чтобы не было пиратов. Мы не пираты, и они сюда не ходили.
- И про серебро не дознались?
- Сыновья клялись отцам, что никому не расскажут.
- И вы клялись?
- Нет. Теперь не клянутся.
- Почему? В одну чудную лунную ночь кто-нибудь нагрянет и мигом высосет
со дна весь клад.
Братья захохотали. Брат "Недреманное око" развеселился настолько, что
кое-как произнес по-нашему:
- Нет, нет. Локатор. И батарея ракет. Бджум-бджум-бджум - и все. Не
промахивают себя. Японские.
- А нас они не "бджум-бджум-бджум"?
- Нас - нет. Они знают. Я предупредил.
Я задрал голову и повел взглядом по верхнему краю археозойского отруба
умершей каменной плиты. Только что я чувствовал себя здесь, как
первочеловек на нехоженом поле былого побоища богов, ан, оказывается,
где-то в этих глыбах задолго вперед меня прижилось впотай родимое кусучее
семя!
- Не смотри, - отсоветовал "Недреманное око". - Хорошо спрятано. Они
сейчас твой коронка на зуб видно. А ты - ничего. Только это - тс-с-с, -
приложил он палец к губам. - Никому. Как между деловой партнер. Да?
Этот смуглявый бес гордился! Гордился гнилыми досками в тине морской,
родовыми заслугами и даже японским самострелом, прилаженным среди камней.
Гордился, шкура продажная! И братец его ученый, готовый за гроши чуть ли
не на воздух поднять гигантскую махину, с таким трудом сооруженную на
задворках географии, - он тоже гордился!
Впрямь забурел я на конном заводе - оторопь берет при виде
разносторонности своих собратий.
И вот им, таким, с битюжьего соизволения в лапы мой снуленький? Да им
пистоны к детскому пугачу продавать нельзя: вмиг соорудят бомбарду, чтобы
после трупы обирать!
На резиновой лодке мы добрались до места, где, по уверениям
"Недреманного ока", лежал на дне затонувший корабль. В воду сунули
обзорную камеру, но я ничего не мог разглядеть сквозь такую толщу. Нырять
на глубину - для меня безумие. Анхель-хранитель тоже не изъявил желания
лезть в пучину. Братья-разбойнички полопотали, и "Недреманное око" ткнул
пальцем в сторону моториста. Тот белозубо улыбнулся, напялил сбрую и пал
за борт. Минут через пять он вынырнул, подняв над головой сжатый кулак.
Братья подхватили его, помогли перевалиться в лодку и снять снаряжение.
Некоторое время парень сидел, бессмысленно таращась и слизывая языком
кровавые потеки из носу. Потом шумно вздохнул, опять заулыбался и подал
мне на разжатой ладони серый ноздреватый камушек. Брат-подрядчик
перехватил камушек, поскреб ногтем, сполоснул за бортом и вручил мне
серебряную монету.
- Вот. Видите? Все правда.
Я вынул из бумажника десятку и протянул парню. Тот сжался и робко
глянул на брата-око. "Око" благосклонно кивнул, и моторист, просияв, сунул
бумажку под ветошь, на которой сидел.
- Не положено, - укоризненно сказал "око". - Иностранная валюта. Очень
щедро. Сейчас разрешаю. Больше никому не давать. Тюрьма.
- Как сувенир, - сказал я.
- Сувенир! - захохотал "око". - Сувенир! Полгода заработок. Сувенир!
Пока шли приготовления к пиру, я сидел на камне, опустив ноги в воду.
Вечерело. Бледное небо, густая синева моря, багрово-бурые библейские
утесы.
Анхель помалкивал шагах в десяти сзади, а во мне поднималось что-то
неизъяснимое. Словно вот сейчас я встану и начну прорицать, сам не понимая
рвущихся наружу звуков, корчась и захлебываясь от невозможности исполнить
волю, наказующую мне. И вдруг нечаянно произнесу странное слово - и небо
разверзнется, хлынет палящий бесцветный свет, утесы распадутся, а море
встанет стеной. Меня сшибет, заткнет дыхание, но я еще успею догадаться,
что это гром.
Я разом видел и этот крах, и безмятежность, и влачащуюся во мраке
"звезду", и мой рисунок ее потрохов, и Апострофа на круге, и Мазеппа за
полированным столом, и тысячу других предметов и событий. Словно у меня
было не одно зрение, а семь, словно я мог заодно существовать в семи
мирах, в одних буйствуя, в других подвергаясь буйству, в третьих
растворяясь в упоительном немыслим.
Вдруг наложились друг на друга мой эскизик прежних лет и чертеж
брата-подрядчика, и...
Чепуха жуткая. Жуткая чепуха.
Ересь.
Недобертоше сказать - его перекосит. Не скажу. Пусть трудится спокойно.
И долго.