Научно-фантастическая литература
Кир БУЛЫЧЕВ - Журавль в руках
Скачать Кир БУЛЫЧЕВ - Журавль в руках
11.
Еще не совсем стемнело, к тому же вышла луна. Дорога спускалась к реке,
но на мосту стоял муравей с длинным копьем. Увидев его, я свернул с
дороги и добрался до реки метрах в двухстах от моста. Низкий берег
терялся в осоке, и, когда я попытался выйти к воде, ноги начали вязнуть
в иле, пришлось довольно долго брести по берегу, прежде чем отыскался
участок песчаного дна. Там река разливалась широко, посредине ее был
островок. Я надеялся, что река неглубока.
До островка я добрался довольно быстро, хотя и промок по пояс, впрочем,
ночь не грозила заморозками, так что не страшно, можно пережить Зато в
протоке, отделявшей островок от дальнего берега, меня ждали испытания
Протока была узкой, рукой подать до черного обрывчика, опушенного
кустами Первый шаг погрузил меня по колени, вторым я ушел по бедра.
Течение здесь было куда быстрее, чем в широком русле, меня сносило, и я
знал уже, что со следующим шагом потеряю равновесие. Тогда я поднял
руку с ружьем и в полном отчаянии оттолкнулся - тут же меня понесло,
одной рукой выгребать было трудно. Я хлебнул воды, но ружья не окунул.
В конце концов на тот берег я все-таки выбрался, подняв больше шума,
чем стадо слонов, переходящее Ганг. Но промок я настолько, что
пришлось, засев в кустах, выжимать, дрожа от холода, все, что на мне
было. Самое печальное - промокли сигареты, а ведь именно сигарета
возродила бы меня: дрожали не только руки и ноги, но и селезенка и
прочие внутренние части тела.
Все еще дрожа, я натянул разбухшие ботинки на мокрые носки. До
отвращения холодные брюки и рубашка прилипли к телу. Я старался
отвлечься от телесных невзгод мыслями о том, что ждет меня впереди, но
мысли получались кургузыми и менее всего я был похож на полководца
перед решающим сражением. Поглядел бы на меня мой московский шеф Ланда
- вот уж сейчас мне не позавидуешь.
В этом разлившемся через бездну миров и человеческих судеб вечере были
затеряны, разобщены и связаны лишь моим эфемерным существованием -
словно рождены моим воображением - люди, никогда не видевшие друг
друга. Маша, погибшая полвека назад, и Луш, стоящая у плетня за озером
и глядящая на лесную дорогу, тетя Алена, листающая семейный альбом, и
тетя Агаш, замершая в черной щели, и Сергей, попавший в плен к
муравьям, и мальчик, умерший, потому что пошел со мной.
Все эти судьбы словно плотиной отделили меня от моих институтских
друзей и недругов. Вот только понять бы, насколько реальна эта плотина.
Звездная россыпь обрывалась, очерчивая черный горб горы - муравейник, в
котором я разыщу лесника. Луна подсветила черные дыры входов в холм Они
были редко разбросаны по всей стометровой высоте откоса. Самый большой
вход был внизу - прямо передо мной.
Моя миссия была совершенно бессмысленной, и, если бы я не так замерз,
то догадался бы вспомнить детство и совершить вычитанные в книгах
ритуалы прощания с жизнью. Но на счастье, я никак не мог согреться,
зверски хотел курить, был голоден, у меня ныл зуб - так что было не до
смерти.
У муравейника должны быть часовые. Не только у моста, но и у входов, а
уж наверняка у главного входа. Лучше мне проникнуть туда через
второстепенный туннель. Я подошел к горе так, чтобы меня нельзя было
разглядеть от моста или от главного входа, и на четвереньках полез к
черному отверстию метрах в десяти вверх по склону. У самого входа я лег
наземь и некоторое время прислушивался. Тихо. Тишина эта могла
происходить и оттого, что никто не подозревает о моем приближении, и
оттого, что они затаились, поджидая меня, чтобы надежней и вернее
схватить в темноте.
Я подполз поближе. Лунный свет проникал только на метр вглубь, дальше
не было ничего - вернее, могло быть что угодно.
Ну что ж, сделаем этот шаг? Ведь с тобой, Николай Тихонов, ничего не
случится. С тобой вообще ничего не может случиться. Случается с
другими. Я утешал себя таким образом до тех пор, пока не разозлился, -
такое утешение отказывало леснику в праве на равное со мной
существование, и время терялось попусту. Какая у меня альтернатива?
Убежать к двойному дереву? Вернуться к Маше и сказать: "Простите, но
ваш Сергей Иванович попал в плен к муравьям. В своем старании его
поймать они даже повесили изображающую его куклу на площади, и вряд ли
они выпустят его живым. Но не беспокойтесь. Маша, я буду о вас
заботиться, культурнее и интереснее, чем лесник: я покажу вам Москву,
свожу в Третьяковскую галерею и покатаю в парке на аттракционах...".
Я резко поднялся и нагнувшись вошел внутрь. Свободную руку я выставил
перед собой, чтобы не набить шишку. Кислый, затхлый запах густел по
мере того, как я продвигался дальше от входа. Иногда сверху гулко
падала капля воды или раздавался шорох. Я старался убедить себя, что
муравьи должны спать, крепко спать. Впереди, если меня не обманывали
глаза, желтело тусклое пятно света. Я решил, что ход, которым я иду,
вливается в другой, освещенный. И когда я наконец добрался до него и
увидел за углом неровно светивший факел, воткнутый в щель в стене, то
сразу вспомнил, что здесь уже побывал - в грезах. И даже копоть,
нависшая опухолью над факелом за долгие годы горения, была мне знакома.
Я положил на пол у поворота размокшую пачку сигарет, чтобы не
промахнуться, если придется в спешке убегать. Ружье я взял наперевес -
не потому, что оно спасет в этих туннелях, - так уверенней.
В глубокой нише что-то белело. Я подумал, что там хранятся муравьиные
яйца и поспешил прочь - у яиц могла быть охрана. Из следующей ниши
донесся глубокий вздох. Кто-то забормотал во сне. Люди? Ну хоть бы
спичку, хоть бы огарок свечи! Я заглянул внутрь. Было так тихо, что
можно было различить по дыханию - там несколько человек.
- Сергей, - позвал я шопотом. Я был уверен, что если лесник здесь, он
не спит. Никто не отозвался.
Нет, его здесь быть не может. Если пленника везли в крытом возке и
охраняли, вряд ли его оставили на ночь в открытой нише.
Странный мир. Люди и муравьи. На что годятся люди разумным муравьям?
Выращивать для них зерно и фрукты? Или, может, служить муравьям живыми
консервами?
На перекрестке туннеля пришлось затаиться. Несколько муравьев пробежало
неподалеку. Я не мог разглядеть их как следует в неверном свете
далекого факела - лишь тяжелые головы отбрасывали тусклые блики.
Значит, спят не все.
Я пересек этот туннель и свернул в узкий, еле освещенный ход, который
наклонно пошел вниз. Тюрьмы чаще бывают в подвалах.
И тут я услышал пение. Заунывное, тоскливое, на двух нотах. Пение рабов.
Это была высокая, гулкая, словно готический собор, пещера. Свет
факелов, не достигал потолка и оттого казалось, что он бесконечно далек.
У входа грудой лежали муравьиные головы. Неподалеку, другой кучей -
туловища муравьев. Словно кто-то рвал их на части и пожирал, обсасывая
хитиновые оболочки.
Посреди пещеры сидели кружком бледные, худые люди со спутанными черными
волосами, в черной облегающей одежде, подобной старинным цирковым
трико. Кто они? Союзники, пожиратели муравьев, мстители за людей?
И тут рухнула стройная гипотеза. Ведь стоит построить гипотезу,
отвечающую поверхностной связи фактов, домыслить ее, дополнить
легендой, как она становится всеобъемлющей, и отказаться от нее куда
труднее, чем принять вначале.
Это были муравьи-солдаты. Стащите с солдата громадный, вытянутый
рыльцем вперед шлем, снимите пузатую кирасу и блестящие налокотники -
внутри окажется человек. А виной моему заблуждению было несоответствие
массивных доспехов тонким конечностям, да мое воображение, скорее
готовое к тому, чтобы увидеть громадного разумного муравья, чем
худосочного грязного человека.
Солдаты пели песню из двух нот - сначала с минуту тянули одну, то тише,
то громче, потом сползали на другую. И такая тоска исходила от этой
кучки людей, скорчившихся в темном зальце при свете тусклых факелов,
дым которых уходил не сразу, а тек по стенам и по сырым, плохо
пригнанным плитам пола, что мне стало даже стыдно за то, что я их
считал муравьями.
А в сущности ничего не изменилось. Отпала лишь предвзятость. Рядом со
мной громко процокали шаги. Кто-то оттолкнул меня и прошел в пещеру.
Это был тоже воин - без шлема, в пузатой железной кирасе. Из-под кирасы
торчала зеленая юбка. Вошедший что-то крикнул.
На всякий случай я отошел подальше от входа. Начальник мог
спохватиться, пересчитать свою команду. В зале был шум, позвякивание
железа.
Минут через пять два солдата, уже в муравьином обличье - как только я
мог принять их за насекомых? - выскочили из зала. Начальник шагал сзади.
За неимением лучшего варианта я хотел было последовать за ними, но чуть
было не столкнулся с остальными. Они, если я догадался правильно,
решили избрать более укромное место для отдыха. Не доходя до меня
несколько шагов, солдаты нырнули в какую-то дыру. Так меня никто и не
заметил. Я заглянул в пещеру. Там было пусто. Лишь чадили факелы и
грудой лежали невостребованные кирасы и шлемы.
Я не мог преодолеть соблазна. Маскировка кого только не спасала!.. Шлем
с трудом налез, чуть не содрав уши. Кираса же никак не сходилась, я
запутался в крючках, и тут мне показалось, что кто-то приближается к
залу. Я уронил кирасу на пол и под оглушительный грохот железа выскочил
в коридор и побежал прочь. Щель в шлеме была узкой, и мне приходилось
все время наклонять голову.
На освещенном перекрестке офицер молча и остервенело избивал двух
солдат. (Не знаю, то были уже знакомые или незнакомые мне лица.).
Солдаты опрокинули на пол огромный чан с каким-то варевом, за что и
подвергались наказанию.
Нахально, словно муравьиный шлем был шапкой-невидимкой, я остановился в
десятке метров от офицера и ждал, чем все кончится. Кончилось тем, что
офицер устал молотить солдат и те, опустившись на колени, принялись
собирать с пола горстями гущу и бросать непривлекательную пищу обратно
в котел.
Я не уходил. Вряд ли столь небрежное обращение с похлебкой говорило
лишь о гигиеническом невежестве. Похлебка предназначалась кому-то, кого
следовало кормить, но чем, не имело существенного значения.
Офицеру надоело наблюдать, и он куда-то послал одного из солдат. Тот
вернулся через минуту с кувшином воды, чан долили, и все остались довольны.
Я спустился вслед за солдатами по скользкой узкой лестнице, пересек с
десяток туннелей, еще раз спустился вниз: теперь мы были ниже уровня
земли, стены стали совсем мокрыми, а по полу стекал тонкий ручеек.
Впереди послышался шум. Я не мог определить, из чего он слагается. Шум
был неровный, глухой, однообразный - он исходил из недр горы и словно
заполнял какое-то обширное, гулкое помещение. Туннель открылся на
широкую площадку, и, когда солдаты свернули в сторону, я смог
рассмотреть источник этого, ставшего почги оглушительным шума.
Множество факелов освещало огромный зал. От их дыма и мерцания было
трудно дышать, и картину, освещенную ими, нельзя было придумать.
Пожалуй, и Данте, специалист по описанию ада, остановился бы в
растерянности перед этим зрелищем.
Не знаю, сколько там было людей - наверно, больше сотни. Некоторые из
них дробили камни, другие подвозили их на тачках, третьи отвозили
измельченную руду куда-то вдаль, к огням и шуму, - этот зал был частью,
говоря современно, технологической цепочки, которая, вернее всего,
тянулась от рудников, спрятанных недалеко, в пределах этой же горы, к
плавильням и кузням.
Один из солдат ударил в железяку, висевшую на столбе, и люди увидели
чан с пищей.
Грохот молотков, скрип тачек, гул ссыпаемой породы оборвался. Возник
новый шум, утробный, жалкий, - он слагался из слабых голосов, шуршания
босых ног, стонов, ругани, вздохов - далеко не все могли подойти к
площадке, некоторые ползли, а кто-то, лежа, молил, чтобы ему тоже дали
поесть. Господи, подумал я, сколько раз в истории Земли вот так,
равнодушные солдаты, часто сами бесправные и забитые, ставили перед
узниками чан или котел, в котором плескалась надежда умереть на день позже.
Люди доставали огкуда-то черепки (один подставил ладони) и покорно
ждали, пока солдат зачерпнет этой похлебки, сегодня еще более скудной,
чем всегда, и можно будет отползти в угол, обмануть себя ощущением хоть
какой-то пищи.
Я был достаточно начитан в истории, чтобы знать, что в одиночку, даже
вдесятером, не изменить морали и судеб этой горы и других таких же гор.
Донкихотствовал мой лесник, сражался с ветряными мельницами. А я?
Изобретал зловещих муравьев - в сказочном сне легче отстраниться от
чужой боли.
