Очнувшись от полусна-полузабытья. Туман чувствовал себя так, что лучше бы
вообще ничего не чувствовать, а лежать бездвижно и бесчувственно в гробу.
   В углу комнаты валялись два  раздавленных  каблуком  одноразовых  шприца,
которыми пользовались раз пять. Вчера из них лилась в вену живительная влага
и по жилам тек кайф. Сегодня кайфа  не  осталось.  А  осталась  начинающаяся
ломка и лютая злость по отношению ко всему на свете.
   Он приподнялся на кушетке,  прикрытой  толстым  ворохом  старых  одеял  и
покрывал, огляделся на замусоренную тесную комнатенку, в которой прожил  все
семнадцать лет своей жизни, и заорал севшим и слабым голосом:
   - Э, дома есть кто?
   Дома никого не было.
   - Сука, - прошептал  он,  опуская  онемевшие  ноги  на  пол  и  с  трудом
поднимаясь. Пол корабельной палубой ходил под ногами.
   Дорога на кухню далась нелегко, он в  кровь  расцарапал  ногу  о  гвоздь,
торчавший из старой тумбочки, задел  покатившуюся  по  полу  пустую  бутылку
водки. Бутылка была нестандартная,  из  тех,  что  в  пункте  стеклотары  не
принимают, поэтому маманя ее еще не подмела.
   Дверца сломавшегося три  месяца  назад  холодильника,  служившего  теперь
шкафом,  открывалась  туго,  и  пришлось  дернуть  за  ручку  два  раза.  Из
шкафа-холодильника дохнуло застарелой гнилью Туман  поморщился  и  захлопнул
дверцу. Плохо! Как же все плохо!
   Интересно, была вчера маманя здесь или нет? Кажется, ее не  было.  Скорее
всего,  она  ночевала  у  кого-то  из  своих  вонючих  хахалей  или   просто
пристроилась уютно под забором - ночи еще прохладные, но ей не привыкать.
   - Падла, - он почесал зудящий затылок. И с сожалением констатировал,  что
нужно выползать на улицу.
   Ползти было недалеко - каких-то триста метров.
   Он  влез  в  ставшие  уже  тесными  джинсы,  с  трудом  натянул  красную,
переливающуюся, с желтой английской  надписью  ветровку,  которая  была  ему
мала, жала в плечах,  но  дареному  коню  в  зубы  не  смотрят.  Точнее,  не
дареному, а краденому - ведь куртку он с корешами позаимствовал в  Москве  у
хорошо одетого, но, на свою беду, хлипкого очкастого доходяги.
   Подъезд мало отличался от квартиры Тумана - тот же мусор под ногами,  тот
же  запах  гнили,  только  колорита  добавляли   стены,   густо   исписанные
нецензурными фразами и названиями западных групп.
   На улице было  тепло,  май  уже  прижаривал  отвыкших  от  тепла  жителей
Подмосковья, но Туману было все равно зябко - его  бил  колотун,  неизменный
спутник кайфа. Солнце  стояло  высоко,  значит,  дело  близится  к  полудню.
Впрочем, Тумана время особо не интересовало, оно не значило для него ничего,
поскольку торопиться ему было некуда. Из школы его с  позором  вытурили  еще
год назад, а от работы лошади дохнут. Хватило того, что покрутился у хачиков
на стихийном рынке у Минской трассы, потаскал неподъемные коробки с  ножками
Буша, просроченными консервами и соками. Там он  был  два  раза  сильно  бит
из-за разногласий во взглядах на чужую  собственность,  после  чего  хачиков
люто возненавидел, однако к чужой собственности не охладел.
   Ноги сами  несли  его  в  нужном  направлении.  Он  вышел  к  длиннющему,
отделанному синим и белым кафелем двенадцатиэтажному дому,  охватывающему  с
трех сторон, как крепостная стена, двор  с  грибками  и  каруселями.  Первый
подъезд, код 254. Щелчок - дверь открылась. Справа ступеньки ведут к лифту -
Туману туда не надо. Слева спуск в подвал - в самый раз.
   На двери подвала висел тяжелый ржавый замок, пытающийся  убедить  всех  в
своей надежности. Но он для лохов. Человек внимательный  увидит,  что  скоба
вовсе не прикреплена намертво гвоздями, а держится на честном слове. Поэтому
достаточно чуть нажать на дверь, и послышится  так  хорошо  знакомый  Туману
треск, и откроется проход. Остается  только  аккуратно  приладить  дверь  на
место. Все это проделано сотни раз.
   Туман пригнулся, чтобы  не  удариться  головой  о  трубу,  о  которой  он
старался не забывать и все равно время от  времени  набивал  шишки.  Дальше,
через пять шагов, обычно бывает лужа, не наступить бы. Теперь пробраться под
выступами, идущими под низким потолком трубами...  И  вот  впереди  замаячил
электрический желтый свет.
   - Здорово,  придурки!  -  ласково  поприветствовал  Туман  собравшихся  в
подвале людей, толкая грубую, сколоченную из серых, подвернувшихся под  руку
досок дверь.
   Помещение было квадратное, с низким потолком, площадью  метров  двадцать.
Ребята несколько месяцев назад приволокли сюда со свалки продавленный диван,
у мусорных баков нашли старую, обшарпанную резную этажерку. В тех же  местах
разжились стульями. Тюрьма стянул откуда-то  лампу  с  оранжевым  матерчатым
абажуром. А Шварц - даром что на вид полный дурак, но ручки у него умелые  -
умудрился протянуть электричество. Его же  руками  был  сколочен  просторный
стол. Стены обклеили фотографиями, преимущественно из  "Плейбоя"  и  дешевых
полупорнографических журналов. Так что подвал приобрел вполне жилой вид.
   - Здорово, доходяга, - кивнул Тюрьма. К полудню в подвал уже  подтянулась
вся компания.
   - Па-па, - колотил ладонью по колену в такт музыке  Шварц  -  похожий  на
бычка, упитанный, с  накачанными  бицепсами  и  трицепсами  и  мощной  шеей.
Блаженно закатив глаза, он полулежал на диване, нацепив наушники плейера.
   Тюрьма  -  высокий,  нескладный,  татуированный  с  ног  до   головы,   с
металлической фиксой и злыми маленькими глазками, высунув язык,  дорисовывал
непристойную картинку на листе бумаги.  К  рисованию  у  него  были  хотя  и
неразвитые, но зато ярко выраженные способности, поэтому картинка получалась
убедительная. Кикимора - плотная, задастая, с уже оформившимися крупными  не
по годам грудями и шрамом через подбородок девчонка, зевала, устроившись  на
сваленных в углу кожаных  матах,  которые  год  назад  в  лунную  ночь  были
вынесены из спортзала родной четвертой городской школы.
   Все они с детства росли вместе, учились в одной школе.  Это  было  крепко
стянутое каким-то непонятным  притяжением  подвальное  братство,  сплоченное
дихлофосом и  клеем  "Момент",  мелкими  кражами  и  грабежами,  не  слишком
заботящееся о своем будущем и быстро забывающее прошлое.
   - Улетный "герыч" вчера  попробовал,  -  безрадостно  похвастался  Туман,
присаживаясь на мат рядом с Кикиморой.
   Та заинтересованно посмотрела на него.
   - Раскумариться нечем, - вздохнул Туман. - Ничего не осталось?
   - Черняшка у Шварца была, - сказал Тюрьма.
   - Ему зачем?
   Шварц - единственный в компании не кололся, не нюхал клей, все  свободное
время он качался. Две гири, которые увезли на тележке прошлой зимой  с  дачи
какого-то  москвича,  -  это  Шварцева  любимая  игрушка.  Туман  их  как-то
попробовал оторвать от пола, у него что-то где-то хрустнуло, и теперь  он  к
ним  не  подходил,  стыдясь  еще  раз  продемонстрировать  свою   физическую
ущербность.
   - Не знаю, - пожал плечами Тюрьма и вернулся к рисунку,  начав  тщательно
вырисовывать самое  интересное  место  у  женщины,  при  это  намеренно  его
гипертрофируя.
   - Э, Шварц, - Туман встал и потряс за плечо приятеля. Тот снял наушники.
   - Чего?
   - Черняшка где?
   - Нет.
   - Куда дел?
   - Натахе из тридцать пятого дома отдал.
   - На хрен?
   - Вот именно - на хрен. Она знаешь как языком работает.
   - Я думал, ты кореш... А ты мою черняшку этой суке отдал.
   - Это моя черняшка была... Я ее купил, - обиделся Шварц.
   - Для Натахи?
   - Для Натахи.
   - Для суки черняшку купил, а другу - от винта?  -  Туман  на  самом  деле
обиделся, хотя, по логике, повода для это никакого не имел.
   - Да ладно тебе, - Шварц пожал плечами и опять нацепил наушники.
   - Сука! - Туман подпрыгнул и ударил ногой в стенку. Получилось неуклюже -
каратист из него был аховый, по ноге пробежала боль. - Бабки есть у кого?
   - Ха, - саркастически хмыкнул Тюрьма.
   - Не жизнь ни хера! -  заводился  Туман.  -  У  хачиков  денег  вагон.  У
дачников - вагон. А у нас - шиш да ни копья!
   Разговор это был  старый.  И  велся  не  первый  год.  Заканчивалось  все
примерно одинаково - компания  шла  шуршать  по  дачам  или  отправлялась  в
Москву, где можно рвануть сумку или снять  куртку  с  какого-нибудь  пацана.
Красть Туман любил  больше.  За  рывки  его  два  раза  били  так,  что  при
воспоминании об этом начинали ныть сломанные ребра. И страх  этот  въелся  в
печенки. Лучше  всего  воровать  из  дач  -  зимой,  когда  ты  знаешь,  что
оставленный хозяевами до теплых времен дом еще  несколько  месяцев  в  твоем
полном распоряжении. Тогда спокойно,  как  в  магазине,  выбираешь  товар  и
знаешь, что платить не надо. Да еще можно  приколоться  -  нагадить  посреди
комнаты или написать дерьмом на стене что-то веселое, типа "Братья ада".
   - Тебе на дозу надо? - поинтересовался Тюрьма, не бросая своего занятия и
работая ластиком.
   - Ну... Вообще... А тебе чего, бабки не нужны?
   - Ну ты скажешь. Как же не нужны. Нужны.
   - Ну и где?
   - Что где?
   - Бабки где лежат?
   Тюрьма задумался... В принципе, он часто задумывался над тем,  где  лежат
бабки. К тому же хотелось не жалких копеек, а чего-то  более  существенного.
Чтобы затовариться классно. И чтоб тачка. И чтоб.., вообще, как в рекламе...
   - Вспомнил, - хлопнул в татуированные ладони Тюрьма. - Знаю, где бабок  -
как зерна на элеваторе.
   - И где это? - полюбопытствовал вяло Туман.
   - В Чертанове. Барыга один.
   - По наркоте?
   - Ага. Он по крупняку работает. Мелким барыгам поставляет... Хачик.
   - Хачик, - оживился Туман.
   - Ему бабки за зелье тянут со всей Москвы. А  чего?  Охерачиваем  барыгу.
Бабки берем. "Герыч" берем. Как короли будем. Представь, Туман. Все  тик-так
будет.
   - Тип-топ, - кивнул Туман.
   -  Мне  бабки  нужны,  -  оживился  Шварц,  снявший  наконец  наушники  и
прислушивающийся к разговору. - Мотоцикл нужен.
   - Сильно нужен? - спросил Туман.
   - Сильно.
   - Значит, кабздец барыге, - хохотнул  Туман.  И  упал  на  маты  рядом  с
Кикиморой, которая все так же скучающе изучала плакат - "Муммий Тролль" - на
стене. Он ухватил ее за колено, притянул к себе.
   - Отстань! - она оттолкнула его от себя.
   - А по хайлу?
   Кикимора зло посмотрела на него.
   - Да ладно тебе, - Туман притянул ее снова. - Пошли, - встал и настойчиво
потянул  ее  в  закуток,   маленькую   комнатенку,   скрытую   от   глаз   и
использовавшуюся для интима.
   Она пожала плечами и отправилась за ним.