Илья РЯСНОЙ - ОХОТА НА УРОДОВ

   У Кикиморы болела вся филейная часть. Ее папаша, вечно хмурый  и  нередко
пьяный работяга с фарфорового завода, когда  дочка  пришла  в  третьем  часу
ночи, взял ремень и выпорол ее почем зря.
   - Шалава растет, ух! -  погрозил  он  ей  ремнем  и  цыкнул  на  двух  ее
маленьких братьев, испуганно выглядывающих из спальни.  -  Не  хватало  еще,
чтобы дочь на Тверской стояла!
   - И встану! - с вызовом воскликнула она.
   - Ах ты, - он опять замахнулся ремнем.
   - Хватит - воскликнула мать, кутаясь в халат. - Она больше не будет.
   Папаша вопросительно посмотрел на дочь.
   - Буду, буду, буду! - закричала Кикимора.
   - Вот блядь выросла! - папаша хлестнул ее по щеке, потом обреченно махнул
рукой, обернулся и пошел в спальню.
   Кикимора поплелась к себе в комнату, держась за больное место,  упала  на
кровать и лежала, всхлипывая:
   - Гад, гад, гад...
   Папашка охаживал ее не первый раз. Конечно, обо всех ее  выходках  он  не
знал. Но того, что знал, было вполне достаточно для  нервной  трясучки.  Еще
три года назад его вызывали в милицию, уведомили, что  дочурку  застукали  в
подворотне, когда она нюхала клей с пацанами.  От  рук  она  отбивалась  чем
дальше, тем больше. Школу бросила. Проработала продавщицей три недели, но ее
выгнали за отсутствие малейшего желания работать. А полгода назад он  увидел
у нее в сумке шприц и выпорол так, что она не  могла  две  недели  присесть.
Ушла тогда из дома и жила в подвале дней  десять.  Потом  заплесневела  там,
потянуло на нормальную еду, в домашний уют. И вернулась. Отец, осунувшийся и
изнервничавшийся, ни слова не сказал ей тогда, пальцем не тронул. А мать все
плакала.
   Ох, как же болела задница! Ремень у отца  был  армейский,  пригодный  для
таких экзекуций. И хлестал папашка со знанием дела.
   - Ненавижу, ненавижу, - хлюпала она носом. Действительно,  из  глубин  ее
души поднималась мутная острая ненависть. Кикимора  лежала  и  мечтала,  что
будет бить папашу ногами, а тот будет просить прощения. Убила бы... Убила...
   В семье Кикимора чувствовала себя чужой. Ее  злила  курица-мать,  которая
все кудахтала, что желает ей только добра, выводил из  себя  раздражительный
отец, приводил в бешенство сопливый мелкий братишка, все время ноющий.
   Уткнувшись в мокрую подушку, она все-таки заснула. Сон  был  глубокий.  В
нем были кошмары, но утром она их не могла вспомнить. Кожа саднила, в  одном
месте ремень рассадил кожу до  крови  Она  проглотила  яичницу  с  томатами,
которую приготовила мать.
   - Ну и что ты дальше  собираешься  делать?  -  начала  набивший  оскомину
разговор мать.
   - А ниче, - ответила Кикимора.
   - Ты о будущем думаешь?
   - Да ладно, - отмахнулась Кикимора, набивая рот.
   - Чем ты будешь заниматься?
   - Квартиры грабить, - вдруг брякнула Кикимора.
   - Дура!
   - Пока, - Кикимора поднялась со стула и устремилась из квартиры.
   В подвале все собрались давно. Разговор зашел о том же, о чем  спрашивала
Кикимору мать, - что делать дальше.
   - Надо дела делать, - гундосил снова Туман. Его распирало оттого, что они
являются обладателями  огромного  богатства  -  пяти  стволов  и  нескольких
коробок патронов - и не могут его употребить в дело. Наверное, так чувствует
себя евнух, охраняющий гарем, падкий до женского пола и не способный  ни  на
что.
   - А если сберкассу взять, - предложил Туман.
   - Какую сберкассу? - возмутился Тюрьма. - Ты с трех метров  в  Хорька  не
попал! А менты со стволами выскочат - чего ты делать будешь?
   -  Ты  недавно  ментов  собирался  валить,  -  огрызнулся   не   терпящий
противоречий Туман.
   - Я и сейчас согласен.
   - Да, - задумался Туман. - Нужно потренироваться.
   - Как? - не понял Тюрьма.
   - Ну, грохнуть кого-то.
   - Ну ты даешь, - протянул Шварц.
   - Кому даю - мое дело, - кинул зло Туман. - Завалим, посмотрим, как  оно,
в натуре.
   - А кого? - с сомнением произнес Тюрьма.
   - А давайте папашу моего! - подала голос Кикимора.
   - Кого? - удивился Тюрьма.
   -  Предка.  Козел,  житья  не  дает.  Во,  -   она   стянула   джинсы   и
продемонстрировала исполосованный отцовским ремнем зад.
   - Не. Сразу нас найдут, - отмахнулся Туман.
   - Не найдут, - закапризничала Кикимора.
   - Вентиль закрути,  -  бросил  ей  Туман,  и  Кикимора  тут  же  послушно
заткнулась. - Надо кого-то со стороны завалить.
   - И кого?
   - У теплоцентрали на Фруктовой бомжара живет. Его и завалим.
   - А чего он тебе? - удивился Тюрьма.
   - А ничего... Три года его, суку, знаю. С мамашей моей квасил  и  квасил.
Во, - Туман ощерился, демонстрируя ряд зубов, в  котором  чернел  провал.  -
Зуб, сука помойная, высадил.
   - Давай лучше наваляем, - предложил Шварц.
   - Наваляем... Он в два раза тебя шире. Кулак -  во...  Его  мочить  сразу
надо.
   Энтузиазма по этому поводу ни у кого, кроме Тумана, не возникло. Но  ему,
наконец, удалось уговорить корешей.
   - А ты знаешь, где он? - спросил Туман.
   - В восемь утра на электричку попрется, - сказал Туман. - У него в Москве
точка. Милостыню просит. Я знаю его маршрут.

***

   Рука, которую он держал под рубахой, вспотела. Пальцы впились в  рукоятку
пистолета, будто замерзли на ней, и, казалось, разморозить их уже не в силах
никому.
   Сознание у Тумана будто раздвоилось. Одна часть взирала на все с холодным
интересом стороннего зрителя. Другая металась  где-то  в  области  сердца  и
гнала  по  жилам  кровь,  сжимала  все  изнутри  и  толкала  в  мозг  дурные
предчувствия и мысли.
   Вдруг возникла дурацкая и страшноватенькая картинка  -  вот  он  вынимает
пистолет, жмет на спусковой крючок, а железяка оказывается бесполезной. И он
с Гусем, так звали  того  татуированного,  прошедшего  половину  зон  России
бомжа, оказывается лицом к лицу. Какие кулаки у Гуся - он помнил отлично.
   Дрожь опять прошла по телу. Туман  не  верил,  что  отважится  подойти  и
выстрелить. И мечтал, чтобы Гусь, постоянно отправляющийся по утрам по этому
маршруту, на этот раз передумал, или заболел, или его  повязала  милиция,  а
еще лучше, чтобы он просто сдох от левой водки.
   Раздался леденящий душу вопль. У  Тумана  едва  не  выпрыгнуло  сердце...
Оказалось - вопят сцепившиеся коты.
   Туман с трудом разомкнул вспотевшие пальцы и потряс  рукой,  возвращая  в
нее кровообращение. Все, пора успокоиться. Тюрьма, маячивший вдалеке,  около
перекопанной еще полгода назад траншеи, над которой шли  широкие  трубы,  не
должен видеть, что он трясется. Туман, мало что  знавший  в  жизни,  тем  не
менее выучил: если хочешь верховодить в  шобле,  никогда  нельзя  показывать
слабость.
   Он глянул на часы "Сейко", которые снял с того же  паренька,  с  которого
стянул куртку. Стрелки показывали шесть сорок одну.
   Место было заброшенное. Здесь проходила  открытая  теплоцентраль,  дальше
располагался покинутый коровник и  недостроенные  здания  овощного  совхоза.
Гусь выбрал это место, потому что тут тепло и менты захаживают редко.  Можно
было, конечно, отправиться искать его там, в развалинах  старой  стройки,  в
заброшенных подвалах и развалившихся строительных вагончиках, но вряд ли там
его найдешь. Да и тогда вообще неизвестно, чья возьмет.
   Туман, обуреваемый противоречивыми чувствами, ощутил боль в груди. Каждая
секунда ожидания отдавалась болью.
   Гусь вылез с треском, как кабан, из кустов через двадцать минут и  побрел
по разломанному асфальту, упорно пытаясь  не  споткнуться  и  не  рухнуть  в
раскопанную траншею. Здоровенный, с массивной,  поросшей  бородой  челюстью,
широченными  плечами,  в  пятнистом  камуфляже,  прилично  истертом   и   до
неприличия грязном, и новеньких башмаках, которые, скорее всего, получил  от
международной организации защиты  бомжей,  устраивавшей  бесплатные  раздачи
одежды и жратвы  около  Курского  вокзала,  он  брел  расхлябанной  походкой
человека, хотя еще и не наквасившегося, но в жилах у которого уже не  первый
десяток лет вместо крови течет спирт.
   Он смотрел сосредоточенно под ноги, а когда поднял  глаза,  то  увидел  в
нескольких метрах перед собой Тумана. Наморщился, пытаясь узнать. Узнал.
   - Ленька. Оглоед, - икнул Гусь. - Дай червонец на опохмелку.
   - Откуда? - зачем-то ответил Туман, ощущая,  как  решимость  окончательно
оставляет его.
   - У, падла, - Гусь сжал кулак и погрозил ему. - Поймаешь у меня в зубы...
   И тут Туман сбросил с себя оцепенение. Дрожащей рукой выхватил пистолет и
направил его в грудь Гусю.
   Тот удивленно посмотрел на  пистолет.  Протянул  руку,  шагнул  навстречу
Туману. Хотел что-то сказать.
   И тут Туман нажал на спусковой крючок. Гусь как ни в чем не бывало сделал
еще шаг. И Туман понял, что не попал. Или патроны холостые - пришла в голову
дикая мысль. До Гуся оставалось совсем немного, а Туман знал, что  неуклюжий
на вид бомж, несмотря на свои годы, все еще не  утратил  прыти  и  сейчас  в
прыжке настигнет его, повалит и просто раздавит,  как  муху  И  Туман  снова
нажал на спуск. Прогрохотал еще один вые грел  Гусь  отшатнулся  и  упал  на
колени. Промычал обиженно что-то нечленораздельное и тяжело рухнул на землю,
забившись в судорогах.
   Вокруг Тумана все покрылось каким-то ватным прозрачным  веществом.  И  он
двигался вяло, будто преодолевая сопротивление этой среды Что-то толкало его
и  заставляло  действовать,  хотя  хотелось  просто  обернуться  и  побрести
куда-нибудь - безоглядно и бессмысленно. Он  подошел  к  дергающемуся  Гусю.
Поднял пистолет. Выпалил в голову.
   - Атас! - крикнул Тюрьма.
   Оглянувшись все так же, казалось, медленно. Туман разжал пальцы и  бросил
пистолет. И устремился прочь от этого места.