Драма
Александр Чехов. - Тайны живописи.
Скачать Александр Чехов. - Тайны живописи.
4.
Утро. Щебечут воробьи, чуть слышно шелестит листвой ветер, короткий
гудок автомобиля, противно, но, к счастью, ненадолго задребезжали, отъезжая
в сторону, металлические ворота близлежащей фабрики, потом донеслось
прерывистое гудение двигателя, снова короткое дребезжание, закончившееся
глухим стуком, словно что-то упало, чьи-то шаги. Миша лежал головой к окну,
но в стекло книжных полок мог видеть его отражение. Несколько легких
перистых облаков и тополиные ветви поверх трехтомника Гессе -- небрежные
мазки акварелью.
Еще есть время и можно полежать и подумать, расслабившись, потянувшись,
прикрыв глаза. О чем? Да о чем угодно. Мысль бежит неуловимо. Даже когда мы
сосредотачиваемся на чем-либо, отвлечение приходит незаметно, как бы
исподтишка, и вот вместо поставленной задачи мы думаем уже о просмотренном
вчера фильме, о положении на Балканах, о ситуации в стране, о новом доме,
мрачной серой высотке, которую строят неподалеку, потом замечаем это,
останавливаемся, возвращаемся к тому, с чего начали, но ум игрив, как
котенок -- ему нужно подсунуть нечто крайне интересное, чтобы он остановился
на чем-то одном хотя бы ненадолго, нечто динамичное и непостоянное, как
бумажка на ниточке, которая все время ускользает из лап. Одна ассоциация
цепляет другую, мы углубляемся в свое детство или в мечты о будущем, мы
забавляемся со своими фантазиями, мы становимся ими на мгновения, играем
воображаемые роли в воображаемом мире, а потом вдруг осознаем себя лежащими
на продавленном в середине диване, отчего немного болит под лопатками, а
проезжающим под окном редкий автомобиль удаляющимся гулом напоминает о
реальности майского утра, перистых облаков и Гессе. Почему-то эту реальность
ум может воспринимать без напряжения.
"Театр" -- он зацепился, наконец, за это слово, и оно повисло теперь в
его уме навязчиво, словно опухоль, притягивая к себе все мысли, все
внимание. Он перевел взгляд на белый, покрытый кое-где мелкими трещинами
потолок и закинул руки за голову. Театр был странный. Совсем не большой,
студийный, с маленьким зрительным залом, совершенно не нужным, потому что ни
зрителей, ни аплодисментов, ни ожидания, ни шепота, ни возни, ни кашля в
этом зале никогда не было. Этот театр был пуст, абсолютно пуст, если не
считать нескольких чудаковатых актеров, собирающихся здесь вечерами, чтобы
сыграть в очередной раз что-то исключительно для себя, исключительно ради
наслаждения самой игрой. Когда-то они играли Шекспира, Брехта и Софокла и
еще, конечно, Чехова, их было мало, и каждый, поэтому, брал на себя сразу
несколько ролей, играя порой одновременно и Гамлета, и Горацио, и даже
убийцу Клавдия, все в одном лице, было интересно, ново, необычно,
привлекательно, завораживающе, какие монологи, какие новые трактовки всем
знакомых сцен и сюжетов открывались им в этом пустом зале с восьми до десяти
часов вечера! Но со временем им наскучило и это. И тогда они стали сочинять
пьесы сами. И первая, самая первая пьеса была о художнике, который
влюбляется в собственную модель. Они знакомятся на улице, на остановке
трамвая, банально, пошло, сентиментально, обыденно, поздним майским вечером,
где-нибудь в центре города, как обычно знакомятся люди на остановке трамвая,
почти случайно, он влюбляется в нее по уши, он пишет ее портреты один за
другим, бездарные, парадные портреты одной и той же женщины, полные
позерства и мнимой, показной роскоши. Потом появляется третий или, может
быть, третья, потом... Пьеса о художнике, как и его первый, написанный год
назад сценарий -- Миша с детства увлекался рисованием, помимо всего прочего,
эта тема была ему близка, он уже не в первый раз обращался к ней и сейчас
чувствовал, что играть они должны будут именно об этом, о живописи, о
творчестве, о том, как из-под кисти на чистом белом холсте из ничего
рождаются картины, цвета, линии. Забавное это развлечение -- творить...
Да... Тот, прошлогодний сценарий не получился, но этот... Это будет лучше и
он получится обязательно. Как там было в недавно прочитанном стихотворении у
того китайца? В центре нарисуем высокий пик-хозяин, а сбоку -- горы-гости,
так, чтобы мчались к нему, на сгибе поместим монашеский скит, а у дороги --
простое жилье. Селу или ферме придадим ряд деревьев, составив их в рощу, у
обрыва нарисуем водную ленту -- пусть брызжет и мчится... Миша с радостью и
вдохновением наблюдал сейчас тот удивительный, уникальный, волнующий момент,
когда отдельные разрозненные мысли, бессвязные образы и смутные идеи,
накопленные за последние дни, собираются в нечто цельное, четкое,
оформленное, в некую конструкцию или, лучше сказать, пейзаж, масштабную
картину с горами, рекой, домами и дорогами, он знал уже имена и возраст
актеров, черты их характеров, он видел перед собой ясно, как в кино, первую
сцену, и была полная внутренняя уверенность, что она должна быть именно
такой -- словно медленно выплывающая из темноты, из небытия, из
пространства, не сразу, постепенно появляющийся на свет мир ирреального
театра, зрительного зала, декораций, актеров и их персонажей, живущих в
каком-нибудь большом городе где-то в России, не в Москве, нет, где-то в
провинции, где жизнь похожа на медленно несущую свои воды Волгу, полная
созерцательности и сосредоточения, когда можно остановиться, оглянуться
назад, подумать и только после этого сделать шаг дальше.
Миша встал, как был в трусах, сел за стол, смахнул пыль с клавиатуры,
положил руки на клавиши. Пальцы его напряженно замерли на несколько секунд,
затем выстрелили короткую, звонкую очередь. На белом листе появилась
надпись:
"ТАЙНЫ ЖИВОПИСИ"
киносценарий