Драма
ЭРНЕСТ УДЕТ - ЖИЗНЬ ЛЕТЧИКА
Скачать ЭРНЕСТ УДЕТ - ЖИЗНЬ ЛЕТЧИКА
Машина Рейнхольда лежит в самом центре поля. Она почти не повреждена и выглядит
так, как будто готова к взлету в любую секунду. Мы бежим к самолету через
зеленые сеянцы. Пехотинец рапортует. Рейнхольда нашли сидящим за ручкой
управления, права рука - на кнопке пулемета. Его лицо было заморожено
напряжением последнего боя, левый глаз прищурен, правый широко открыт, как будто
бы он продолжал целиться в невидимого врага. И в этом положении его настигла
смерть. Поля ударила сзади в голову, выйдя спереди между бровями. Входные и
выходное отверстия очень маленькие. Мы забираем мертвеца и увозим его с собой.
"И я хотел бы так умереть", говорит мне Глинкерман.
Через несколько дней прибывает наш новый командир - лейтенант Гонтерман. У него
отличная репутация. Он сбил двенадцать самолетов и шесть аэростатов.
Его тактика совершенно нова и всех нас удивляет. Прежде чем открыть огонь, он
уже побеждает врага тем, что выбирает самую удобную позицию. И когда он наконец
начинает стрелять, ему требуется самое большее десяток патронов чтобы разнести
на куски вражескую машину, поскольку к тому времени он обычно приближается к ней
на расстояние двадцати метров.
От него веет спокойствием. Его круглое, как у фермера, лицо, не выражает никаких
эмоций. Но одно в нем меня смущает: его раздражает каждое попадание в машину,
которое он может найти после приземления. В этом он видит доказательство своих
недостатков как летчика. Если применяется его система, правильно проведенный
воздушный бой не позволяет его оппоненту сделать ни одного прицельного выстрела.
В этом отношении он полностью противоположен Рихтгофену. Красный Барон принимает
рапорт своих механиков о попаданиях в аэроплан с улыбкой пожимая плечами.
Почти одновременно с прибытием Гонтермана эскадрилья перебазируется из Ле Сельве
обратно в Бонкур. Это старый французский замок, окруженный парком. Владелец,
старый провинциальный дворянин, живет здесь со своей женой и двумя дочерьми. Они
переселились в отдаленную часть дома и предоставили в наше распоряжение самые
раскошные комнаты. Скорее всего они ненавидят нас, но их поведение вполне
корректно. Если мы встречаем их в коридоре или парке, они приветствуют нас с
ледяной любезностью.
Однажды все изменяется. За обедом Гонтерман рассказывает нам, что он только что
встретил в коридоре хозяина. Старик плакал. Его дочери должны идти в деревню и
работать в поле. Комендант города, рядовой первого класса изводит и раздражает
их как только может. Скорее всего он пытается заигрывать с младшей, худой и еще
не успевшей подрасти девушкой пятнадцати лет. Гонтерман обещает разобраться с
этим делом. Его лицо краснеет от гнева когда он говорит об этом нам.
После обеда этот рядовой приезжает в замок на толстом жеребце. Мы поставили
кофейный столик под деревьями в саду. Окна в комнату Гонтермана открыты и мы
можем слышать каждое его слово.
"На вас поступила жалоба," начинает Гонтерман. Он говорит тихо, но громче
обычного.
"Это моя привилегия, герр лейтенант!". Рядовой говорит доверительно и с
уверенностью в своей правоте.
"Это как?"
"Когда эти девки не слушаются, они должны быть наказаны!"
Голос Гонтермана становится громче: "Мне сказали, что вы также приставали к
одной из женщин."
Длинная пауза, затем снова голос Гонтермана: "Например, к молодой графине
которая живет здесь, в замке."
"Я не обязан отчитываться перед вами в этих делах, герр лейтенант. Я комендант
этого города!"
Голос Гонтермана становится таким громким, что мы прямо подпрыгиваем.
"Ты - кто? Ты - грязная свинья! Животное! Персонаж, которого нужно поставить к
стенке без всякого промедления! Мы сражаемся честным оружием против честного
врага, а такой негодяй как ты занимается своими делишками и все пачкает!"
Это похоже на средневековую экзекуцию. В течении целых пяти минут Гонтрман бьет
его, бьет своими словами. Но это не смягчает наказания.
"Я отдам тебя под военно-полевой суд," кричит он в конце: "Пошел отсюда!"
Рядовой проходит мимо нас. Его лицо бледно и покрыто потом. В расстройстве он
забывает отдать честь и даже сесть на лошадь. Затем приходит Гонтерман. Он уже
остыл.
Мы вылетаем на вечернее патрулирование. Гонтерман сбивает Ньюпор, я - Спад. Это
моя шестая победа.
На следующее утро Баренд, который живет в деревне с другими механиками
рассказывает мне, что коменданта увела фельджандармерия. Гонтерман пользуется
поддержкой гораздо большей, чем позволяет предположить его ранг. Там, в штабах,
ему знают цену. В течении двух недель, которые Гонтерман провел в нашей
эскадрильи, он сбил восемь самолетов противника. Его награждают высшим орденом
за храбрость, Pour le Merite, и месячным отпуском. Перед своим отъездом он
назначает меня исполняющим обязанности командира эскадрильи.
Мы летаем каждый день как только хоть в какой-нибудь степени позволяет погода.
Чаще всего - три раза в день: утром, в полдень и вечером. Чаще всего мы
патрулируем над нашими позициями и воздушные бои случаются не часто. Французы
летают осторожно, но тактически действуют очень грамотно. У нас всех чувство,
что у врага превосходство в этой области, и не только благодаря лучшим
самолетам. Двадцатимесячный опыт на главном фронте и закалка, полученная в
сотнях воздушных боев дают преимущество, с которым не так просто справиться.
25 мая мы вылетаем на патрулирование - как обычно, в клиновидном строю. Я
впереди, за мной братья Вендель, затем Пуц и Глинкерман. Мы на высоте примерно
двух тысячи метров. Небо ясное, как будто его только что подмели. Намного выше
нас несколько перистых облаков. Ярко светит солнце. Полдень, врага нигде не
видно. Время от времени я оборачиваюсь и киваю остальным. Они летят за мной -
братья Вендель, Пуц и Глинкерман, - все так, как и должно быть.
Не знаю, есть ли на свете такая вещь как шестое чуство. Но неожиданно у меня
появляется уверенность, что нам угрожает какая-то опасность. Я полуоборачиваюсь
и в этот момент вижу, как, совсем близко о меня, не дальше чем в двадцати метрах
самолет Пуца окутывается огнем и дымом. Но Пуц сидит прямо в центре этого ада,
голова повернута ко мне. Вот он медленно поднимает правую руку к своему шлему.
Может быть это последняя конвульсия, но это выглядит так, как будто он отдает
мне салют - в последний раз.
"Пуц, " кричу я, "Пуц!"
Затем его машина разваливается в воздухе. Фюзеляж ныряет вертикально вниз как
огненный метеор, за ним следуют оторвавшиеся крылья. Я ошеломлен и гляжу через
борт вслед падающим обломкам. Французские эмблемы на крыльях сверкают как два
злобный глаза. В тот же самый момент у меня появляется чувство, что это может
быть только сам Гийнемер!
Я иду вниз, я должен его достать! Но крылья Альбатроса не рассчитаны на такие
перегрузки. Они начинают трястись все больше и больше. и я боюсь, что машина
развалится в воздухе. Я выхожу из преследования и возвращаюсь домой. Все
остальные уже приземлились.
Они стоят группой на летном поле, подавленно говорят друг с другом. Глинкерман
стоит в стороне от остальных. Он углублен в свои мысли, что-то чертит на земле
своей тростью. Его собака прижалась к коленям. Но его мысли так далеко, что он
ее не замечает.
Когда я подхожу к нему, он поднимает голову и смотри на меня:"Прости меня,
Коротышка, но я правда не мог помешать этому. Он зашел на нас со стороны солнца
и когда я сообразил, что происходит, все уже было кончено."
На его лице - боль. Я знаю его достаточно хорошо, чтобы понять, что он будет
теперь мучить себя неделями. Потому что он летел вслед за Пуцем и обязан был
защищать его хвост от атаки.
Но я также знаю и то, какой Глинкерле товарищ. Когда я летаю с ним, я чувствую
себя в безопасности, потому что он скорее даст разорвать себя на куски, чем даже
на секунду оставит без прикрытия мою спину.
"Оставь это, Глинкерле", говорю я ему и похлопываю его по спине, "никто не
виноват, или мы все в равной степени виновны".
Затем я иду к себе и пишу рапорт для начальства, затем письмо родителям Хейниша.
Смерть летит быстрее…
Ординарец поднимает меня на ноги, прерывая мой послеобеденный сон. Звонок из
Мортьера: Здесь только что разбился самолет нашей эскадрильи. Пилот, сержант
Мюллер, мертв.
Я еду. Меня ждут несколько старых солдат, с волосами белыми, как мел Шампани.
Они положили его в амбаре и ведут меня к нему. Его лицо тихо и мирно. Возможно,
он умер легко и быстро. Я выслушиваю рапорт о катастрофе и возвращаюсь в Бонкур.
На летном поле тишина. Все вылетели на полеобеденное патрулирование. К вечеру
они возвращаются по двое и по трое. Глинкермана нет. Двое летевших с ним
потеряли его из виду. Он исчез в облаках, направляясь на запад. Та же самая
песня, та же горькая песня…
На аэродроме стоит его трость, воткнутая в землю. На ней - фуражка. Это - амулет
Глинкермана. Когда он поднимается в воздух, то оставляет ее здесь, когда
возвращается, забирает ее. Большая серая овчарка кружит рядом с тростью. Когда я
иду через поле, она бежит за мной. Обычно она никогда этого не делает. Она
предана Глинкерману и может укусить любого, кото подойдет к нему близко. Но
сейчас она пихает свою влажную, холодную морду мне в руки.
Мне трудно сохранять самообладание. Но Гонтерман оставил меня командовать и
никто не увидит моей слабости. Я прошу ординарца обзвонить все части и спросить,
не приземлялся ли на их участке фронта наш самолет.
"Все части?", переспрашивает он.
"Все, конечно все!", ору я на него.
"Как только что-то появится, дайте мне знать. Я буду в своей комнате." Я пытаюсь
держать себя в руках и говорю это так тихо и спокойно как только могу.
Медленно приходит ночь. Я сижу у открытого окна и смотрю в сгущающуюся темноту.
Узкий серебряный серп луны медленно карабкается вверх по массивным вершинам
деревьев в парке. Невыносимо громко стрекочут сверчки. Довольно влажно и ночью,
наверное, будет дождь. Собака Глинкермана со мной в комнате. Она не спит, ходит
по комнате туда и сюда. Иногда скулит. Глинкерман, Глинкерле! Восемь дней назад
он сбил Спад, севший мне на хвост, на следующий день я отогнал преследовавший
его вражеский самолет. Он обязан вернутся, он не может оставить меня одного.
В десять часов орденарец вбегает в мою комнату: "Герр лейтенант, скорее идите к
телефону, звонят с пехотного поста неподалеку от Огрувеля!
Глубокий, мрачный голос. Да, рядом с ними приземлился немецкий самолет. У пилота
черные волосы, разделенные пробором пополам. Больше никаких примет нет. Все
сгорело дотла. Пес лает так громко, что я должен выгнать его из комнаты. Я
зажигаю настольную лампу и прошу ординарца Глинкермана принести его вещи.
Потертый бумажник. В нем немного денег. Фотография девушки, незаконченное
письмо. "Дорогая!", начинается оно, но он уже никогда не будет дописано.
На следующее утро во двор въезжает повозка. В ней - деревянный ящик. Мы снимаем
его и ставит в палатку Глинкерле. Мы кладем на ящик его фуражку и дубовую трость
и закрываем дерево цветами и зелеными ветками.
Через два дня мы хороним Глинкермана. Утром последнего дня ему приходит
повышение в чин лейтенанта. Он был бы очень счастлив, если бы дожил. Это приказ
я передаю его родителям через человека, который едет в Мюльхаузен на побывку. С
собой он возьмет и его собаку. Пес царапает землю когтями и его приходится силой
волочить от палатки Глинкермана. Когда машина отходит, она все еще воет, совсем
как человек.
4 июля в бою погибает сержант Эйхенауэр. В тот же день я пишу Грассхоффу,
старому приятелю по Хабсхайму: "Я хочу попаст на другой фронт, я хотел бы
отправится туда с тобой. Я последний, кто остался в живых из Ясты 15, последний
из тех, кто когда-то покинул Мюльхаузен и отправился в Шампань.
В Ясте 15, выросшей из старой Хабсхаймской группы, сейчас осталось только 4
самолета, три сержанта и я сам - их командир. Почти всегда мы летаем поодиночке.
Только там мы можем выполинть наши задания.
На фронте постоянно что-то происходит. Говорят, что та сторона готовит
наступление. Воздушные шары поднимаются каждый день, висят на длинных тросах в
летнем небе как гирлянды толстобрюхих облаков. Было бы неплохо сбить один из
них. Это послужило бы хорошим предостережением всем остальным.
Я взлетаю рано утром, так, чтобы солнце светило мне в спину когда я буду
заходить в атаку на воздушный шар. Я лечу выше, чем обычно. Альтиметр показывает
пять тысяч метров. Воздух прозрачный и холодный. Мир подо мной кажется
гигантским аквариумом. Над Лиервалем, где погиб Рейнольд, летает вражеский
самолет с винтом сзади. Он прокладывает себе путь в воздухе как маленькая
водомерка.
С запада быстро приближается маленькая точка. Крошечная и черная поначалу, она
быстро растет по мере того, как приближается ко мне. Это Спад, вражеский
истребитель. Одиночка, такой же, как и я, высматривающий добычу. Я усаживаюсь в
пилотском кресле поудобнее. Будет бой.
Мы стремимся навстречу друг другу, находясь на одной и той же высоте, и
расходимся, проходя на волосок друг от друга. Мы делаем левый поворот. Тот,
другой самолет отсвечивает на солнце коричневым. Затем начинает кружиться. Снизу
наверное кажется, что две большие хищные птицы ухаживают друг за другом. Но это
смертельная игра. Тот, кому противник зайдет в хвост, проиграет, потому что у
одноместный истребитель с неподвижно закрепленным пулеметом может стрелять
только прямо вперед. Его хвост нельзя защитить.
Иногда мы проходим друг мимо друга так близко, что я могу ясно увидеть узкое,
бледное лицо под кожаным шлемом. На фюзеляже между крыльями черными буквами
написано какое-то слово. Когда он проходит мимо меня в пятый раз, так близко,
что струя от винта мотает меня взад и вперед, я могу разобрать: "Vieux Charles"-
Старик Шарль. Это - знак Гийнемера.
Да, только он один летает так на всем нашем фронте. Гийнемер, который сбил уже
тридцать немецких самолетов. Гийнемер, который всегда охотиться один, как все
опасные хищники, внезапно нападает от солнца, сбивает в секунды своего оппонента
и исчезает. Так он сбил Пуца. Я знаю, это будет поединок, где у жизни и смерти
цена одна.
