| |
|
 |
Драма Григорий Свирский - Рассказы
Скачать Григорий Свирский - Рассказы
  Григорий Свирский.
Задняя земля
Документальная повесть
Главы: "Проспиртованный поезд"
"Все дороги ведут в музей"
"Самый известный неизвестный"
"Лагерник" (отрывок)
"Иван Апоста, буровой мастер, убийца-рецидивист".
В Министерстве Газа и Нефти переполох. Его и не скрывали. Из массивных
дверей выскакивали грузные пожилые люди и мчались по коридору, как курьеры,
прижимая под мышками бумаги и папки. Посетителей отстраняли жестом, на бегу.
У выхода на меня наткнулся знакомый по Заполярью геолог, великий циник
и пьянчуга.
-- Что стряслось? -- шепнул я ему.
Он взял меня под руку и, проведя в глубь коридора, втянул в приоткрытую
дверь, за которой сидели за длинным столом и стояли недвижимо человек
двадцать.
В нашу сторону никто не оглянулся...
Надрывались телефоны. Председательствующий замминистра Сидоренко будто
и не слыхал. Ему протянули решительным жестом одну из трубок, шепнув:
-- Косыгин!
Сидоренко взял влажной, в испарине, рукой.
-- Правильно, Алексей Николаевич! -- вскричал он, подымаясь со стула.
-- Геологи нас обманули.. Сообщили о двадцатилетних запасах, а газовый
промысел исчерпал себя, едва начавшись... Какое давление в магистральном
газопроводе? Да, это вредительство. За это надо стрелять!.. Уже создана
правительственная комиссия по расследованию... Да-да, ей придана группа
специалистов-экспертов... Поименно? Член коллегии министерства профессор
Горегляд, старший инспектор Цин, старший геолог Матюшкин... -- Он назвал еще
несколько фамилий.
-- Хочешь поехать? -- спросил меня тот же знакомый по Заполярью геолог,
когда мы прощались с ним у выхода. -- Советую! Такое бывает один раз в
геологическую эпоху. После Сталина -- не помню... Редкая возможность постичь
непостижимое. Заказывать тебе билет?..
ПРОСПИРТОВАННЫЙ ПОЕЗДПоезд Москва-- Воркута заправляется спиртом, как
самолет -- бензином. Задымленный, с ледяными натеками состав поглощает целые
цистерны спирта, правда, в различной посуде.
Я задержался у ступенек вагона в удивлении: "Столичную" грузили
ящиками, прямо с автокара, расплачиваясь с носильщиками поллитровками. Затем
протащили огромные, из-под кислоты, бутыли в плетеных корзинках, крича
проводнице: "Да не кислота, мать, не сомневайся!..", "Не взорвем, родимая!
Сами гнали!.." Когда стали подымать в закоптелом самоваре, осторожненько,
чтоб не расплескалось, проводница в деревенском платке поверх форменной
шапки не выдержала:
-- На посуде экономите, черти подземные!
Молодцы в парадных шахтерских кителях с золотыми аляповатыми вензелями
приткнули самовар в тамбуре, пояснили коснеющими языками:
-- Не забижай нас, мамм-маша. Много ль в двух руках унесешь! А насчет
посуды не с-сомневайся!..
Отходил поезд во тьме, без сигналов и толп провожатых, дымя трубами,
как теплушечный солдатский состав. Кто-то спрыгнул на черный от угольной
крошки перрон, упал на спину, матерясь, голося в пьяном исступлении:
-- Так и передай! Убью Петьку и ее! Убью суку!
В нашем купе битком геологов. Из коридора то и дело просовывается
чья-либо голова: "Геологи, штопор есть?", "Геологи, сольцы дадите?"
Кто-то вышиб первую пробку ударом ладони под одобрительное цитирование
древних текстов: "Веселие на Руси есть пити..."
Спустя час пустые бутылки у ног позванивали, как колокольцы.
Птица-тройка, а не поезд. Где ты, Гоголь?!.
За полночь купе опустело. Те, кто помоложе, перебрались в соседнее, где
взрывалась гитара и застуженный бас сипел:
А я выбираю свободу,
И пью с ней сегодня на "ты"!
Подкрепление от геологов подхватило с веселым остервенением:
А я выбираю свободу
Норильска и Воркуты!..
Остервенение росло по мере того, как шахтеры в соседних купе вместо
того, чтобы поддержать про свободу, забивали ее традиционным ревом: "А ночка
те-о-омная была-а..."
Не пело лишь наше купе. Не пело и, к моему удивлению, не пьянело.
Только стало разговорчивее. Спорили о своем, на меня, дремавшего на верхней
полке, никто не обращал внимания. Больше всего -- о Халмер-Ю и Никите
Хрущеве. И то, и другое обернулось для России напрасной надеждой...
В Халмер-Ю, севернее Воркуты, открыли уголь. Заложили шахты. Выстроили
многоэтажный город. А потом его на две трети заколотили: шахты оказались
убыточными... Так он и пустует, на семи ветрах, памятником эпохи...
Открывателям дали Сталинскую премию.
-- Теперь дадут Ленинскую тому, кто его закроет окончательно, --
проворчал толстяк, сидевший внизу. Голос у толстяка высокий, бабий. Лицо
желтоватое, как у больного лихорадкой, с широкой развитой челюстью, как у
бульдога. Глаза круглые, насмешливо-печальные, с какими-то желтоватыми
огнями. Татарские глаза. Называли толстяка, тем не менее, Давидом
Израилевичем.
Еврей с бульдожьим татарским лицом, видно, уже все для себя решил и
каждый раз отделывался шуточками:
-- Человечество было убеждено, что земля стоит на трех китах, пока не
пришли геологи. Они-то и внесли путаницу.
Он чокался безмолвно с маленьким нервно дергавшимся корейцем, настолько
сморщенным, что, казалось, перепутал Создатель: кожу на великана отдал
низкорослому, иссохшему; она отвисала, колыхалась на тонкой шее, запалых
щеках, высоком сократовском лбу: от этого, что ли, казалось, что человек ни
секунды не отдыхает. Какой-то вечный двигатель.
Подвыпившие инженеры из соседних купе принесли ему зарубежный журнал
мод, призывая убедиться в том, что все красавицы мира удлиняют себе глаза до
его эстетического стандарта.
-- Марш отсюда! -- вскричал кореец на радость любителям подтрунивать.
-- Все! К чертовой бабке!.. -- он с силой задвинул дверь купе, воскликнув с
прежней яростью: -- Для геологии Хрущ страшнее Иосифа свет-Виссарионовича.
Страшнее сатаны!.. Хрущ напутал на столетия. Жулико-жулико!..
Я свесил голову с полки, спросил, за что это так Хруща? Он открыл
ворота тюрем...
Кореец поднял ко мне свое узкое лицо с перешибленным носом.
Неестественно приподнятые ноздри его подергались воинственно. Однако
разъяснил терпеливо. С цифрами, которые он помнил, как любимые стихи.
Хрущев нарушил топливный баланс страны. "Взорвал его к чертовой бабке!
-- выкрикнул он. -- Доложили ему, что гидростанции дороги, строятся долго,
он вскричал: "ТЭЦ! ТЭЦ! ТЭЦ!". Понатыкали тепловые, на угле, электростанции,
как редиску. Что ни город, то ТЭЦ. А угля -- нехватка... Схватились за газ,
как утопающий за соломинку. Газеты зазвонили: "Газ! Газ! Газ!" Перевели на
газ всю прорвищу угольных станций, металлургию, электрохозяйство,
машиностроение, военные заводы, химию, быт... Всю Россию!.. А газ --
тю-тю!.. Очередное Халмер-Ю... -- Глаза корейца от испуга почти округлились.
-- Как накормить крокодила?"
Впервые услышал тогда это выражение. Ненасытным крокодилом мерещилась
геологам промышленность России.
Геологи спорили, перебивая друг друга, весь день. Давид Израилевич
добродушно отшучивался, пока кто-то, сидевший внизу, под моей полкой, не
заглушил всех рокочущим басом:
-- Веселиться нечего! Живем в стране неограниченных возможностей и
всевозможных ограничений... -- Взяв карандаш, он начал подсчитывать на
обрывке газеты, сколько миллиардов они, геологи, кинули коту под хвост. Я
видел лишь его руку, разлапистую, жилистую, крестьянскую. Наконец,
прозвучало свирепое:
-- Чего хорониться за Сталина, за Хрущева, Брежнева, Крепса... Сами
говно! Научные подстилки! Вернетесь, повесьте у нашего Министерства красный
фонарь!..
К вечеру, понаслушавшись стонущих возгласов корейца, басового рокота и
благодушия Давида Израилевича, за которым угадывалось застойное отчаяние, я
вскричал, сваливаясь на их головы:
-- Граждане геологи!..
-- Мы не граждане! -- вскинулся кореец. -- Уже пятнадцать лет без
малого. А -- товарищи. У нас паспорта "СУ". Без ограничений. Я -- Цин!
Товарищ Цин!..
С трудом убедив товарища Цина, что не вкладываю в слово "граждане"
лагерного смысла, я возопил, посильно исправляясь:
-- Дорогой товарищ Цин! Товарищи и братья!.. Если верить вам, как мы
вообще держимся, при таком княжении? Не летим в преисподнюю. Напротив!
Запугали весь мир: Европа в рот смотрит. НАТО трясется. На чем держится
Русь, если она в Халмер-Ю, как в нарывах? Миллиарды расшвыривают, как
когда-то бояре с Кремлевского крыльца разбрасывали медяки. Тогда хоть
смердов одаривали, а здесь кого?
Все замолчали, и стали слышны сиплые застуженные голоса за стенкой,
поющие с нарочито-блатными интонациями, которые становились в последние годы
среди юной полуинтеллигенции модными. Так же, как и лагерная матерщина.
Мы беж-жали по тундре,
По железной дороге...
Давид Израилевич и Цин подтянули как бы опьянело:
...Где мчится поезд Воркута-- Ленинград...
Вдруг заголосили и соседние купе, тянувшие доселе неизменный "Шумел
камыш". Захрипели лагерное, как свое:
Дождик капал на лица
И на дуло нагана.
Вохра нас окружила-а-а...
"Руки в гору!" -- крича...
Лишь геолог с крестьянскими руками, сидевший подо мной, не ускользнул
от рискованного вопроса. Поинтересовался только, кто я. Выяснив, что я вовсе
не начальство, ни прямое, ни косвенное, и вообще -- филолог, ожил и
неистовый Цин.
-- К чертовой бабке! -- перебил он пространные объяснения геолога с
нижней полки. -- Зачем филологу такие подробности? Будем кратки!.. В войну
Русь спасали миллионные армии. Сибирские мужики. Уральская сталь. Ленд-лиз.
Партизаны и Бог знает кто еще! А ныне?! До вчерашнего дня ее держал на своих
плечах один человек. Илья Гаврилович Полянский. Илюша Полянский! Вместо
Атланта... Правильно, Давид Израилевич? -- требовательно спросил отходивший
от испуга Цин. Сабельные глаза его сузились и заблестели.
-- Ну, любезнейший, еще два-три-четыре человека, -- выдавил Давид
Израилевич, ежась под его бешеным взглядом.
-- Возможно, -- неохотно признал Цин. -- Тюменскую нефть и далее все до
Тихого океана открыли еще два энтузиаста. -- Он назвал фамилии. -- А до
Урала -- Илюша Полянский. Он отец Комигазразведки... -- Цин долго перечислял
нефтяные и газовые месторождения, открытые Полянским. Давид Израилевич кивал
безмолвно, мол, все так...
|
 |
|
|
|
