Драма
Дина Рубина - Камера наезжает
Скачать Дина Рубина - Камера наезжает
Ни разу больше я не появилась в Институте культуры, поэтому в моей
трудовой книжке не записано, что год я преподавала в стенах этого почтенного
заведения. Не говоря уже о том, что и сама трудовая книжка в настоящее время
- всего лишь воспоминание, к тому же не самое необходимое.
А пенсия... До пенсии все еще далеко.
Режиссерский сценарий побежал у меня живее - любое чувство изнашивается
от частого употребления, тем более такая тонкая материя, как чувство стыда.
Пошли в дело ножницы. Я кроила диалоги и сцены, склеивала их, вписывая
между стыками в скобках: "крупный план", или "средний план", или "проход".
Когда штука была сработана, Анжелла с углубленным видом пролистала все
семьдесят пять страниц, почти на каждой мелко приписывая перед пометкой
"крупный план" - "камера наезжает".
Из республиканского Комитета по делам кинематографии тем временем
подоспела рецензия на сценарий, где некто куратор Шахмирзаева X. X.
сообщала, что в настоящем виде сценарий ее не удовлетворяет, и предлагала
внести следующие изменения, в противном случае... и так далее.
Поправки предлагалось сделать настолько неправдоподобно идиотские, что
я даже не берусь их пересказать. Да и не помню, признаться. Кажется,
главного героя требовали превратить в свободную женщину Востока, убрать из
милиции, сделать секретарем ячейки; бабушку перелицевать в пожилого
подполковника-аксакала и еще какую-то дребедень менее крупного калибра.
И опять я вскакивала, бежала как в муторном сне по длинным
кривоколенным коридорам "Узбекфильма", и за мной бежали ассистенты и
костюмеры, возвращали, водворяли в русло.
Месяца через полтора я потеряла чувствительность - так бывает во сне,
когда занемеет рука или нога и снится, что ее ампутируют, а ты руководишь
этим процессом, не чувствуя боли, и потом весь остаток сна с
противоестественным почтением носишься, как с писаной торбой, с этой
отрезанной рукой или ногой, не зная, к чему ее приспособить и как от нее
отделаться.
Мы внесли деньги в жилищный кооператив, и на очередном безрадостном
желтоглинном пустыре, в котором мама все же сумела отыскать некую
привлекательность - кажется, прачечную неподалеку, - экскаваторы стали рыть
котлован - такой же страшный, пустынный, желтоглинный...
Я уже ничего не писала, кроме сценария, переставляя местами диалоги,
меняя пол героям, вводя в действие новых ублюдочных персонажей; когда
казалось, что все это пройдено, очередная инстанция распадалась, как
сувенирная матрешка, и передо мной являлась следующая инстанция, у которой к
сценарию были свои претензии.
Я впала в состояние душевного окоченения. У меня работали только руки,
совершая определенные действия: резать, клеить, стучать на машинке. Мама не
могла нарадоваться на эту кипучую деятельность и каждый день приходила
вымыть посуду, потому что я забросила дом.
Анжелла вызванивала меня с утра, требуя немедленно - возьми такси! -
явиться, помочь, посоветовать... Целыми днями я хвостом болталась за ней по
коридорам и пыльным павильонам "Узбекфильма". Изображались муки поиска
актера на главную роль - Анжелла рылась в картотеке, веером раскладывала на
столе фотографии скуластых раскосых мальчиков, студентов Театрального
института.
Все уже знали, кто будет играть главную роль. Меня же все еще согревала
идиотская надежда: найдем, найдем, ну должен он где-то быть - пусть
скуластый и раскосый, но обаятельный, мягкий, талантливый мальчик с
растерянной улыбкой.
- Малик Азизов... - читала Анжелла на обороте очередной фотографии. -
Как тебе этот, в фуражке?
Я пожимала плечами.
- Симпатичный, нет?
- Просто симпатяга! - встревала Фаня Моисеевна.
Анжелла смешивала карточки на столе, выкладывала их крестом, выхватывая
одну, другую...
- Вот этот... Турсун Маликов... как тебе?
Я тяжело молчала. Все эти претенденты на главную роль в фильме были
похожи на моих пастухов из Института культуры.
- Что-то в нем есть... - задумчиво тянула Анжелла, то отодвигая фото
подальше от глаз, то приближая.
- Есть, определенно есть! - энергично кивала Фаня Моисеевна, закуривая
тонкую сигарету. - Эдакая чертовщинка!
- Боюсь, никто, кроме Маратика, не даст образ... - вздыхала Анжелла.
- Только Маратик! - отзывалась Фаня Моисеевна.
- Да, но как его уговорить! - восклицала Анжелла с отчаянием.
Она любила своего ребенка любовью, испепеляющей всякие разумные
чувства, исключающей нормальные родственные отношения. Из их жизни,
казалось, выпал важнейший эмоциональный спектр - отношения на равных. Мать
либо заискивала перед сыном, либо наскакивала на него кошкой со вздыбленной
шерстью, и тогда они оскорбляли друг друга безудержно, исступленно.
Разумеется, он был смыслом ее существования.
Разумеется, все линии ее жизни сходились в этой истеричной любви.
Разумеется, моя незадачливая повесть была выбрана ею именно потому, что
пришло время воплотить ее божка на экране...
Когда несколько лет спустя, уже в Москве, меня догнала весть о гибели
Маратика в автомобильной катастрофе (ах, он всегда без разрешения брал
отцовскую машину, и бессильная мать всегда истерично пыталась препятствовать
этому!), я даже зажмурилась от боли и трусости, не в силах и на секунду
представить себе лицо этой женщины.
Из Москвы Анжелла выписала для будущего фильма оператора и художника.
Хлыщеватые, оба какие-то подростковатые, друг к другу они обращались:
Стасик и Вячик - и нежнейшим образом дружили семьями лет уже двадцать.
У одного были жена и сын, у другого - жена и дочь, и оба о женах друг
друга как-то перекрестно упоминали ласкательно: "Танюша", "Оленька"...
Они постоянно менялись заграничными панамками, курточками и маечками. Я
не удивилась бы, если б узнала, что эти ребята живут в одном номере и спят
валетом - это вполне бы вписывалось в их сдвоенный образ... Да если б и не
валетом - тоже не удивилась бы.
Анжелла очень гордилась тем, что ей удалось залучить в Ташкент
профессионалов такого класса. Я, правда, ни о том ни о другом ничего не
слышала, но Анжелла на это справедливо, в общем, заметила, что я ни о ком не
слышала, об Алле Пугачевой, вероятно, тоже...
- Что, скажешь, ты не видела классную ленту "Беларусьфильма" "Связной
умирает стоя"?! - брезгливо спросила Анжелла.
Мне пришлось сознаться, что не видела.
- Ты что - того? - с интересом спросила она. - А "Не подкачай,
Зульфира!" - студии "Туркменфильм", в главной роли Меджиба Кетманбаева?.. А
чего ты вообще в своей жизни видела? - после уничтожительной паузы спросила
она.
- Так, по мелочам, - сказала я, - Феллини-меллини... Чаплин-маплин...
- Снобиха! - отрезала она. (Когда она отвлеклась, я вытянула из сумки
записную книжку и вороватым движением вписала это дивное слово.)
Выяснилось, что Стасик, оператор, как раз снимал фильм "Связной умирает
стоя", а художник, Вячик, как раз работал в фильме "Не подкачай, Зульфира!".
По случаю "нашего полку прибыло" Анжелла закатила у себя грандиозный
плов.
На кухне в фартуке колдовал над большим казаном Мирза: мешал шумовкой
лук и морковь, засыпал рис, добавлял специи. На его худощавом лице с мягкой
покорно-женственной линией рта было такое выражение, какое бывает у пожилой
умной домработницы, лет тридцать живущей в семье и всю непривлекательную
подноготную этой семьи знающей.
Он был еще не сильно пьян, даже не качался, и мы с ним поболтали, пока
он возился с пловом. Он рассказал о величайшем открытии, сделанном учеными
буквально на днях, - что-то там с полупроводниками, - бедняга, он не знал,
что рассказывать мне подобные вещи - все равно что давать уроки эстетики
дождевому червю. Но я слушала его с заинтересованным видом, кивая, делая
участливо-изумленное лицо. Не то чтобы я лицемерила. Просто мне доставляло
безотчетное удовольствие следить за движениями его сноровистых умных рук и
слушать его голос - он говорил по-русски правильно, пожалуй слишком
правильно, с лекционными интонациями.
Вообще, здесь он был единственно значительным и, уж без сомнения,
единственно приятным человеком.
За столом ко мне подсел оператор, Стасик, и, дыша коньяком, проговорил
доверительно и игриво:
- Я просмотрел ваш сценарий... Там еще есть куда копать, есть!
Я кивнула в сторону огромного блюда со струящейся желто-маслянистой
горой плова, в которой, как лопата в свежем могильном холмике, стояла
большая ложка, и так же доверительно сказала:
- Копайте здесь.
Он захохотал.
- Нет - правда, там еще уйма работы. Надо жестче сбить сюжет. Не
бойтесь жесткости, не жалейте героя.
- Чтоб связной умирал стоя? - кротко уточнила я.
А через полчаса меня отыскал непотребно уже пьяный Вячик. Он говорил
мне "ты", боролся со словом "пространство" и, не в силах совладать с этим
трудным словом, бросал начатое, как жонглер, упустивший одну из восьми
кеглей, и начинал номер сначала.
- А как ты мыслишь художссно... посра... просра... просраста фильма? -
серьезно допытывался он, зажав меня в узком пространстве между сервировочным
столиком и торшером, держа в правой руке свою рюмку, а левой пытаясь всучить
мне другую. - У тебя там в ссы... ссынарии... я просра... поср...
простарства не вижу...
