Драма
Дина Рубина - Камера наезжает
Скачать Дина Рубина - Камера наезжает
Тихо открыв дверь ключом, я на цыпочках, чтоб не разбудить сына, вошла
в комнату. Мой сын стоял у окна и, сложив ладони лодочкой на уровне груди,
сонно бормотал куда-то в потолок:
- Боженька, прости меня, что я у Кривачевой трусы подглядывал...
Анжелла обожала ночные съемки. Утром съемочная группа тяжело отсыпалась
на потных подушках в душных гостиничных койках. Часам к двенадцати вяло
поднимались, стайками, по двое, по трое, плелись на крошечный местный базар
- купить лепешек и фруктов, днем репетировали очередную сцену,
видоизмененную в процессе репетиций настолько, что я уже путалась в героях и
совершенно не помнила порядок эпизодов.
Вечером опять разбредались по номерам, а к ночи набивались в "рафик" и
пыльными кривыми улочками, мимо двухэтажной школы и глинобитной мечети с
невысоким минаретом, скорее похожим на трибуну, наспех сколоченную для
первомайской демонстрации, вваливались во двор дома главного бухгалтера.
(Бедняга бухгалтер, надо полагать, уже проклял ту минуту, когда,
польстившись на узбекфильмовские деньги и межрайонную славу, отдал на
поругание городским собакам дом деда своего.)
Со времен борьбы с басмачами сонные улочки колхоза "Кадыргач" не
оглашались подобными воплями и руганью на обоих языках. Мальчики-осветители
тошнотворно долго устанавливали лампы на треногах, по утоптанной земле
дворика змеились провода. Бегали с последними приготовлениями ассистенты,
гримерша, костюмерша, роняя шляпы, шали, милицейские фуражки. Крутился под
ногами съемочной группы мелкий бухгалтерский помет - от годовалого, на
зыбких ножках, малыша до девочек-подростков на выданье.
Немедленно выяснялось, что каждый забыл в гостинице что-то из
реквизита: костюмерша - ту или другую деталь дедушкиного костюма, гримерша -
пудру, белобрысый ассистент оператора - хреновину, без которой не будет
действовать вся осветительная аппаратура...
"Рафик" гоняли в гостиницу и обратно еще раза два-три. Почему-то все
орали друг на друга: Анжелла орала на всю съемочную группу, Маратик - на
Анжеллу, Стасик - на Маратика, который не желал двигаться согласно
пространственной концепции оператора. Маратик вообще не желал делать ничего,
что не исходило из глубин его собственного организма, а организм его
поминутно сотрясали импульсы, наработанные годами тренировок в
республиканской школе карате. (Вероятно, поэтому лирический герой в нашем
фильме рубит воздух железной ладонью и лягается, как мул, которому досаждают
слепни.)
Но наступал момент, когда все наконец оказывались на своих местах:
Стасик - за камерой, актеры - где кому положено по замыслу оператора и
режиссера, ублаженный заискивающей матерью, но все равно презрительно
остервенелый Маратик - в центре сцены, и тогда...
- Мо-торрр!! - пронзительно тонко вскрикивала Анжелла. При этом она
выбрасывала вверх руки и задирала голову в ночное агатовое небо. Она была
похожа на маленькую девочку, вопящую "урра!" при виде салюта, взорвавшегося
в небе ослепительным, красно-сине-зеленым розаном.
- Мо-торр! (Урра!!) - воздетые тонкие руки вразброс, голова
запрокинута: восторг, упоение, салют, бумажный змей на ветру, воздушные шары
над стадионом... - я все ей сразу простила. Просто махнула рукой, поняла - с
кем имею дело. Это был неразумный невоспитанный ребенок сорока восьми лет,
которого не научили, что чужую игрушку брать нехорошо, обзываться -
некрасиво, а влезать в разговоры взрослых со своими детскими глупостями -
нельзя. И я, человек от рождения не просто взрослый, а пожилой, простила ей,
как прощают детям...
Кажется, меня хватило на две такие ночные съемки. Потом я стала
увиливать - отговаривалась головной болью.
Сейчас трудно поверить, что в гостинице меня удерживали тринадцать
рублей суточных. Честно говоря, все пытаюсь вспомнить - неужели так худо
было у меня с деньгами, неужели из-за них я терпела эту гостиницу с дружными
табунками мух, переругивающихся Анжеллу с Маратиком, пьяного Вячика с его
драпировками, Стасика с его майкой "Я устала от мужчин"?..
В одну из таких ночных съемок я опять осталась в гостинице. Выждала,
когда от главного входа отчалит галдящая гондола - узбекфильмовский "рафик",
уносящий к бухгалтеру всю кодлу - ("А где шляпа? Где соломенная шляпа для
дедушки?" - "Кабанчик, откуда я тебе шляпу возьму, пусть вот мою тюбетейку
наденет..."), - и от нечего делать спустилась в вестибюль посмотреть
телевизор.
У гостиничной стойки прохаживались три молодых негра. Двое - высокие,
поджарые, с неестественно выпуклыми грудными клетками и столь же
неестественно крутыми задами; третий обладал устрашающей бизоньей
внешностью: налитые кровью глаза, мощный торс, обтянутый хлопчатобумажной
дико-оранжевой майкой производства ташкентской трикотажной фабрики. По
вестибюлю носился навязчивый запах спиртного. Негры на ломаном русском
препирались с администратором Машей.
"Откуда здесь негры?" - подумала я, не слишком, помнится,
сосредоточиваясь на этой мысли. В Ташкентском ирригационном институте
обучались студенты из дружественных стран черной Африки, так что ничего
сверхъестественного в появлении этих парней здесь не было.
Минуты три я лениво наблюдала по телевизору национальные узбекские
танцы в сопровождении дойры, потом вышла на улицу. Через пыльную площадь к
гостинице слаженно танцующей походкой подплывали еще двое. Эти были
откровенно пьяны, и у одного - необычайно гибкого, как лиана, - из кармана
брюк торчала бутылка.
Заметив меня, они почему-то страшно оживились, задергались, замахали
руками (так и хотелось вручить им тамтам) и закричали - довольно мирно,
впрочем, - что-то по-французски. Я различила слово "мадемуазель".
"Поднимусь-ка я в свой номер", - подумала я.
Проходя мимо стойки, где Маша запирала какие-то ящики и шкафчики, я
спросила:
- А вы что, уходите, теть Маш?
- Да вот, внучка заболела, - сказала она расстроенно. У нее было
уставшее стертое лицо, такой бывает кожа на пальцах после длительной стирки.
- Воспаление легких. И где подхватила в такую жару? Пойду посижу с ней -
здесь недалеко. Ничо, не сгорит тут без меня эта халабуда.
- А те привлекательные молодые люди, что - туристы? - спросила я.
- Кто - черножопые? - уточнила она. - Да шут их знает, какая-то у них
тут конференция, что ли... Вон зенки-то залили... Эти Маугли вы-ыступят на
конференции-то... - Она проверила, подергав, заперты ли ящики, и вышла из-за
стойки.
- Ты, девка, иди-ка в свой номер, иди, - посоветовала она. - Неча тебе
тут околачиваться. Дверь запирается? И ладно. А чуть чего - вот у меня
телефон. Зови милицию.
Я поднялась в свой номер, заперла дверь и вдруг поняла, что осталась на
ночь в гостинице одна с компанией дюжих негров, свезенных кем-то сюда на
какую-то таинственную конференцию.
Ну, спокойно, сказала я себе, зачем сразу-то психовать? Они люди, такие
же, как ты. Ну, выпили. Сейчас разойдутся по номерам - спать...
Не зажигая света, я прилегла в одежде на койку и стала напряженно
прислушиваться к звукам, доносившимся из вестибюля.
Участники конференции, как видно, вовсе не собирались расходиться.
Наоборот - веселье крепло и, судя по ритмичным воплям и прихлопываниям,
приобретало плясовой характер.
Хоть бы они упились, наплясались и свалились, думала я, тяжело глядя в
бледный потолок, по которому нервно ходила ажурная тень от молодого клена.
Я недооценила здоровье и выносливость этих детей природы.
Вскоре по вестибюлю забегали, тяжело топая. Возможно, ребята решили
посоревноваться в беге наперегонки, потому что топот и вопли минут сорок
равномерно сотрясали гостиницу.
И тут в диких криках я вновь различила слово "мадемуазель".
Сердце мое лопнуло, как воздушный шарик, и обвисло тряпочкой, но тело
мгновенно стало легким, сухим и взвинченным. Я взметнулась с койки и
бросилась к окну: очень высокий второй этаж. До смерти, вероятно, я не
убилась бы, но позвоночник и руки-ноги несомненно бы переломала. К тому же
окно выходило во внутренний двор гостиницы, заасфальтированный и заваленный
много лет невывозимым мусором: тут были обломки кирпичей, битые бутылки,
ящики из-под пива, перевитые ржавой проволокой.
- Мадемуазель! - орали снизу. - Идьем сьюда!!
Стараясь не шуметь, я в несколько приемов перетащила к двери огромный
облупленный письменный стол канцелярского вида. Конечно, это было наивным.
Дверь легко вышибалась двумя ударами крепкой негритянской ноги. А учитывая,
что по лестнице поднимались несколько пар крепких негритянских ног, все мои
приготовления к обороне выглядели смешными.
Надо было прыгать, и все. В эту темень - спиной, животом, коленями на
эти ящики, головой об этот мазутный асфальт.
Сухой жар ужаса делал меня совсем невесомой. Не исключено, что если б в
тот момент я порхнула из окна, то, зависнув в воздухе, плавно опустилась бы
на битые пивные бутылки.
Я опять ринулась к окну. За эти несколько секунд выяснилось, что, не
зажигая света, я поступила весьма толково - дети свободной Африки не знали,
в каком из номеров я нахожусь. Возбужденно горланя что-то по-французски, они
последовательно и довольно легко вышибали двери во всех номерах. И это
взвинчивало их все больше и больше, как в игре с открыванием дюжины
консервных банок, где лишь в одной запаяна рыбка.
"Мадемуазель!! - неслось с противоположного конца коридора. - Идьем!!
Будьет карашо!!"
Мой номер был угловым. Рядом с окном спускалась водосточная труба, но
она обрывалась на уровне окна, и даже ржавые скобы от нее, по которым можно
было бы спуститься, заканчивались рядом с наружным жестяным подоконником,
довольно широким.
Пора было прыгать. Я взобралась на окно, цепляясь за раму, и еще раз
глянула вниз. Гулкое жаркое счастье заколотилось в ушах, заглушив вопли
разгоряченных негров в коридоре: в умирающем ночниковом свете чудом
уцелевшей лампочки единственного фонаря на углу я разглядела под своим окном
выступавшие из стены кирпичи. И даже мгновенно прочитала надпись, в которую
они складывались: "прораб Адылов".
Никогда в своей жизни я не соображала так быстро. Я поняла, что,
ухватившись за ржавую скобу от водосточной трубы и спустившись на эти
кирпичики, увековечившие имя славного прораба, я смогу распластаться на
стене под широким подоконником, так что из окна обнаружить меня будет почти
невозможно.
Присев на корточки, я дотянулась обеими руками до выступавшей из стены
скобы, схватилась за нее и выпала из окна. Две-три страшных секунды я
висела, шевеля ногами и пытаясь нащупать кирпичики. Несколько раз нога моя
соскальзывала с буквы "п" в слове "прораб", и я, продолжая висеть, стала
сковыривать левой ногой сандалий с правой. Наконец мне это удалось, и босой
ногой я нащупала кирпичик. Он был узковат (дай бог здоровья тщеславному
прорабу, спасшему мне жизнь и рассудок!) - ногу на этом кирпичике можно было
поставить только вдоль стены. На двух таких кирпичиках я и распласталась на
стене под подоконником. Вероятно, со стороны я напоминала застывший кадр
знаменитой чаплинской походочки.
И тут загрохотала дверь в моем номере. Поняв, что дверь
забаррикадирована, вся компания с диким воодушевлением принялась за дело,
нечленораздельно горланя что-то по-русски вперемешку с французским. После
нескольких слаженных ударов с победными воплями они вломились в номер.
