Драма
Лидия Корнеевна Чуковская - Софья Петровна
Скачать Лидия Корнеевна Чуковская - Софья Петровна
2
Все свободное время Софья Петровна проводила теперь с Наташей Фроленко.
А свободного времени становилось у нее все меньше и меньше. Сверхурочная
работа, а чаще того - заседания месткома, куда вскоре кооптировали Софью
Петровну, отнимали у нее чуть ли не все вечера. Коля все чаще должен был сам
разогревать себе обед и в шутку называл Софью Петровну:
"мама-общественница". Местком поручил ей собирать профсоюзные взносы. Софья
Петровна мало задумывалась над тем, для чего, собственно, существует
профсоюз, но ей нравилось разлиновывать листы бумаги и отмечать в отдельных
графах, кто заплатил уже за нынешний месяц, а кто нет, нравилось наклеивать
марки, сдавать безупречные отчеты ревизионной комиссии. Ей нравилось, что
можно в любую минуту войти в торжественный кабинет директора и шутливо
напомнить ему о его четырехмесячном долге, и он так же шутливо извинится
перед терпеливыми товарищами из месткома, вынет бумажник и заплатит. Даже
хмурому парторгу можно было безо всякого риска напоминать о долгах.
В конце первого года службы в жизни Софьи Петровны произошло
торжественное событие. Она выступила на общем собрании служащих от имени
всех беспартийных работников издательства. Произошло этo так. В издательстве
ждали приезда каких-то ответственных московских товарищей. Завхоз, лихой
паренек с пронзительным пробором, похожий на офицерского денщика, целыми
днями носился по издательству, на собственной спине таская какие-то рамы, и
в самое неподходящее время напустил на машинописное бюро полотеров. Однажды,
в коридоре, к Софье Петровне подошел хмурый парторг. "Партийная организация
совместно с месткомом,- сказал он, глядя по обыкновению в пол,- наметила
тебя...- он поправился,- вас... давать обещание от имени беспартийных
активистов".
Работы накануне приезда москвичей стало множество. Бюро писало все
какие-то отчеты и планы. Чуть ли не каждый вечер Софья Петровна с Наташей
оставались на сверхурочную работу. Машинки глухо стучали в пустой комнате.
Кругом, в коридорах и кабинетах, было темно. Софья Петровна любила эти
вечера. Окончив работу, перед тем как из светлой комнаты выйти во тьму
коридора, они с Наташей подолгу беседовали возле своих машинок. Наташа
говорила мало, но прекрасно умела слушать.- Вы заметили, что у Анны
Григорьевны (это была предместкома) всегда грязные ногти? - спрашивала Софья
Петровна.- А еще носит камею, завивается. Лучше бы руки почаще мыла... Эрна
Семеновна ужасно действует мне на нервы. Она такая наглая... И вы заметили,
Наташа, что Анна Григорьевна всегда как-то иронически отзывается о парторге?
Не любит она его... Поговорив о предместкома и парторге, Софья Петровна
рассказывала Наташе о своем романе с Федором Ивановичем и о том, как Коля
упал под корыто, когда ему было полгодика. И какой это был хорошенький
мальчик, на улице все оборачивались. Его одевали во все белое: белая
пелеринка и белый капор. Наташе как-то не о чем было рассказывать - ни
одного романа. "Впрочем, с таким цветом лица..." - думала Софья Петровна. В
жизни Наташи были одни неприятности. Отец ее, полковник, умер в 17-м году от
разрыва сердца. Наташе тогда едва исполнилось пять лет. Дом у них отняли, и
они вынуждены были переехать к какой-то парализованной родственнице. Мать ее
была избалованная, беспомощная женщина, они жестоко голодали, и Наташа чуть
ли не с пятнадцати лет поступила на службу. Теперь Наташа осталась совсем
одна: мать в позапрошлом году умерла от туберкулеза, родственница скончалась
от старости. Наташа сочувствовала советской власти, но когда она подала
заявление в комсомол,- ее не приняли.- Мой отец был полковник и
домовладелец, и, понимаете, мне не верят, что я могу сочувствовать
искренно,- говорила Наташа, щурясь.- С марксистской точки зрения, может
быть, это и правильно...
У нее краснели веки каждый раз, как она рассказывала об этом отказе, и
Софья Петровна поспешно переводила разговор на другое.
Наступил торжественный день. Портреты Ленина и Сталина вставили в новые
рамы, собственноручно принесенные завхозом, письменный стол директора
покрыли красным сукном. Московские гости - двое полных мужчин в заграничных
костюмах, в заграничных галстуках и с заграничными вечными перьями в верхних
карманах сидели рядом с директором за столом под портретами и вынимали
бумаги из туго набитых заграничных портфелей. Парторг в косовороточке и в
пиджачке казался рядом с ними совсем невзрачным. Лихой завхоз и лифтерша
Марья Ивановна то и дело вносили на подносах чай, бутерброды и фрукты,
предлагали их гостям и директору, а затем уже и всем присутствующим.
От волнения Софья Петровна не в силах была слушать речи. Как
завороженная смотрела она, не отрывая глаз, на колеблющуюся воду графина. По
слову председателя она подошла к столу, повернулась сначала лицом к
директору и гостям, потом спиной к ним, потом стала боком и сложила руки у
пояса, как ее учили в детстве, когда она декламировала французские
поздравительные стихи.- От имени беспартийных работников,- сказала она
дрожащим голосом, и потом дальше, все свое обещание о повышении
производительности труда - все, что они составили вместе с Наташей и она
выучила наизусть.
Вернувшись домой, она долго не ложилась спать, поджидая Колю, чтобы
рассказать ему о собрании. Коля сдавал последние школьные зачеты и все
вечера проводил у своего любимого товарища, Алика Финкельштейна: они
занимались вместе. Софья Петровна прибрала кое-что в комнате и вышла в кухню
разжигать примус. "Какая жалость, что вы не служите,- сказала она
добродушной жене милиционера, которая мыла посуду.- Столько впечатлений, это
так много дает в жизни. Особенно, если ваша служба имеет касательство к
литературе".
...Коля явился голодный и промокший под первым весенним дождем, и Софья
Петровна поставила перед ним тарелку щей. Облокотясь на стол против Коли и
глядя, как он ест, она только что собралась рассказать ему про свое
выступление, как - "знаешь, мама? - сказал он,- я теперь комсомолец, меня
сегодня утвердили на бюро". Сообщив эту новость, он без передышки перешел к
другой, набивая полный рот хлебом: в школе у них случился скандал - "Сашка
Ярцев - этакий старорежимный балбес... ("Коля, я не люблю, когда ты
ругаешься",- перебила Софья Петровна.) Да не в этом дело: Сашка Ярцев
обозвал Алика Финкельштейна жидом. Мы сегодня на ячейке постановили устроить
показательный товарищеский суд. Знаешь, кого назначили общественным
обвинителем? Меня!"
Поужинав, Коля сразу лег спать, и Софья Петровна тоже легла за своей
ширмой, и в темноте Коля читал ей наизусть Маяковского. "Правда, мама,
гениально?" - и, когда он дочитал, Софья Петровна рассказала ему о собрании.
"Ты, мама, молодец",- сказал Коля и сейчас же заснул.
3
Коля окончил школу, наступило душное лето, а Софье Петровне все не
давали отпуска. Дали только в конце июля. Ехать она никуда не собиралась, но
весь июль жадно мечтала о том, как будет по утрам отсыпаться и как
переделает, наконец, всю домашнюю работу, которую из-за службы никогда не
успевала сделать. Она мечтала отдохнуть от барабанной дроби машинок, и
подыскать Коле демисезонное пальто, и съездить, наконец, на кладбище, и
позвать маляра, чтобы выкрасить заново дверь. Но вот отпуск, наконец,
наступил, и оказалось, что отдыхать приятно только в первый день. Софья
Петровна, по служебной привычке, все равно просыпалась не позже восьми;
маляр за полчаса выкрасил дверь; могила Федора Ивановича была в полном
порядке; пальто куплено сразу; носки зачинены в два вечера. И потянулись
длинные, пустые дни, с тиканьем часов, разговорами в кухне и ожиданием Коли
к обеду. Коля теперь целыми днями пропадал в библиотеке: готовился вместе с
Аликом в вуз, в машиностроительный институт, и Софья Петровна почти не
видала его. Изредка наведывалась усталая Наташа Фроленко (она замещала Софью
Петровну в бюро). Софья Петровна с жадностью расспрашивала ее про секретаршу
директора, про ссору предместкома с парторгом, про орфографические ошибки
Эрны Семеновны. И про обсуждение в кабинете у директора повести того
симпатичного писателя. Весь редакционный сектор собрался... "Неужели
кому-нибудь может не понравиться? - всплескивала руками Софья Петровна.- Там
ведь так красиво описана первая чистая любовь. Совсем как у нас с Федором
Ивановичем".
Теперь уже Софья Петровна вполне соглашалась с Колей, когда он толковал
ей о необходимости для женщин общественно-полезного труда. Да и все, что
говорил Коля, все, что писали в газетах, казалось ей теперь вполне
естественным, будто так и писали и говорили всегда. Вот только о бывшей
квартире своей, теперь, когда Коля вырос, Софья Петровна сильно сожалела. Их
уплотнили еще во время голода, в самом начале революции. В бывшем кабинете
Федора Ивановича поселили семью милиционера Дегтяренко, в столовой семью
бухгалтера, а Софье Петровне с Колей оставили Колину бывшую детскую. Теперь
Коля вырос, теперь ему необходима отдельная комната, ведь он уже не ребенок.
"Но, мама, разве это справедливо, чтобы Дегтяренко со своими детьми жил в
подвале, а мы в хорошей квартире? Разве это справедливо, скажи!" - строго
спрашивал Коля, объясняя Софье Петровне революционный смысл уплотнения
буржуазных квартир. И Софья Петровна вынуждена была согласиться с ним: это и
в самом деле не вполне справедливо. Жаль только, что жена Дегтяренко такая
грязнуха: даже в коридоре слышен кислый запах из ее комнаты. Форточку
открыть боится как огня. И близнецам ее уже шестнадцатый год пошел, а они
все еще пишут с ошибками.
В потере квартиры Софью Петровну утешало новое звание: жильцы
единогласно выбрали, ее квартуполномоченной. Она стала как бы хозяйкой, как
бы заведующей своей собственной квартирой. Она мягко, но настойчиво делала
замечания жене бухгалтера насчет сундуков, стоящих в коридоре. Она
высчитывала, сколько с кого причитается платы за электроэнергию с той же
аккуратностью, с какой на службе собирала членские профсоюзные взносы. Она
регулярно ходила на собрания квартуполномоченных в ЖАКТе и потом подробно
докладывала жильцам, что говорил управдом. Отношения с жильцами были у нее в
общем хорошие. Если жена Дегтяренко варила варенье, то всегда вызывала Софью
Петровну в кухню попробовать: довольно ли сахару? Жена Дегтяренко часто
заходила и в комнату к Софье Петровне - посоветоваться с Колей: что бы такое
придумать, чтобы близнецы, не дай Бог, снова не остались на второй год? и
посудачить с Софьей Петровной о жене бухгалтера, медицинской сестре. "Этакой
милосердной сестрице попадись только, она тебя разом на тот свет отправит!"
- говорила жена Дегтяренко.
Сам бухгалтер был уже пожилой человек, с обвислыми щеками, с синими
жилками на руках и на носу. Он был запуган женою и дочерью, и его совсем не
было слышно в квартире. Зато дочка бухгалтера, рыжая Валя, сильно смущала
Софью Петровну фразочками "а я ей как дам!", "а мне наплевать!" - и у жены
бухгалтера, Валиной матери, был и в самом деле ужасный характер. Стоя с
неподвижным лицом возле своего примуса, она методически пилила жену
милиционера за коптящую керосинку или кротких близнецов за то, что они не
заперли дверь на крюк. Она была из дворянок, брызгала в коридоре одеколоном
с помощью пульверизатора, носила на цепочке брелоки и разговаривала тихим
голосом, еле-еле шевеля губами, но слова употребляла удивительно грубые. В
дни получки Валя начинала клянчить у матери денег на новые туфли.
- Ты не воображай, кобыла,- ровным голосом говорила мать, и Софья
Петровна поспешно скрывалась в ванную комнату, чтобы не слышать
продолжения,- в ванную, куда скоро вбегала Валя отмывать свою запухшую,
зареванную физиономию, произнося в раковину все те ругательства, которые она
не посмела произнести в лицо матери.
Но в общем квартира 46 была благополучной, тихой квартирой - не то что
52, над нею, где чуть ли не каждую шестидневку накануне выходного случались
настоящие побоища. Сонного после дежурства Дегтяренко регулярно вызывали
туда составлять протокол вместе с дворником и управдомом.
Отпуск тянулся, тянулся - между кухней и комнатой - и кончился к
большой радости Софьи Петровны. Зачастили дожди, желтые листья валялись
возле Летнего сада, вдавленные в грязь каблуками,- и Софья Петровна, в
калошах и с зонтиком, уже снова ежедневно ходила на службу, ждала по утрам
трамвая и ровно в 10 часов, облегченно вздохнув, вешала на доску свой
номерок. Снова вокруг нее стучали и звенели машинки, шелестела бумага,
щелкала, закрываясь и открываясь, дверца; Софья Петровна с достоинством
вручала пожилой секретарше директора аккуратно сложенные, сколотые, пахнущие
копиркой листы. Она вклеивала марки в членские профсоюзные книжки, заседала
в месткоме по вопросам укрепления трудовой дисциплины и некорректного
поступка одной машинистки с одной курьершей. Она по-прежнему побаивалась
хмурого парторга, товарища Тимофеева, по-прежнему не любила председательницу
месткома с грязными ногтями, втайне обожала директора и завидовала его
секретарше - но все они уже были для нее своими, привычными людьми, она
чувствовала себя на месте, уверенно и уже, не стесняясь, громко делала
замечания наглой Эрне Семеновне. И за что только ее держат? Нужно будет
поставить вопрос на месткоме.
Коля и Алик выдержали экзамены в машиностроительный институт. Прочтя
свои фамилии в списке принятых, они, на радостях, решили поставить в комнате
радиоприемник. Софья Петровна не любила, когда Коля и Алик сооружали
что-нибудь техническое у нее в комнате, но она сильно надеялась, что радио
обойдется ей все же дешевле, чем буер. Окончив школу, Коля затеял построить
буер, чтобы зимою кататься на собственном буере по Финскому заливу. Он
приобрел какую-то книжку о буере, раздобыл бревна, внес их вместе с Аликом в
комнату - и не то что подметать пол, но и просто передвигаться по комнате
сразу сделалось невозможно. Бревна оттеснили обеденный стол к стене, диван к
окну; они лежали на полу огромным треугольником, и Софья Петровна по сто раз
в день спотыкалась о них. Однако все мольбы ее были напрасны. Напрасно
объясняла она Коле и Алику, что жить ей стало так же неудобно, как если бы
они привели в дом слона. Они строгали, измеряли, чертили, пилили до тех пор,
пока не убедились с абсолютной ясностью, что автор брошюры о буере невежда и
буера по его чертежам не построишь.
Тогда они распилили бревна и покорно сожгли их в печке вместе с
брошюрой. А Софья Петровна расставила вещи по местам и целую неделю
нарадоваться не могла простору и чистоте своей комнаты.
Поначалу радио тоже приносило Софье Петровне одни огорчения. Коля и
Алик завалили всю комнату проволокой, винтиками, болтиками, дощечками; до
двух часов ночи ежевечерне спорили о преимуществах того или другого типа
приемника; потом соорудили приемник, но не давали Софье Петровне ничего
дослушать до конца, так как им хотелось поймать то Норвегию, то Англию;
потом ими овладела страсть к усовершенствованию, и каждый вечер они
пускались перестраивать приемник заново. Наконец Софья Петровна взяла дело в
свои руки, и тогда оказалось, что радио действительно очень приятное
изобретенье. Она научилась сама включать и выключать его, запретила Коле и
Алику к нему притрагиваться и по вечерам слушала "Фауста" или концерт из
филармонии.
Наташа Фроленко тоже приходила послушать. Она брала с собой свое
вышивание и садилась возле стола. У нее были умелые руки, она прекрасно
вязала, шила, вышивала салфеточки и воротнички. Вся ее комната была уже
сплошь увешана вышивками, и она принялась вышивать скатерть для Софьи
Петровны.
По выходным дням Софья Петровна включала радио с самого утра: ей
нравился важный, уверенный голос, повествующий о том, что в парфюмерный
магазин No 4 привезли большую партию духов и одеколона, или о том, что на
днях предстоит премьера новой оперетты. Она не могла удержаться и на всякий
случай записывала все телефоны. Единственное, чем она не интересовалась
совсем,- это были последние известия о международном положении. Коля усердно
рассказывал ей про немецких фашистов, про Муссолини, про Чан Кай-Ши - она
слушала, но только из деликатности. Садясь на диван, чтобы прочесть газету,
она прочитывала только происшествия и маленький фельетон или "В суде", а на
передовой или телеграммах неизменно засыпала, и газета падала ей на лицо.
Гораздо больше газет нравились ей переводные романы, которые Наташа брала в
библиотеке: "Зеленая шляпа" или "Сердца трех".
8 Марта 1934 года было счастливым днем в жизни Софьи Петровны. Утром
курьерша из издательства принесла ей корзину цветов. В цветах лежала
карточка: "Беспартийной труженице Софье Петровне Липатовой поздравление в
день 8 Марта. Партийная организация и местком". Она поставила цветы на Колин
письменный стол, под полку с собранием сочинений Ленина, радом с маленьким
бюстом Сталина. Весь день у нее было тепло на душе. Она решила не
выбрасывать эти цветы, когда они завянут, а непременно засушить их и
спрятать в книгу на память.
