Драма
Светлана Василенко - Дурочка
Скачать Светлана Василенко - Дурочка
ЧЕТВЕРТАЯ ЧАСТЬ
1
Скрып.
Скрып.
Скрып-скрып...
Скрып.
Скрып.
Скрып-скрып...
Скрипят качели, взлетая все выше и выше.
Я лежу на крыше и смотрю на Надьку.
Я смотрю ей прямо в зрачки.
- Надька! Откуда ты взялась? - говорю я ей. - Откуда ты приплыла к
нам, Надька? Зачем? Мы ведь жили без тебя, откуда ты взялась, Надька?
Ее растерянное лицо зависает на секунду рядом с моим.
Она молчит.
Уже полтора года я был братом дурочки, приплывшей на плоту.
Той весной был сильный разлив. Я тогда сидел на Ахтубе и удил рыбу и
увидел, плывет по реке плот, а на плоту красивая такая девчонка, и я по-
махал ей, она подплыла ко мне и сошла на берег и стала смотреть, как я
ловлю рыбу. Как тебя зовут? Она молчала. Я собрал удочки и пошел, она -
за мной. Мать и отец были на грядках, сажали морковь, вот, говорю, на
плоту приплыла какая-то девочка, увязалась. Мать медленно опустилась на
колени, прямо на грядки:
"Надя!" - сказала она. "Господи, - сказал отец, - Господи!" Это прип-
лыл их грех: когда-то давно, тринадцать лет назад, у них родилась дочь,
моя сестра Надька, слабоумная девочка, дурочка, это был стыд - перед во-
енным городком, офицерами и их женами, - мой папа сверхсрочник. Мать с
отцом положили девочку в колыбельку - мама плакала, рассказывая, - на
малиновую подушечку, колыбельку поставили на плот - и отправили ее по
реке, по Ахтубе, с глаз долой. Надька где-то выросла и вернулась. Так у
меня появилась сестра, которой у меня не было.
Все смеялись над ней, а я любил ее больше жизни, она была лучше их
всех, пусть и дура. Она лучше всех вас, говорил я, лучше!
- Надька! - говорю я и строю ей рожу.
- Марат! - кричит отец, поднимая голову от машины. - Прекрати драз-
нить Надю!
Она упадет!
- Марат! Останови качели! - кричит мама. - Ей нельзя так высоко...
Я слезаю с крыши, останавливаю качели.
Надька медленно встает. Она идет покачиваясь, поддерживая руками
большой круглый живот.
Мама пристально смотрит на Надьку, отворачивается, закрывает лицо ру-
кавом и плачет.
Наша Надька - беременна.
2
Моя сестра Надька забеременела от тополиного семени.
Тогда пух летел как снег, с юга дул горячий ветер, и была жара и бе-
лая метель, пух прилипал к мокрой от пота коже, и все чесалось, и ей
этим южным ветром надуло. Надьке ветром надуло, говорили, и живот ее
осенью стал раздуваться, как воздушный шар, если его надувать насосом от
велосипеда. И я решил посмотреть.
- Надька, разденься! - крикнул я, когда мы остались дома одни, я
крикнул ей прямо в лицо, хотя она была глухая - глухая совсем, ни грамма
она не слышала. - Глухая тетеря! Раздевайся! Дура! - кричал я ей. Она
улыбалась дурацкой своей улыбкой, от которой хотелось зарыться с головой
в дерьмо и разреветься, - я больно толкнул ее, я подталкивал ее к дверям
и потом потащил за руку по осенним мокрым дорожкам сада, я впихнул ее в
дощатый летний душ и закрыл дверь на ржавый крючок. Внутри пахло мочал-
кой. Надька вспомнила, что летом здесь купались и что надо раздеться, и
начала медленно раздеваться, вешая на гвоздь зеленую шерстяную кофту,
бордовый фланелевый халат, синюю мужскую трикотажную майку - я смотрел,
- розовые байковые панталоны, панталоны сорвались с гвоздя, упали,
большие, розовые, будто живые, в грязь, она, наклонившись, подняла, жа-
лея их, встряхивая, оглаживая, вешала - я смотрел, - черные сатиновые
мужские трусы, перешедшие ей от меня (я еще не отвык от них), будто это
часть меня - так странно - чернела, распятая на розовом, мягком, байко-
вом...
Она стояла поеживаясь, смотрела на серый квадрат неба, с неба шел душ
- осенний, мелкий, холодный, бесконечный, - за серыми облаками - кур-
лы-курлы - улетали невидимые птицы, а я смотрел на Надькин загорелый,
кожаный, круглый, огромный шар ее живота с узорным следом от резинки -
этот шар становился с каждым днем больше и больше, и я все боялся, все
боялся, что натянутая кожа не вытерпит и лопнет, - но он все рос, этот
шар, и я стал тайком ждать, что однажды в один из дней этот воздушный
шар поднимет Надьку, мою сестру, туда, вверх, откуда идет дождь, туда,
где курлы-курлы, - и она повиснет над нашим серым военным печальным го-
родом и будет лежать в небе, как аэростат или как солнце, и улыбнется
оттуда с неба своей дурацкой бессмысленной улыбкой, от которой хочется
разреветься. И может, тогда наступит на земле жалость и счастье.
Под круглым животом у нее золотые волосы.
- Одевайся! - говорю я.
Она смотрит вверх на дождь и не слышит ни меня, ни птиц.
- Одевайся! - ору я. Я похлопываю ее по спине, лопатки из спины выпи-
рают, будто острые крылья, кожа в пупырышках, как у гуся.
Она оборачивается, я протягиваю ей черные сатиновые трусы, растягивая
резинку. Она понимает и вшагивает в них.
- Молодец, - говорю я ей, будто она слышит. Я всегда чего-то жду от
нее. Я каждый день жду, что она вдруг услышит меня, или заговорит, или
перестанет быть дурочкой. Мне всегда кажется, что вот сейчас... Или
завтра... Это оттого, что я очень чувствую Надькину добрую прекрасную
душу, на которую накинули зачем-то тупое глухое и немое тело, будто за-
садили в тюрьму, где ни звука, ни крика.
И еще я жду, когда Надька родит эту свою прекрасную душу - и она, эта
душа, будет сильной, гладкоствольной, шелестящей, зеленой, растущей до
неба, как тополь, от семени которого она забеременела.
3
- Пойдем в землянку, - говорю я Надьке, когда мы вышли из душевой.
Мы идем с ней в глубь сада. Там у нас выкопано убежище против атомной
бомбы.
Мы выкопали его с папой полмесяца назад. Папа копал большой лопатой,
а мне дал свою - саперную. Мы рыли в воскресенье. В каждом дворе рыли
тоже. Все ждали ядерной войны. Переговаривались через забор с соседями.
Говорили о Кубе, о ракетах на Кубе, о Кеннеди, о Хрущеве, об Америке, о
ракетном ударе, о том, кто ударит первый: они или мы. Мы жили в ракетном
городе Капустин Яр и все ждали, что американские ракеты ударят в первую
очередь по нашему военному городку.
- Ох, доиграется Хрущ! Вдарит по нам Америка, как пить дать вдарит! -
говорил дядя Боря Синицын, наш сосед слева.
- Испугаются, - говорил папа. - Мы ведь тоже тогда по ним ударим!
- Это - конец света! - сказала негромко и убежденно соседка справа -
тетя Маша. Она жила без мужа и рыла убежище вместе со своей шестилетней
дочкой. - Писано же в старых книгах. Никто не спасется.
- Зачем тогда роешь? - спросил дядя Боря.
- Для дочери, - ответила тетя Маша и с надеждой прибавила: - Вдруг да
спасется?!
Мы вырыли яму, положили на нее прутья. Прутья закидали землей.
- Если ударят - ничто не поможет, - сказал отец.
Получилось отличное убежище.
Мы с мальчишками прятались в нем, играя в войнушку. Папа сказал, что
в таких землянках они жили во время войны.
Мы залезли с Надькой в убежище, сели на скамеечку. Было темно, но не
очень.
Земля с крыши осыпалась, и сквозь прутья было видно небо. Дождь зате-
кал в землянку.
- Это убежище гражданской обороны, - сказал я Надьке важно. - Скоро
начнется ядерная война.
Казалось, что Надька меня слушает.
- Мы спрячемся здесь, когда на нас будет падать атомная бомба.
Надька слушала.
- Атомная бомба взрывается бесшумно. - Я начал пересказывать ей то,
что услышал в школе на занятиях по гражданской обороне. - Мы узнаем о ее
взрыве по ослепительной вспышке. На огненный шар смотреть не следует:
человек может ослепнуть. Надо повернуться спиной к огненному шару и лечь
на землю лицом вниз. Потом человек ощущает действие теплового излучения,
затем испытывает действие ударной волны и в последнюю очередь слышит
звук взрыва, напоминающий раскат грома.
Надька съежилась. Мне и самому стало страшно.
- Не бойся, - сказал я. - Мы не увидим этого. Мы будем сидеть с тобой
в убежище.
Дождь припустил сильнее, и на голову падали холодные капли.
- Нам нужно просидеть здесь не меньше минуты, чтобы не попасть под
гамма-излучение.
Я замолчал и начал отсчитывать минуту.
Надька сидела и дрожала.
Капала вода.
Мне вдруг показалось, что идет война и мы по-настоящему сидим в убе-
жище, прячась от бомбы.
- Пойдем, - сказал я и поднялся. - Теперь мы можем попасть под радио-
активное излучение. Мы этого даже можем не заметить. Главный признак,
что мы получили дозу, - рвота.
Я взял Надьку за руку.
- Если человека рвет целый час после взрыва, то это плохой признак.
Это значит, что он получил смертельную дозу облучения. Если же рвота по-
является через несколько часов...
Я не успел договорить.
Надька вдруг согнулась, закрыла рукою рот, и ее вырвало. Потом еще и
еще.
- Ты чего, Надька? Что с тобой?
Я потащил ее домой, я тащил ее по осенним дорожкам сада, но она то и
дело останавливалась, сгибаясь над землей. Ее продолжало выворачивать.
Мы забежали в дом.
- Мама! Мама! - закричал я.
Мама выбежала из кухни:
- Что случилось?
- Надьке плохо, - сказал я. - Ее рвет!
Надька стояла перед матерью с бледно-зеленым измученным лицом, потом
согнулась, и ее опять вытошнило.
- Токсикоз, - сказала мама.
И увела Надьку в комнату.
4
- Видимо, скоро начнется, - сказал маме отец через неделю.
Он стоял на пороге в шинели, собираясь идти на площадку - он там ра-
ботал в ракетной шахте, - неулыбчивый, строгий, и глядел на нас так,
будто прощался.
Мама подошла к нему, провела рукой по его лицу и вдруг бросилась к
нему на грудь, заплакав. Он обнял ее крепко, нежно, потом взял за талию
и отставил от себя, как рюмочку. Полюбовался. Повернулся к нам. Мы с
Надькой встали из-за стола и подошли. Он обнял нас и поцеловал.
- Береги мать и сестру! - сказал он мне.
Надька заревела вдруг как сирена, низко-низко:
- У-у-у!!!
Отец повернулся и пошел.
Мы вышли на дорогу и долго смотрели ему вслед. Будто не на работу его
провожали, а на войну. Не на день, а навеки.
5 Отец больше не приходил с работы.
Через неделю он позвонил матери в вычислительный центр и сказал
только два слова:
- Сегодня ночью.
6
Вечером 28 октября 1962 года на весь город завыла сирена. Она выла
и раньше по ночам, когда была учебная тревога.
Но сегодня она выла по-настоящему, будто живая, будто воет от горя
над городом огромный - до самого неба - человек.
Она выла низко, надрывно, Надькиным голосом:
- У-у-у!!! У-у-у!!! - не переставая.
Началась ядерная война.
Мы с мамой и Надькой выбежали из дома и, как раньше по учебной трево-
ге, побежали к моей 232-й школе.
Фонари были погашены.
Навстречу нам бежали люди: со скатанными одеялами на плече бежали
строем солдаты - садились в грузовик, бежали к КПП на мотовоз офицеры,
придерживая рукой на бегу свои фуражки.
Бежали родители с детьми, мужчины, женщины, старики, старухи. Каждый
из них должен был знать, куда бежать: это было отрепетировано во время
учебных тревог. Но многие растерялись и, добежав до площади, останавли-
вались: здесь было хоть и темно, но людно и поэтому не так страшно. Че-
ловек с мегафоном упрашивал их разойтись по предприятиям.
Никто не расходился.
Мы пролезли сквозь толпу и побежали дальше.
В школу родителей не пускали: родители должны были идти на места сво-
ей службы и там ждать дальнейшего.
У дверей школы стоял плач. То родители прощались с детьми.
Мы начали прощаться тоже. Мама не плакала. Она была как бы в лихорад-
ке. Она смотрела на нас с Надькой будто бы издалека сухими строгими гла-
зами, словно смотрела не на нас, а прямо в нас, вовнутрь, заглядывая нам
в душу. Она обняла и поцеловала Надьку, потом меня. Она поцеловала меня
в щеку, будто обожгла, - такие сухие, горячие были у нее губы.
- Мама! - сказал я.
И нас с Надькой потащило толпой внутрь.
7
Нас построили в спортзале по пионерским отрядам, всю дружину. Наша
пионервожатая - Тракторина Петровна, седая старуха в пионерском галсту-
ке, - вышла и сказала:
- Сейчас мы поедем в степь, подальше от города. Сегодня ночью конча-
ется время ультиматума и наступает время "Ч". Сначала, от первого ракет-
ного удара, погибнут те, кто останется в городе. Мы погибнем от второго
удара, но мы будем единственными жертвами с нашей стороны. Дальше ударят
наши ракеты и уничтожат Америку в считанные минуты. Вы, дети, станете
героями, как Павлик Морозов, как Володя Дубинин. Наши имена узнает вся
страна. О нас будут слагать легенды и петь песни. Пионеры! К борьбе за
дело Коммунистической партии будьте готовы!
- Всегда готовы! - прокричали мы.
Нам раздали сухой паек - целлофановые пакеты, в которых лежали шоко-
ладные конфеты "Озеро Рица", вафли, печенье и мандарин, как в новогодних
подарках.
То ли потому, что они были уже приготовлены к Новому году, то ли по-
тому, что это было - в последний раз.
8
Мы бежали по темным улицам, взявшись за руки, по двое, к автобусам.
Мы бежали сначала по улице Победы, где стояла наша школа. Мимо Дома офи-
церов, куда мы всей семьей ходили смотреть кино или на концерт. Потом по
улице Советской Армии, мимо дома, где мы живем: дом под номером восемь.
По Авиационной, мимо "дежурки" - дежурного магазина, где мы брали хлеб -
черный хлеб по четырнадцать копеек и белый хлеб по двадцать копеек за
килограмм; к буханке белого часто давали довесок - корочку хлеба, кото-
рую мы с Надькой не доходя до дома съедали. Мимо улицы Ленина, по кото-
рой мы шли каждый год на парад. Мимо проспекта 9 Мая, где стояла баня:
там папа парил меня в парной веником из полыни - березы в нашем краю не
росли. Мимо Солдатского парка, здесь мы катались на каруселях: два само-
лета носились по кругу - за штурвалом я и Надька. Я бежал и прощался с
городом. Это была вся моя жизнь.
9
У КПП стояли автобусы. Я побежал сильнее, чтобы залезть первыми.
Надька выдернула руку из моей и остановилась. Я оглянулся. Она стояла в
золотом свете фар и, тяжело дыша, руками придерживала живот. Казалось,
она держит золотой шар, прижимая его к себе - чтобы он не улетел.
- Сюда! Сюда! - закричала Тракторина Петровна, маша нам из дверей ав-
тобуса красным галстуком.
Мы с Надькой подошли к автобусу. Тракторина Петровна пропускала в ав-
тобус, сверяясь со списком. Когда подошла наша очередь, я сказал:
- Марат Сидоров. Надежда Сидорова.
Она отметила меня, а Надьку не нашла.
- Ее нет в списке, - сказала она. - В каком она классе?
- Она не учится, - сказал я.
Тракторина Петровна с удивлением посмотрела на Надьку.
- Ах да, - поспешно сказала она, - мне говорили. Сидорова - эта та,
что даун?
"Сама ты даун! Дура! Идиотка!" - хотел я сказать ей, но промолчал.
- Это ее солдаты изнасиловали? - допытывалась она.
Кровь бросилась мне в лицо.
- Нет, - сказал я.
- Ну как же? Еще письмо из отдела образования в школу приходило. Зи-
мой в Солдатском парке Надю Сидорову, умственно отсталую девочку, трое
солдат завели в водонапорную башню и изнасиловали...
- Никто ее не насиловал! - заорал я.
- Ну да, ну да, - улыбнулась она ехидно, глядя выразительно на
Надькин живот. - Как же! Ветром надуло...
- Пропустите! - сказал я.
Тракторина Петровна заслонила дверь собой.
- Нет. Она не поедет! Ее нет в списке! - злобно сказала она.
- Как - не поедет? - не поверил я. - Ведь она здесь погибнет одна?
- Таких, как она, - с ненавистью сказала Тракторина Петровна, - еще в
роддомах уничтожать надо. Она не человек! Пусть остается...
В голове моей помутилось, в глазах потемнело, я уже ничего не сообра-
жал. Я вдруг неожиданно для себя нагнулся, схватил камень с земли и -
замахнулся им на Тракторину Петровну.
Но руку мою кто-то перехватил сзади.
- Не надо, сынок! - услышал я голос бабы Мани, нашей школьной нянеч-
ки. - Не бери грех на душу.
- Бандит! Бандит! - закричала Тракторина Петровна. - Ты никуда не по-
едешь!
- Ну-ка отойди, Тракторина, - сказала баба Маня. - Пропусти мальчика
в автобус! И ее, душу живу. Это тебе не детдом! Да и время другое!
И баба Маня пошла на Тракторину Петровну грудью.
Тракторина Петровна нехотя отодвинулась и, что-то записав в свой лис-
ток, пропустила нас с Надькой в автобус.
- Ты, Марья Бокан„ва, как была подкулачница, так и осталась! - сказа-
ла она в сердцах бабе Мане. - И тюрьма тебя не исправила!
- Зато могила всех исправит! И тебя тоже! - легко сказала баба Маня,
залезая в автобус вслед за нами.
10
Надька пристроилась рядом с бабой Маней. Я сел впереди, один, у
самой кабины, чтобы никого не видеть. Лицо мое было горячим от жаркой
крови. В висках стучало: Тракторина - дура! Дура! Дура!..
Но постепенно я успокоился. Посмотрел в окно. Мы ехали по бескрайней
степи.
Светила луна. Полынь отсвечивала серебряным. Казалось, что автобус
катится по огромному серебряному блюду.
"Неужели же нас сегодня убьют?" - подумал я.
Оказывается, я сказал это вслух.
- Беда, - вздохнула баба Маня. - Уперлись, как два барана. Что наш,
что ихний. А дети страдают... Не думай об этом. Даст Бог, выживем...
Но ужасная мысль о смерти поселилась во мне, не давая покоя. Я повер-
нулся к бабе Мане:
- Баба Маня, скажи: где я буду, когда умру?
Баба Маня не успела мне ответить.
- Нигде! - сказала, будто мстя мне, Тракторина Петровна. - Превра-
тишься в молекулы!
Я смотрел вперед на мертвую, будто ртутью залитую степь и глотал сле-
зы.
Кто-то подошел ко мне сзади, погладил мой стриженый затылок ладошкой.
Я обернулся - Надька стоит, смотрит на степь, в серебряную даль.
