Драма
Александр Неверов - Ташкент - город хлебный
Скачать Александр Неверов - Ташкент - город хлебный
28.
Широко легла далекая, утонувшая в мареве, степь с редкими
курганами. Одиноко кружат степные орлы над мертвыми,
побуревшими солончаками, опять садятся на древние могилы
степных князей и сидят, как верные часовые, с черными
неподвижными головами. Крупные нетронутые репейники цепью
растянутой уходят в овражки, выбегают на бугры, тревожат
мертвым своим одиночеством, вековым ненарушенным покоем.
Поднялось, опять опустилось солнце, короче стали полуденные
тени.
Солдат с деревянной ногой уже не рассказывал о холодной
прозрачной воде, а красными воспаленными глазами злобно
оглядывал мертвые степные просторы, безнадежно говорил:
- Не дойдем мы до станции - силы не хватит!..
Бабы, девченка криво разевали сухие изморенные рты, брали
друг друга за руки, молча плакали от гнетущего страха. Только
Сидор, босой мужик, и Ермолай с жесткими нечесанными волосами
шли упорно, выгнув черные, обветренные шеи, широко двигали
избитыми ногами. Петра, шагавший впереди, высоко поднимал
дорожную палку, взглядывался из-под ладони вдоль светлых
убегающих рельс, успокаивающе говорил:
- Вон там чернеет чего-то.
А когда доходили до черного пятнышка, радующего глаз, опять
тоска сжимала сердце: это было брошенное киргизами становище,
куски размытой глины - тяжелый, грустный труд беглецов. Опять
Петра вглядывался из-под ладони, опять отыскивал пропавшую
станцию.
Станция не показывалась.
Только проволока телеграфная гудела, да изредка попадались
опрокинутые вагоны, брошенные под откос, и сломанные колеса от
пушечных передков - последний след минувшей гражданской войны,
прошедшей степью от Туркестана до Самары.
Мишке с Трофимом было легче других.
Они уже поели, напились, отдохнули и в карманах несли по
большому куску оставшегося хлеба. Иногда украдкой Мишка бросал
в рот маленькую крошку, шопотом говорил Трофиму:
- Нам с тобой гожа, а?
- Дойдем! - успокаивал Трофим. - Только бояться не надо...
Старик шел левым боком вперед, с трудом волоча одервеневшие
ноги. Сделал он на бугорке последний выдох из пыльных ноздрей,
слабо улыбнулся добрыми, лучистыми глазами, покрестился на
степное плывущее марево.
- Стойте, ребятушки, туго мне!..
Поплыла, закачалась степь в изумленных глазах, поплыли,
закачались репейники, завертелись столбы телеграфные, звонче
запела в ушах телеграфная проволока.
- Стойте, ребятушки, я не дойду!
Растопырился старик, молча сел на сухую горячую землю.
Солдат присел около старика, крепко стиснул руками
деревянную ногу.
- Постойте, братцы, я тоже не дойду!
Сели и Сидор с Ермолаем, Петра неожиданно бросил палку:
- Ой, дорога, наша дороженька, далекая путь!..
Он нашарил в кармане остаток табаку, закурил, нарочно начал
глотать едкий, режущий дым, чтобы успокоить пустые, голодные
кишки. После трех затяжек у него закружилась голова, и он,
раскинув руки, опрокинулся на спину. Сидор с Ермолаем сидели,
уткнувшись подбородками в поднятые колени, бабы с девченкой
лежали врастяжку. Старик свернулся комочком, положив кулак под
голову, а солдат, разглядывая деревянную ногу, глухо сказал
равнодушным мертвым голосом:
- Пропадем!
Мишка со страхом смотрел на мужиков, упавших в дороге,
вглядывался в степь без жилья и людей - сердце у него
замирало. Хорошо, если станция близко, а если до нее еще сорок
верст? Оторвал он маленькую крошку в кармане, бросил в рот,
чтобы хлебом успокоить налетевшую тревогу. Солдат посмотрел на
Мишкин карман голодными глазами.
- Хлеб у тебя?
Мишка взглянул на Трофима.
Трофим лениво сказал, не теряя спокойствия:
- Какой там хлеб - глину жует!
Зашевелился старик, подняли головы Сидор с Ермолаем, а бабы
с девченкой взглянули тоскующими глазами, и голодная поднятая
кучка несколько секунд сидела встревоженным полукругом,
выставив уши. Или ветерок принес обрадовавшее слово, или земля
шепнула его измученному телу.
- Где хлеб? - спросил Петра.
Солдат показал на Мишку.
- Вот у этого человека...
Мишка испуганно поднялся, готовый на смертную битву за
последнюю радость, загорелся глазами, будто хорек, вытащенный
из норы. Неожиданно поднялся и Трофим, взял товарища за руку.
- Айда, дорогу мы знаем!..
Мишка с Трофимом попятились в сторону, потом остановились,
не спуская с мужиков встревоженных глаз. Мужики тоже смотрели
на них в глубоком раздумьи, точно готовились к нападенью.
Позади показался дымок.
На закатном солнце обозначился остов вытянутого поезда,
коротко блеснули рычаги паровоза.
- Идет! - крикнул Петра. - Сюда идет!
В новой тревоге от дальнего поезда мужики приготовились
встретить его на небольшом косогоре. Решили уцепиться за
подножки, повиснуть на задних буферах, - только бы не остаться
на ночь в страшной степной тишине.
Солдат в тоске своей пощупал деревянную ногу.
- Я не прыгну, товарищи!
Баба обрадовалась, что солдат не прыгнет, робко сказала:
- Не прыгайте, мужики, убиться можно.
Ей не ответили.
А она, пораженная мыслью остаться в степи, в отчаянии
просила бога, чтобы солдат не прыгнул и мужики остались бы вот
такой же артелкой.
Поезд подходил все ближе из-за крутого поворота. Проворно
работал паровоз стальными локтями, фукала паровозная труба
черным разинутым ртом, нежно таял белый паровой дымок.
Петра наклонился к старику.
- Дедушка, машина идет! Ты встанешь?
- Чай, встану как нибудь.
Сидор громко сказал остальным:
- Прыгайте на разное место! Кучей не стойте!
Трофим наказывал Мишке:
- Когда будешь хвататься, становись головой к паровозу,
чтобы воздухом не сшибло.
- А ты вместе сядешь?
- Где придется, я половчее тебя.
Поезд шел почтовый и чуть-чуть замедлил размашистый ход на
косогоре. Фыркнул паровоз - крутолобый чугунный мерин - глянул
на собравшихся светлыми стеклами передних фонарей. Зашипел
горячий пар, пущенный машинистом, откинул в сторону баб с
девченкой, уронил старика под откос. Мишка, как во сне,
услыхал голос Трофима:
- Прыгай!
И опять, как во сне, увидел бегущую навстречу подножку у
зеленого вагона, протянул вперед руки, громко без памяти
закричал:
- Дяденька!
Впереди мелькнула Трофимова голова, заболтались в воздухе
Трофимовы ноги. Когда Мишка почувствовал, что Трофим попал на
поезд, скрытая мужицкая сила, глубоко запрятанная в маленьком
теле, распрямилась огромной пружиной, подбросила его вперед.
Проскочила еще одна и еще одна подножка. Из окошек вагонных
высунулись люди и все глядели на бегущего вдоль поезда
мальчишку в широких лаптях, что-то кричали ему, а он, тяжело
раздувая горячими ноздрями, хотел было ухватиться за последнюю
подножку, но сила невидимая оторвала его от земли, опрокинула,
смяла, бросила в черную глубокую яму...
29.
Медленно тянутся друг за другом не попавшие на поезд:
Ермолай, Петра, солдат с деревянной ногой, бабы, девченка.
Отстают, перекликаются, разорванные темной, пугающей ночью,
упорно шагают вперед. Нащупывают травку, растирают на зубах.
Отдохнувши, опять ползут настойчиво, непреклонно. Опять солдат
рассказывает о холодной прозрачной воде и зеленых садах, а
старик, убаюканный пройденными верстами, покорно лежит
сереньким комышком в высокой сухой траве под откосом. В
последний раз окидывает мыслями потухающими родные поля,
чувствует запах родной земли и в порыве последней любви целует
степную киргизскую землю, как свою, любимую - старческими
умирающими губами:
- Уроди, кормилица, на старых, на малых, на радость
крестиянскую!..
Подошло, опахнуло мужицкое и страшное горе народное,
расцветает невиданной радостью: со всех сторон, со всех дорог
идут - ползут трудящиеся из больших и малых сел, из больших и
малых деревень. Каждый несет по зернышку, кладет свое зернышко
в родную голодную землю. Цветет голодная земля колосьями
хлебными, радуется измученная радостью измученных. Широко
расходятся молодые весенние всходы, наряжается земля в зеленое
платье. Улыбается старик зеленому полю - замирает улыбка на
вытянутых посиневших тубах.
- Кормилица, уроди!
Проходят поезда, проходят пешеходы, сброшенные с поездов,
никто не видит радость человеческую на мертвых губах старика,
упавшего в дальнем пути.
- Слава тебе, безымянная!
