Драма
Овалов Лев Сергеевич - Болтовня
Скачать Овалов Лев Сергеевич - Болтовня
x x x
Непрестанное кружение нашей планеты проходит для типографии бесследно:
ни одного движения вперед. Мир крутится вокруг солнца, мы же сами вокруг
себя. День - ночь, ночь - день полны мучительного однообразия: ночь - тайна,
неизвестность, мрак, день - слякотный день, сырость, туман, мразь. Белка в
колесе исполнена мечтательного однообразия, она стремится назад. Нам путь
назад заказан, вперед не идем, прыгаем на месте и плюем под ноги, авось
проплюем землю и провалимся.
- "Ночка темна - я боюся..." - звенит веселый голос Снегирева.
Беспечный голос: ночка темная в голове у парня.
Сегодня у нас заседание, неофициальное заседание, свои люди:
побалагурить сошлись.
Удобнейшая комната - завком: всегда пусто. Председатель - человек
занятой, в завкоме ему сидеть некогда, и потому тог, кто слаб, приводи баб,
покупай вино, выбивай дно и веселись в пустом помещении до потери сознания.
Наша семья дружная, все говорить любители, особенно коли разговор
предполагается по душам.
Климов достает грязный, засморканный платок, протирает глаза,
приглаживает усы и спрашивает:
- По какому случаю и кем собраны?
Ответа он не получает. Все заняты досужими пересудами, никто не
обращает внимания на его вопрос.
Мы терпеливо ждем прихода Жоржика Бороховича.
Но вот и они - спевшаяся и спившаяся тройка - Жоржик, Витька Костарев и
Жаренов.
- Желательно посовещаться, - обращается к нам Костарев, - о порядках в
типографии.
- Еще бы не желательно, - поддакивает Андриевич.
Жоржик и Жаренов стоят обнявшись, от обоих попахивает водкой - должно
быть, хлебнули для смелости.
- Да кто нас сюда собирал? - интересуется Архипка.
- Мы, - веско произнес Витька, указывая пальцем на свою грудь. - Мы -
инициативная группа, решившая оживить производство.
- Инициативная группа? Так, так, - неодобрительно бормочет про себя
Климов.
Жаренов протягивает руку вперед, другую засовывает в карман пиджака и
начинает громить типографию:
- Невозможно становится, совсем невозможно. Разве у нас коммунисты
есть? Нет их...
Жаренов растерянно обводит глазами присутствующих, точно ищет между
ними коммунистов.
- Например, Косач партийный. Разве с него что спросится? Он человек
маленький. За все про все будет отвечать администрация. Отвечать-то она
будет, а пока нам - маленьким людям - прикажете в гроб ложиться? Продукты
дорожают, ни к чему не приступись, никаких денег не хватит, надо требовать
прибавку. Прибавки, и больше нам не о чем разговаривать...
Жоржик перебил Жаренова:
- Вообще мы больше не можем. Ни завком, ни ячейка нам ходу не дают...
Новый порядок в типографии надо установить. Никакого начальства! Выберем
сами себе заведующего, и пошла писать губерния. Что выручим - наше, убыток
наш, прибыль наша...
До чего договорились ребята! Откуда мысли такие в голову лезут? Вот я
вас, сукиных детей!..
- Это вы-то - Жаренов с Жоржиком - хозяева будете? - спрашиваю я
разговорщиков. - Хозяева: один пьяница, а другой "жоржик".
- Как ты сказал? - гневно закричал на меня Борохович.
Со стула нетерпеливо вскочил Алексей Алексеевич Костомаров - метранпаж
и честный партиец - и закричал:
- Кого, ребята, слушаете? Жаренов из партии выгнан? Выгнан. За хорошее
партийный билет не отнимут. Мало Жаренов хамил, что ли? А вы его слушаете. И
Жоржику не сегодня завтра лететь из комсомола. Слушатели! Они вам Советскую
власть предложат свалить, вы тоже слушать будете?
- Зачем слушать, и мы говорить начнем, - отозвался Андриевич.
Климов размахнулся, стукнул кулаком по стене, провел пятерней под носом
и обругал Андриевича:
- Тут, брат, не говорить: бить надо.
Жаренов замахал рукой:
- Потише!
- Нет, не тише! Нынче спешить надо! - закричал Климов еще громче.
- Какой нашелся!
- Заворачивай, заворачивай в сторону!
- Вот в морду тебе и заверну!
- А это видели?
Борохович сложил из трех пальцев комбинацию.
А Мишка Якушин схватил со стола линейку да как бахнет Бороховича по
руке.
Жоржик взвыл.
Его попробовал перекричать Костомаров.
- Не слушайте бузотеров, ребята! Они наговорят себе на голову... Пошли
по домам!..
- Требуем прибавки! - завопил Жаренов. - Кто со мной?
К нему пододвинулись Жоржик и Костарев - встали они втроем в углу и
вызывающе посмотрели на нас.
Костомаров усмехнулся и внятно произнес:
- Бузбюро. Как есть бузбюро.
- Бюро? Где? - вдруг послышался голос нашего тихого предзавкома
Шипулина.
Он стоял на пороге, держа в руке разбухший порыжевший портфель.
- Какое бюро? - еще раз просительно обратился он к ребятам.
- Бузотерское, - насмешливо объяснил ему Климов.
- Шутите? - вежливо и робко усмехнулся Шипулин, подошел к столу и начал
копаться в ворохе выцветших бумажек.
- С какой стати шутить? Это ты только шутками занимаешься, - ответил
Костомаров.
- То есть как шутками? - обиделся Шипулин.
- А так, - объяснил ему Костомаров. - Делом ты не занимаешься.
Костомаров говорил правду. Шипулин был человек тихни, недалекий,
неприметный. Уважением среди рабочих не пользовался и держался на своем
месте только благодаря Кукушке, у которого находился в полном подчинении.
- Как тебе не грешно, - беззлобно обратился Шипулин к Костомарову. -
Ведь я занят круглые сутки.
- Да чем ты занят - заседаниями? - засмеялся Костомаров. - В
понедельник у тебя было что?
- В понедельник? - задумался Шипулин. - Бюро кассы взаимопомощи,
правление клуба, ячейка Осоавиахима, партийное собрание...
- Во вторник?
- Во вторник? Культурно-бытовая комиссия, комиссия по работе с
отпускниками, делегатское собрание...
- В среду?
- Кружок текущей политики, завком, культкомиссия, производственная
комиссия да еще открытое партийное собрание...
- А в четверг?
- Библиотечная комиссия, редколлегия стенгазеты и производственное
собрание...
- В пятницу?
- В пятницу? В пятницу пустяки. Собрание уполномоченных по профлинии,
заседание в культотделе да собрание рабочей молодежи.
- Суббота?
- Только бюро ячейки и шефское общество, даже в баню успел сходить.
- А в воскресенье что делал?
- На собраниях был. Утром собрание уполномоченных кооперации, а вечером
собрание членов клуба... Да ты не думай, я на художественную часть не
остался - ушел домой газеты читать.
- Какие газеты? - спросил Костомаров.
- За неделю газеты, по будням времени нет, - скромно ответил Шипулин.
Этот разговор шел при всех, и я не знал, то ли смеяться над
подковырками Костомарова, то ли жалеть Шипулина.
Помаленечку все разошлись.
Ко мне с Климовым подошел Якушин.
- В клуб не пойдете? - пригласил он нас.
- А для чего идти-то? Не видали мы, как цыганочку пляшут? - сурово
отозвался Климов.
- Уж мы лучше в пивнушку, - согласился с ним я.
На лестнице нам встретилась прежняя тройка - Жаренов, Жоржик и Витька.
- Пошли против своего... - злобно упрекнул нас Жаренов.
Климов резко обернулся, смерил взглядом всю троицу и докончил:
- Своего дерьма!
x x x
Лампочка скупо мигала под потолком. Глухая черная ночь обволакивала
типографию.
Лестницы падают вниз, лестницы несутся вверх - типография живет.
Ночь. Идут годы. Часы отсчитывают секунды, годы проваливаются в
прошлое. Еще одна ночь у реала.
Последняя ночь.
Недалеко от меня Климов: завтра, сосед, мы пожмем друг другу руки -
простимся. Сзади меня Андриевич беседует с Якушиным: им попался трудный
набор - таблицы. Тискает сегодня Архипка. Не придется тебе, брат, прописные
мне подавать. Дежурный метранпаж Костомаров безучастно следит за версткой.
Мне холодно. Впервые на работе мои плечи пронизывает озноб.
И тишина. Почему тишина? Почему никто не звонит? Или мы растеряли все
слова?
Последняя ночь. Завтра расчет, прощанье, пенсия: грызня со старухой,
жилищное строительство, увиливание Валентины от стариковских расспросов...
Скука!
Я бросил верстатку, вышел на лестницу, поглядел вниз, в пролет.
Бездонный квадратный мрак не обещал жизни.
Я рванул дверь наборной, она широко распахнулась, звякнуло выпавшее
стекло.
Мои сверстники и ученики, склонившиеся над кассами в грязных синих
халатах, напоминали слабых синих воробьев, жадно клевавших тяжелые свинцовые
буквы.
- Стой! - закричал я хриплым голосом. - Бросай работу!
- О чем разговор, Морозов? - удивленно поворачиваясь, спросил
Костомаров.
- О смерти, - рассудительно ответил я.
Наборщики подошли ко мне. Я знал: скажи одно слово неправильно - меня
засмеют. Надо было рубить так, чтобы каждый почувствовал на губах вкус
крови.
- Вас губят, ребята, - начал я. - Вас губят, и я могу это доказать.
Четыре десятка лет простоял я у реала и за все эти годы ни разу не обманул
своего брата по работе...
- Что тебе нужно? - грубо крикнул Якушин.
- Мне нужно, чтобы меня слышала типография. Вас, ребята, хотят пустить
по миру, а типографию уничтожить. Хотят уничтожить типографию... Я могу это
доказать.
- Так говори, Морозов, говори до конца, я принимаю на себя
ответственность за прогул, - раздельно произнес Костомаров глухим голосом.
- Нет! Пусть меня слышат все. Вся типография! Идем в ротационное! -
крикнул я, выскочил за дверь и побежал вниз по лестнице.
За мной бежала только неслышная моя тень, кривляясь на стене с
непонятными ужимками.
Минута прошла - я бежал один. Вдруг лестница наполнилась грохотом -
наборное отделение, выкрикивая ругательства, догоняло меня.
Я уверен - такой поступок был возможен только в нашей типографии:
расхлябанность, отсутствие дисциплины, попустительство администрации привели
к тому, что целый цех разом бросил работу и побежал слушать старого
сумасброда.
В ротационном отделении нас встретил густой заливистый храп.
Под столами, на ролях, в кучах срыва валяются люди.
Нельзя швыряться людьми. Работа в ротационном отделении начинается в
три часа ночи, и семьдесят рабочих, приехавших с последним трамваем,
досыпают два часа у машин.
- Приятели, вставай! Типография пропадает! - истошным голосом вопит
Андриевич.
- Что пропадает?
- Где?
Печатники поднимаются и удивленно смотрят на наборщиков.
