Детская литература
Балашов Виктор Сергеевич - Про косматых и пернатых (Рассказы)
Скачать Балашов Виктор Сергеевич - Про косматых и пернатых (Рассказы)
ВАЛЕТКА
Мне было лет восемь, когда состоялось наше необычное знакомство, его
же возраст только еще начал измеряться месяцами. С ломтем белого хлеба в
зубах он удирал от ватаги орущих мальчишек, а вдогонку ему летели тяжелые
городошные палки и камни. Я бежал следом за всеми и плакал от ненависти к
мальчишкам и невозможности помочь щенку. Крышка от бидончика где-то
потерялась, молоко расплескивалось мне на колени, на новенькие сапожки...
Сознание беспомощности было тем мучительней, что минутою раньше я
чувствовал себя таким большим и сильным! В тот день меня впервые послали
одного с ответственным поручением - купить молока на базаре. Я старался
вышагивать широко и твердо, чтобы все слышали, как скрипят настоящие
"мужские" сапоги, позвякивал мелочью в кармане и насвистывал неумелыми
губами какую-то "взрослую" песенку.
Обычно на незнакомых улицах я обходил сторонкой любую ребячью
компанию. На этот же раз, упиваясь собственной отвагой, нарочно остановился
поглазеть, как на солнечной стороне, у забора, ватага босоногих мальчишек
играет в городки. Отцветала вишня, снежинками лепестков осыпая молодую
травку под забором. На замшелой тесовой крыше мирно ворковали голуби.
Рядом со мной оказался еще один болельщик: упитанный, лет пяти карапуз
мусолил ломоть пшеничного хлеба и вяло отбивался от худого, видимо,
бездомного щенка. Как только ни ухищрялся песик, чтобы привлечь к себе
внимание: взлаивал, подскакивал на задних лапах, неистово крутил хвостом!
Все понапрасну - малыш не отводил завороженного взгляда от мелькавших в
воздухе палок.
Перехватив бидончик в другую руку, я отправился восвояси. Но не успел
отойти десяти шагов, как услышал позади отчаянное:
- Бей! Бей! Держи его!
Должно быть, воришка был ужасно голоден, если, уронив ломоть,
вернулся, чтобы подхватить его. В этот миг и настигла беднягу тяжелая
палка... В толпе преследователей бурное ликование - щенок с визгом
опрокидывается через голову и, волоча подшибленную ногу, протискивается в
ближайшую подворотню. Мальчишки, помешкав, возвращаются.
- Если еще придет - прикончу! Палкой по башке - и готово! - Белобровый
веснушчатый крепыш с трудом переводит дыхание. - Ишь, повадился, гад, хлеб
отнимать у маленьких!
Неприятный холодок все еще пробегал у меня по спине, пока я разыскивал
в чужом дворе обреченного щенка. Обнаружить его было непросто: в узкой щели
между мусорным ящиком и сараем злополучный щенок зализывал ссадину на боку.
Заметив, что выход из его убежища отрезан, бедняга попятился назад, будто
собирался втиснуть худенькое тело в кирпичную стену, и тихонько заскулил от
ужаса.
- Кутик! Кутик миленький! - позвал я его, приседая на корточки. - Ну
поди ко мне, поди, мой хороший!
Песик почуял ласку в моем голосе и умолк.
- Ну, выйди, собаченька, выйди! - уговаривал я, протягивая руку.
Кутенок насторожил одно ухо и неуверенно вильнул хвостом. Прошло немало
времени, пока он отважился покинуть свой угол. Он подползал ко мне на
животе, извиваясь всем телом, вздрагивая и отводя голову в сторону на
случай внезапного удара. Он еще не совсем верил мне, но тем не менее
приближался, дробно поколачивая хвостом по стенке мусорного ящика.
Наконец я могу дотянуться и погладить повинную голову. Щенок мигом
преображается: он жадно лижет мне руки, вьюном вертится у ног, взвизгивает
от радости. В найденный черепок я наливаю немножко молока. Теперь дружба
скреплена окончательно: за угощение, за минутную ласку щенок готов простить
людям все их прегрешения.
У него симпатичная крупная голова, вислые, бархатистые на ощупь уши.
Над блестящими карими глазенками горят пламенно-желтые пятнышки. Черная
полоса вдоль спины на боках переходит в дымчато-бурый цвет подпаленного
дерева. Широкие лапы - в чистеньких белых чулочках.
- Что ж, пойдем, приятель! Пусть достанется нам дома за самовольство,
но тут нельзя тебе оставаться.
Щенок согласен со мной хоть на край света. У калитки, правда,
заколебался: опасливо выглянул на улицу и прижался к ногам - вдалеке, у
забора, по-прежнему швыряют палки мальчишки.
- Смелее! - ободряю я. - Они не заметят.
И кутенок решается - выскакивает из калитки и семенит впереди, искусно
прячась за мои ноги.
Маму ничуть не обрадовала моя находка. Но во время затянувшихся
переговоров у кутьки был такой трогательный, просящий и виноватый вид, что
ей не оставалось ничего другого, как махнуть рукой:
- Ладно уж, пусть остается! Валетом, что ли, назовем?
Детство его пролетело как-то совсем незаметно, я почти не помню
Валетку маленьким. Запомнилось, что при появлении старших в коридоре мой
увалень считал своим долгом вскакивать с подстилки и вежливо вилять
хвостом. Безграничное добродушие его уже в ту пору удивляло и сердило меня.
Мне, например, было обидно за щенка, когда ожиревший нахальный кот Мур
безнаказанно выбирал у него из-под носа лучшие куски. Помню еще, как
впервые залился Валет солидным басовым лаем и лукаво скосился на меня,
шельмец: послушай, мол, голосок-то каков!
А дальше в моих воспоминаниях Валет представляется уже взрослой
красивой собакой. Вот он, распластавшись над землей, вихрем несется мне
навстречу, круто тормозит и почтительно, бережно принимает из рук
ученическую сумку. Теперь до самого дома потащит ее в зубах, гордо вскинув
голову и смешно кося глазами по сторонам - не собирается ли кто посягнуть
на доверенное ему добро?
А вот, впряженный в санки, мчит меня Валетка размашистым галопом по
улице. Щуришься, бывало, от встречного морозного ветра, от снежной пыли, и
жутковато становится и радостно.
Недюжинная сила, как это нередко бывает, уживалась в моем любимце с
поистине голубиным миролюбием. Двухлетняя сестренка моя могла вытворять с
ним что угодно. И за уши его таскала, и за хвост, и верхом на него
садилась. Терпеливый пес только жмурится устало: что, мол, с ней поделаешь,
маленькая еще!
Привяжется к нему какая-нибудь вздорная собачонка на улице и ну
истерику закатывать! Визжит, захлебывается лаем, слюною брызжет, того и
гляди наизнанку вывернется от злости. Валетка никогда не унизится до драки,
хотя мог бы прикончить забияку одним ударом лапы. Если уж совсем иссякнет
терпение, остановится выжидательно и слегка повернет набок голову: что,
мол, дальше последует, а ну!
Прием действовал безотказно - тявкуша мгновенно немела и ретировалась
с поджатым хвостом.
Собачья преданность вошла в поговорку, и Валет не представлял в этом
смысле исключения. Стоило мне на час-другой задержаться в школе либо у
товарища, лохматый друг мой отправлялся на розыск, а при встрече радовался
так бурно, будто уж и не чаял видеть меня в живых.
Однажды летом проводили меня на целый месяц к бабушке в деревню. В
запоздалом письме из дома, как упрек моей беспечности, содержалась приписка
и о Валетке. Он захворал на другой же день после моего отъезда - почти не
притрагивался к пище, похудевший, обессилевший, часами просиживал на
крыльце, с тоскою глядя на дорогу. А ночами вскакивал вдруг, бежал к моей
постели и надолго замирал перед ней, положив голову на одеяло.
Зато после разлуки Валет даже на час боялся потерять меня. Куда бы я
ни направлялся, неусыпный телохранитель мой всеми правдами и неправдами
увязывался следом. Если я настойчиво прогонял его, он делал вид, что
уходит, а сам прятался, хитрец, за прохожими и появлялся у самых ног на
какой-нибудь дальней улице, откуда, он знал по опыту, его уже не прогонят.
Однажды в конце июля мы возвращались с ним из леса. Несносная жара
разморила меня настолько, что я плелся, как во сне. Маленький мешочек с
орехами, казалось, тяжелел с каждым шагом. Валет чуть не до земли свесил
мокрый язык и содрогался от частого сиплого дыхания.
...Поначалу странное поведение прохожих не затронуло моего внимания.
Кто-то с криком пробежал через улицу. Хлопнула калитка, другая. Валет
раньше обнаружил опасность. Он толкнул меня боком, как бы предлагая бежать,
а сам словно изготовился к бою. Впервые я видел своего добродушного увальня
таким взъерошенным и страшным. Валет напружинился и грозно зарычал сквозь
оскаленные зубы.
Я оглянулся, но опять ничего не понял. По тротуару шаткой неуверенной
трусцой бежала обыкновенная собака с низко опущенной мордой и повисшим, как
полено, хвостом.
- Беги, мальчик, быстрей! Бешеная! Беги! - крикнул мне кто-то с
крыльца магазина.
В памяти мгновенно прорезались все жуткие рассказы о бешенстве, о
муках водобоязни. Ноги сделались вдруг вялыми и непослушными. Но добежать
до магазина я бы, очевидно, успел, если б не опасение за друга.
- Валетка! - закричал я. - Не смей ее трогать. Слышишь? Бежим! Прочь,
Валетка!
...Как я раскаивался, как мучился потом, вспоминая эту сцену! Разве
мог Валетка оставить меня одного? Мне бы, неразумному, бежать первым! Тогда
бы и он вынужден был ради моей безопасности держаться рядом, прикрывать мое
отступление.
Бешеная собака меж тем приближалась. Уже видны были налитые кровью
глаза, хлопья спадающей с языка пены. Какую-то секунду Валет колебался. Я
хорошо чувствовал, что он испытывает панический инстинктивный ужас именно
перед этой собакой. Но ради моей безопасности надо было подавить в себе
этот первобытный ужас. И, бросив на меня укоризненный взгляд, Валетка
ринулся навстречу собственной гибели.
Не могу сказать, как долго продолжалась борьба. В висках у меня гулко
стучала кровь, перед глазами в горячей пыли, хрипя, вертелись сцепившиеся
собаки, кто-то истошно кричал невдалеке. А я, как прикованный, стоял на
месте, и не только в голове, а, казалось, во всем теле болью отдавалась
единственная мысль: "Погиб мой Валетка. Погиб!"
Опомнился я, когда Валет, пыльный, взъерошенный, с горящими глазами
подскочил ко мне и победно завилял хвостом. Бешеная собака металась у
дороги, пытаясь подняться на передних лапах и судорожно вытягивая задние.
Мы бросились бежать, подгоняемые криками толпы. Кто-то погнался за
нами.
