В  ночь на третье декабря ветер переменился, и наступила зима. До этого
осень стояла на редкость мягкая и теплая:  на  деревьях  все  еще  держались
листья,  а  живые  изгороди  так  и не пожелтели. Земля там, где ее взрыхлил
плут, была жирной и черной.
     Нат Хокен как  инвалид  войны  получал  пенсию  и  работал  с  неполной
нагрузкой.  Он  приходил  на  ферму  три  раза в неделю, и ему давали работу
полегче   --   поставить   изгородь,   подлатать   крышу,   подремонтировать
хозяйственные постройки.
     Хотя  он был человек семейный, по складу своему он был скорее нелюдим и
больше всего любил работать в одиночку. Он бывал доволен, если ему  поручали
укрепить земляную насыпь или починить калитку в дальнем конце мыса, где море
с двух сторон омывало территорию фермы. В полдень он обычно прерывал работу,
съедал  пирог,  испеченный женой, и сидел какое-то время на краю обрывистого
берега, наблюдая за птицами. Осень для этого самое благодарное время, лучше,
чем весна. Весной птицы улетали на материк, организованно и целеустремленно;
они знали, куда летят, ритм и весь ритуал их жизни не допускал  промедлений.
Осенью  птиц, которые не улетали за море и оставались зимовать, обуревала та
же безудержная жажда перемещения в пространстве, но поскольку улетать им  не
полагалось, они утоляли эту жажду по-своему. Огромными стаями собирались они
на  полуострове, непоседливые и беспокойные" и растрачивали себя в движении:
то  кружили  и  носились  в  небе,  то  садились   покормиться   на   жирной
свежевспаханной  земле,  но  клевали  как-то  неохотно,  будто не испытывали
голода. И тут же беспокойство снова гнало их ввысь.
     Черные  и  белые,  галки  и  чайки,  объединившись  в   этом   странном
товариществе, они искали какого-то освобождения -- но так и не находили его,
так  и не могли успокоиться. Стаи скворцов с шелковистым шелестом перелетали
с места на место, подгоняемые все той же жаждой движения, а птицы  помельче,
зяблики и жаворонки, как заведенные перепархивали с деревьев на изгородь.
     Нат  внимательно  наблюдал  и  за ними, и за морскими птицами. Внизу, в
заливе, они ждали, когда спадет вода. У  этих  птиц  было  больше  терпения.
Кулики-сороки,  песчаники, травники, кроншнепы подолгу сидели у самой кромки
воды, но как только ленивое море отступало, насытив влагой берег  и  обнажив
полосу  морской  травы  и  переворошенной  гальки,  они начинали суетиться и
бегать по песку. Потом та  же  жажда  полета  толкала  их  ввысь.  С  шумом,
гомоном,  свистом, почти задевая крыльями морскую гладь, они покидали берег.
Быстрей, еще быстрей, вперед, вперед -- но куда? зачем? Не дающий покоя  зов
осени,  тревожный и печальный, заколдовывал их, заставлял собираться в стаи,
кружить и кричать; им надо было растратить весь свой запас энергии до  того,
как наступит зима.
     Сидя у края обрыва и дожевывая пирог, Нат думал о том, что, быть может,
осенью  птицы  получают некий знак, предупреждение. Надвигается зима. Многим
из них суждено погибнуть. И они  ведут  себя  совсем  как  люди,  которые  в
предчувствии близкой смерти с головой уходят в работу или кидаются в разгул.
     В эту осень птицы вели себя как никогда беспокойно; их возбуждение было
особенно  заметно,  потому  что  дни стояли тихие. Когда на западных склонах
работал трактор, то по временам он полностью скрывался  из  вида,  вместе  с
силуэтом  фермера  за  рулем,  в  туче  орущих,  кружащихся  птиц.  Их  было
непривычно много -- Нат не мог этого не заметить. Осенью птицы всегда летали
за плугом, но не такими огромными стаями, не с таким гамом.
     Нат сказал об этом фермеру, мистеру Тригу, когда управился с изгородью.
     -- Да, птиц нынче  много,  я  и  сам  вижу,  --  отозвался  фермер,  --
некоторые  совсем  обнаглели,  даже  трактора  не  боятся. Сегодня пара чаек
пролетела у меня прямо над головой, чуть шапку не сбили!  Я  вообще  работал
почти  вслепую  --  над  головой  чайки, в глаза солнце бьет. Должно быть, к
перемене погоды. Зима будет нынче суровая. Вот птицы и сходят с ума.
     Шагая домой через поле, а потом вдоль дороги, обсаженной деревьями, Нат
видел в догорающих лучах солнца птичьи стаи над западными холмами. Ветра  не
было; свинцовое море с высокой водой казалось неподвижным. В живых изгородях
еще  цвел  лихонос, воздух был теплый. Но фермер оказался прав: ночью погода
переменилась.