Детективы
Владимир ЮГОВ ВКУС ЯДА
Скачать Владимир ЮГОВ ВКУС ЯДА
7
Морель стоял перед ее домом долго, пока в окнах не стали зажигать
свет. Ему хотелось, чтобы она подошла к окну в халатике и чтобы он ее
увидел и помахал ей рукой. Она бы узнала его сразу, и все-таки вышла бы к
нему. Первым бы долгом он рассказал ей, как выкрутился вчера... нет... не
вчера... позавчера... Или - когда? Он потом только осознал, что
прокатилось над его головой. В своем этом особняке, удобном, красивом
очень, южной стороной обращенном туда, к горам, свежему всему и очень
хорошо пахнущему. Кто-то же должен иметь за такую опасную работу подобной
красоты особняки. Почему ему не гордиться?
Как всегда, в своем особняке он нашел все: от холодного пива до араки
и коньяка. Он, конечно, сразу полез в ванну. Теперь он всегда чувствовал
потребность в этой ванне. Он знал, что в любую минуту к нему может придти
женщина. И он старался для нее и для себя. Ему нравилось теперь, что он
такой холеный, когда приезжает сюда, в этот Цюрих. Ему уже надоело
рассказывать своему хозяину про этот город. Хозяин всегда интересовался
одним и тем же: как это вождь бывшей России подготовил под эту бывшую
Россию революцию? И как он там, в Цюрихе, жил? И где прятался?
Морель понимал, о чем идет речь. Он всегда боялся, его хозяин, что
кто-то так же сделает под него подкоп, тут, в Германии, вот так мирно
станет у него под носом жить. Потом в один страшенный час все вдруг выйдут
со знаменами на улицу, а тебя потом отправят далеко-далеко, а потом
выведут и станут стрелять. Такие вещи страшны, - всегда говорил его
хозяин, и он с ним обычно соглашался.
Он всякий раз повторялся, этот личный врач. Врал вдохновенно. Потому
что всякий раз хотел приехать не к тем местам, где русский вождь что-то
делал, сотворяя революцию, он бежал к дому женщины и старался сделать так,
чтобы она его увидела и пришла к нему.
Первый день он не подрасчитал. Не пошел потом к ее дому. И
нашпиговался снедью - свежей и заманчиво аппетитной. Запивал он эту снедь
стаканами арака, и он при этом урчал голосом, и это было приятно слушать
самому свое довольное урчание. Он понимал, что это его песня радости еды -
свежей хорошей еды, который раз он это понимал и который раз с
удовольствием урчал.
Так он и уснул урчащим, и не доев, и не допив в первый день, хотя
около него, рядом со стулом, где он восседал, стояли уже три опустошенные
пол-литровые бутылки арака и несколько бутылок пива.
Он удивился потом утром, от чего так захмелел. Ведь при такой еде и
при таком урчащем аппетите было очень бы неплохо пригубить еще какое-то
количество бутылок. Но тогда, - трезво утром подумал он, - нельзя было,
чтобы пришла женщина. Тогда плохо...
Утром он опять напился. И он потом не помнил, почему напился. Он
отгадал, почему напился, лишь когда подошел к зеркалу и увидел свое
недовольное опухшее лицо. Там, в бункере, где его хотели судить, там
висело тоже зеркало, и там он увидел себя в зеркале, и ему показалось, что
выражение лица у него было такое, как тут. Но он понял, что там он
обиделся на тех, которые привели его туда и пытались запугать. Тут же он
обиделся на самого себя. Ведь он приехал к женщине. И напился. И забыл о
том, что он приехал к женщине.
И вот он даже не помнит, на какой день опять пришел к женщине
вечером. Нет, не вечером. А перед вечером. Это он стоял до самого вечера.
До самого того момента, когда в окнах зажигаются огни. И он стоял
терпеливо, не боясь никого. Ни тех, их медицинских кругов, которые его
знают. Знают, кто он. Черт с ними! Пусть смотрят. Все равно крышка. И там
нет никаких надежд. А тут... Тут может они потом скажут, что он был на
стороне человечества и защищал это человечество.
Он вспомнил лица разжалованных докторов, ему на минуту стало не по
себе. Но от этого момента он больше не думал о них. Это они, такие, всегда
хотели бы, чтобы он, его хозяин, вел нацию на кровавые распри. Он не хотел
крови, доктор Морель. Он страдал, когда видел много крови. Ему всегда
мерещилось: когда он станет осматривать тысячи убитых евреев - а это ему
рассказывали - то кто-то спросит его, подняв голову:
- Доктор, а вы же сами еврей!
И он заплачет, как заплакал бы тот, который ему это рассказывал после
хорошей пьянки. Морель всегда боялся, что его кто-то разоблачит. Его
хозяин, - он это помнит хорошо, - довольно хохотал, когда ему принесли в
кабинет телеграмму: "Молотов - не еврей". Что же тогда сказать о маленьком
Мореле, который - тоже не еврей, но всегда на глазах и похож на еврея?..
Кто-то тронул его за плечо. Он резко и испуганно обернулся. И тут же
хотел вскрикнуть. Она стояла перед ним, чуть увядшая, совсем на себя не
похожая. Но голос у нее был мягким, седые ее первые волосинки не
выдернуты. А может, это был просто снег? И она этим мягким голосом
сказала:
- Пойдем к тебе. Я тебе кое-что передам. И на словах, и так...
Он помог ей в коридоре снять пальто. Она была прекрасно одета. И он
любовался ею. Он боялся притронуться к ней, потому что она могла бы
сказать, что он опять беспробудно пил несколько дней.
- Морель, - сказала она, - у меня действительно умер ребенок.
- Как? - воскликнул он.
- Обыкновенно, Морель. Сперва моя дочь, которой исполнилось в тот
день восемь лет, захворала. Она простудилась. Кто-то из нас - или я, или
муж - открыл машинально окно, так как в комнате было душно. Мы подвезли ее
кроватку и поставили на середину комнаты. Мы были счастливы, что она
смеется. Мы были от этого, понимаешь, счастливы. И мы не заметили, как
этот холодный декабрьский ветер обнимал ее бледные щечки. И как она
старательно боялась сказать нам, что она может простудиться. В семь лет,
Морель, мы ее однажды простудили, и она это помнила. Но какая девочка! Она
не сказала нам и слова упрека. Она чувствовала, что мы счастливы. И она
умела уже в свои годы радоваться за нас...
- Это так больно! - Морель впервые почувствовал боль за другого
человека, за нее, эту женщину.
- Да, Морель. Это больно. Невыносимо больно...
- Что же я не приглашаю тебя в комнату? - заторопился он.
- Не надо, Морель, сегодня. Не надо приглашать. Я все равно не пойду
к тебе. Я со своими. Я еще с ними... И с моей девочкой...
- Я понимаю, - пробормотал он, опять впервые почувствовав, что он
действительно понимает ее.
- Я что тебе хотела сказать, Морель... Я не та женщина, которую ты
обожаешь. Я чужая тебе. Я тебя всегда лишь продавала другим. У меня эта
лишь правда - моя девочка.
- Я давно это чувствую.
- Нет, нет! Я действительно тогда... Я чуточку распущена... да, это
муж знает... Я тогда думала, что вы... Одним словом, он молодой, а ты,
толстенький и чудной... Но тогда ты сделался человеком вдруг. И я увидела,
как это приятно быть с человеком. Я тогда имела задание - заставить тебя
выговориться. Все сказать о своем хозяине. Но ты тогда был молодцом... Ты
очень сдержанно вел себя. И мне все понравилось. Все вокруг меня иногда
играют. А ты жил. И это мне очень понравилось. И я тебя представила в
хороших красках, и ты за это получил эти самые зеленые кредитки... Я тоже
за тебя получила тогда, и мне было приятно, что я получила их честно, и
могла потратить на больного ребенка. Я тогда поблагодарила и себя, и Бога,
что не наврала тебе о ребенке. Он же у меня был и тогда, и тогда он лежал
в своей кроватке. И тогда я хотела к нему идти, но мне надо было все
разузнать от тебя...
- Я это не почувствовал тогда, в первый раз.
- Мне стало жалко тебя. Ты у такого чудовища был в пасти... да и
теперь ты в этой пасти... Если народы для него ничего не значат, что
значит один, ты?
- Это все сложно. И я в последний раз почувствовал, что на грани
гибели. Они меня в прошлый четверг привели в комнату, и они бы меня
растерзали. Я чувствовал человеческие отбросы то ли у них, под полом, то
ли за стеной. Я не показал, что мне жутко. И только одно меня спасло - это
ты. Я подумал о тебе, я захотел с тобой еще раз встретиться. Я подумал:
все это когда-то закончится. Все это пройдет. И если ты не любишь мужа,
если ты одинока, как и я, мы могли бы надежно коротать конец. Только тебе
ведь можно рассказать, как пахнут стены и как пахнут под полом чужие
трупы...
- Я за это принесла тебе плату. Ты сделал своего хозяина идиотом. Вот
возьми. Это золото. А деньги... Они тебе положили в банк, на твой счет...
Он растерянно смотрел на аккуратный пакет - зашнурованный и
приготовленный к сбережению. Зачем ему этот теперь пакет? Он же должен
вернуться туда! И кто-то найдет его, этот пакет. Они всегда переворачивают
все, они всегда что-то у него ищут. Но он же не такой дурак...
- Я пойду, пожалуй, - сказала тихо она.
- Нет, я тебя так не отпущу. Давай помянем твою... Твое горе...
Он взял ее за руку и повел в комнату.
- Хорошо. Давай.
Он быстро настроил угощение, налил в фужеры арака.
- Нет, не надо. Налей лучше вина.
- Хорошо. Но сам я выпью эту муть.
Он налил себе полный фужер водки.
- Погоди говорить... Я хочу тебя спросить о ней.
- О ком? - Он удивленно поглядел на нее.
- О его жене... Или там невесте...
- Это мой личный враг. Она чувствует меня.
- Тебя настоящие женщины должны чувствовать. Потому ты не опускайся.
Не пей безрассудно. Ты, в принципе, человек. Если ты в таком логове...
Нет, ты человек...
- Она в последний раз науськала их на меня. Они и привели меня в ту
комнату, где пахнет мертвечиной. Она почувствовала, что я его постепенно
уничтожаю. И ей стало его жалко. Хотя, по-моему, она только играет...
- Почему они его так любят?
- Ты кого имеешь в виду?
- Ту, которую ты сопровождал в том году, когда мы впервые встретились
с тобой... Ты, по-моему тогда заговаривался. Ты рассказывал, как полез к
ней ночью. Она, ты говорил, лежала мертвенно бледная, а ты, напившись,
хотел изнасиловать ее.
- Я точно не знаю, было ли это или не было. Но во всяком случае, мне
всегда кажется, что что-то было такое... Я выключился. Не помню и помню...
- Где она теперь?
- В могиле... И любит его по-прежнему... Как безумная Ева. - Он
встрепенулся. - Если мужчина сам умеет любить... Его и любят!
- Это верно ты сказал. Значит, он умеет любить?
- Как ни странно, да. Он же поднимал ее из мертвых. И никто ему не
сочувствовал... Он же был просто человек. Он был настоящим тогда...
- Откуда же у него столько зверства к остальным?
- А может, это мои таблетки...
- Не обольщайся... Ну давай помянем мою дочь.
- Правда. А то мы заговорились... Выпили?
- Выпили молча. Так делается всегда...
- Молча, молча...
- А теперь я пойду! Может, тебе это, - кивнула на сверток, - будет
мешать? Давай пристрою? Хотя... Хотя те, кто мне это передали,
рекомендовали тебе держать это все-таки при себе... Ваша песенка спета,
Морель.
- Я знал это с самого начала.
- И, конечно, говорил ему?
- Естественно. И боялся потом, дрожал всякий раз... Эти таблетки...
Они бы в нем прикончили меня...
- Ну прощай. Не таю обиду. И ты не таи. Ты найдешь все-таки женщину.
А я боюсь потерять мужчину... Он теперь самый несчастный в мире. Нам
трудно будет с ним работать. Он тряпка... Да и ты не лучше, Морель.
- Я это знаю. Особенно, когда предаю... Эти сопливые доктора... Я их
предал, выкручивая себя...
- Это наш закон, - сверкнула она взглядом. - Прощай, Морель... Твоя
фирма работает исправно, это ты знай...
