Ксения Букша Питерские каникулы

     Бабушка вечером подошла, поджав ручки на животе, и сказала:
     - Егор!
     - Что?
     - Ты зачем сюда приехал?
     Она прекрасно знала, зачем я  приехал, а вопросом своим хотела сказать:
"Ты, Егор, дурак, не учишь физику и никуда не поступишь". Поэтому я ответил:
     - Я  все знаю. Я взял  с собой учебник.  Он распространяет вокруг  себя
ауру. Не волнуйся, тебе вредно.

     Бабушка укоризненно сжала красные губы.
     - Ты хоть решил куда поступать?
     - Решил, - сказал я.  - Вот тебе мои документы, завтра отксерокопируешь
их и отнесешь, ну, в одно место.
     - Не нукай, не запряг! - в полный голос  завопила бабушка. - Вот сейчас
выгоню тебя по одному месту поганой метлой, будешь знать!
     Я  прирожденный  начальник. Если человек орет  на тебя, значит,  сейчас
будет подчиняться.
     - Ну, согласись, -  говорила бабушка полчаса спустя, вымазывая  пальцем
банку  из-под  сметаны, - что надо учить  физику. Вот ты  сейчас свежий, вот
поди и поучи.

     В  комнате, где  меня  поселили,  на  полу  повсюду лежали  чемоданы  с
тряпками и игрушками, всякие сломанные шмудаки - пульты от телевизоров, игры
"тетрис",   безногое  буратино.  Все  это  усеивало  пол,   а  поверху  хлам
припудривала   пыль.  На   уродливом  шкафу  тоже  пылилось   что-то   очень
пластмассовое.  Зато окно  было большое, с медными ручками, в три рамы, и за
ним стоял прозрачный жаркий воздух. Он становился все зеленее, как будто дом
опускался на дно. Я лег на раскладушку. Учебник физики  просился в  руки.  Я
решил помучить его ожиданием.

     Вот, подумал  я, - лежу здесь,  практически почти учу  физику. А на фиг
мне эта физика? Может быть, я по природе приспособлен к чему-то лучше, чем к
физике? Просто  в нашем отстойном городишке, в нашем Каменном угле, принято,
чтобы те мальчики, которые не хотят идти  в  армию, становились  инженерами.
Вот  и  все. С другой стороны,  если  рассудить  здраво, все  тройки в  моем
аттестате  совершенно  одинаково  круглы.  Кроме  четверки  по  физкультуре.
Эмбарас  ан  ришас. Теперь  в институте будет то  же  самое. Вот выучусь,  -
мечтал я тоскливо, - буду провода  на  столбы навешивать, блин. Каждый месяц
буду я таскаться за зарплатой. У меня будет толстая жена...

     Нет,  воскликнул я про себя, нехорошо  так себя  настраивать! Не так! У
меня будет не толстая, а пухленькая жена! Жена-пампушечка! Я буду навешивать
на  столбы провода,  это  напряженная работа,  от  меня будет  каждый  вечер
пахнуть током...  в  сумерках  я крадусь по проспекту Ленина в  кирзачах, из
карманов у меня торчат вороха денег... откуда вороха?.. по десятке разменяю,
и будут... Это будет суровая жизнь,  со столба видно Каменный пояс, и весь я
буду похож на героя наших краев Василия Никитича Татищева. Я - наводнение! Я
выше ординара. Меня купят выше номинала. Я - много обещающий!..

     В этот  критический  момент надо мной в последний раз мелькнул  дневной
свет, я уснул, и мне стали сниться идиотские сны.

     Мне снилось, что мы с Катей стоим на лестничной площадке, а за окном не
жара, а  зима. Катя курит, причем дым  вываливается у  нее изо рта  большими
клейкими кусками.  Лицо у нее состоит из четырех  неравных частей, как будто
ее  голову разбили, как вазу,  а потом  обезжирили поверхность и  склеили. Я
стою рядом  и  хочу ее обнять-поцеловать,  но  мне мешает дым, и к тому же я
боюсь, что лицо у нее расклеится от слюны.

     Потом будто  бы пришла Варя, я  ее  тоже  хотел  обнять-поцеловать (вот
такой сон  был эротический), но девчонки вдруг повели себя очень агрессивно.
Они  повалили  меня  на пол  и  стали  лить  в  меня одновременно из четырех
кувшинов  различные  жидкости,  заставляя эмпирически, горлом,  измерять  их
плотность.  Их  было  целых  четыре,  и  всякая  звучала по-разному,  отчего
несколько звуков сливалось в один, как в песнях, когда поют на четыре голоса
каждый свое. И мне  стало очень хреново. Горло не  вмещало  всю эту дрянь, я
стал задыхаться и проснулся.

     Кругом было видно только жару и темноту; по полу, правда, тянуло гнилой
свежестью, если можно так сказать. Я отдышался и опять стал спать.

     Лучше бы  я не спал, но  я  не мог  удержаться. Сны, снившиеся  мне  во
второй половине ночи, отличались неприличными подробностями. Если Фрейд прав
насчет снов, то мне пора  в психушку. Самое  невинное:  кот пил  у  меня  из
грудей молоко, а потом выяснилось, что это Чубайс в женском платье.

     Утром я  проснулся с трудом,  хотя шел дождь, нисколько не посвежело. Я
посмотрел при жарком  сером  свете неба (рваные  тучи  цеплялись  за  кресты
церкви) на свой живот.  Он был мертвенно бледен,  и я понял, что разлагаюсь.
Однако надо было идти на митинг.