Леонид Ильич Брежнев. - Малая земля

     Надо полагать, читатель ждет от меня рассказа  о  партийно-политической
работе, но, в сущности, именно о ней я  давно  уже  веду  речь.  Потому  что
стойкость воинов Малой земли была итогом этой работы. Потому что  налаженный
быт плацдарма, забота о сбережении сил и здоровья бойцов, присланные вовремя
авиакорпуса, и веселые шутки в момент затишья,  и  беззаветная  храбрость  в
атаках, и то, что люди до конца оставались людьми, - это все было следствием
партийно-политической  работы.  Таким  образом,  выделить   ее   из   общего
повествования трудно, да, наверное, и не нужно.
     Чем измерить, как оценить деятельность  политического  руководителя  на
фронте? Снайпер истребил десяток гитлеровцев  -  честь  ему  и  слава.  Рота
отбила атаку, отстояла рубеж - честь и слава командиру  роты  и  ее  бойцам.
Дивизия взломала оборону врага, освободила населенный пункт - имя  командира
отмечается в приказе Верховного  Главнокомандующего.  Но  велика  и  заслуга
политработника, который идейно  вооружал  бойцов,  укреплял  в  них  великое
чувство любви к Родине, вселял веру в свои силы, вдохновлял на подвиг.
     Настоящий политработник в армии -  это  тот  человек,  вокруг  которого
группируются люди, он доподлинно знает их настроения, нужды, надежды, мечты,
он ведет их на самопожертвование, на подвиг. И если учесть, что  боевой  дух
войск всегда признавался  важнейшим  фактором  стойкости  войск,  то  именно
политработнику было доверено самое острое оружие в годы войны. Души и сердца
воинов закалял он, без чего ни танки, ни пушки, ни самолеты победы нам бы не
принесли.
     Так было повсюду, а уж на трудных  участках  войны,  таких,  как  Малая
земля, значение этой работы  трудно  переоценить.  Бойцам  казалось  в  иные
моменты, что они отрезаны от Большой земли, и надо было дать им понять,  что
отрезаны - это не значит отторгнуты, что отделены - это  не  значит  забыты.
Надо было показать, что война  с  фашизмом  ведется  на  всех  фронтах,  что
огромную помощь оказывает нам вся страна. Надо было связать  воедино  только
что отбитую атаку с тем великим  сражением,  которое  ведет  весь  советский
народ.
     Тут не громкие речи были нужны,  да  и  залов  не  было  для  речей,  а
откровенный, мужской и, я бы  сказал,  душевный  разговор.  Я  участвовал  в
большинстве партийных собраний, проводившихся в боевых соединениях и частях,
да и просто часто общался с бойцами. Обычно мне удавалось найти с  солдатами
и матросами общий язык, хотя  каких-либо  особых  приемов  я  для  этого  не
применял. Шла ли речь о серьезных делах или шутливая была  беседа,  старался
вести себя просто, ровно. И говорил  всегда  правду,  как  бы  ни  была  она
горька. Замечу, что встречались  среди  офицеров  такие,  которые  старались
изобразить из себя этакого рубаху-парня.  Бойцы,  конечно,  сразу  чувствуют
фальшь нарочитого панибратства, и тогда уж откровенности от них не жди.
     Большинство наших политотдельцев, политруки, комсорги, агитаторы  умели
найти верный тон, пользовались авторитетом среди солдат, и важно  было,  что
люди знали: в трудный момент тот, кто призывал их выстоять,  будет  рядом  с
ними, останется вместе с ними, пойдет с оружием в руках впереди  них.  Стало
быть, главным нашим оружием было страстное  партийное  слово,  подкрепленное
делом - личным примером в бою. Вот почему политические работники стали душой
Вооруженных Сил.
     Разумеется,   они   участвовали   в   подготовке   наступательных   или
оборонительных операций, без них не  обходилась  разработка  планов  военных
действий. Я, например, не помню случая, чтобы генерал Леселидзе  или  другие
командующие армиями, с которыми пришлось мне воевать,  не  учли  моей  точки
зрения или поправок, порой весьма существенных. Но приказ  на  войне  отдает
командир, это его прерогатива, и хотя политработник тоже может  приказывать,
пользоваться этим правом он должен, на мой взгляд, только  в  исключительных
случаях.
     Приведу пример. Во время одного из партактивов,  который  мне  пришлось
проводить, люди сидели рядами на земле. В  середине  доклада  где-то  позади
меня, не так уж далеко, разорвался  немецкий  снаряд.  Мы  слышали,  как  он
летел. Дело привычное, я продолжал говорить, но минуты через две  разорвался
второй снаряд, уже впереди. Никто  не  тронулся  с  места,  хотя  народ  был
обстрелянный, понимавший, что нас взяли  в  артиллерийскую  "вилку".  Третий
снаряд, как говорили на фронте, был наш. Вот тут я и отдал приказ:
     - Встать! Влево к лощине триста метров бегом - марш!
     Мы  закончили  работу  в  другом  месте.  Третий  снаряд  действительно
разорвался на  площадке,  где  мы  до  этого  били.  Возвращались  оттуда  с
политруком В. Тихомировым молча.
     - Никто не шевельнулся,- сказал он только. - Вот люди...
     Об этом же думал и я. В подобных чрезвычайных случаях, будь  то  в  бою
или в затишье, политработник вправе и обязан приказывать. В повседневной  же
работе  приказ  для  него  должен  быть  исключен  -  только  разъяснение  и
убеждение. Притом и эта работа должна вестись с умом  и  тактом.  Если  даже
человек  ошибся,  никто  не  вправе  оскорбить  его  окриком.  Мне   глубоко
отвратительна пусть не распространенная, но еще  кое  у  кого  сохранившаяся
привычка  повышать  голос  на  людей.   Ни   хозяйственный,   ни   партийный
руководитель не должен забывать,  что  его  подчиненные  -  это  подчиненные
только по службе, что служат они не директору или заведующему, а делу партии
и государства. И  в  этом  отношении  все  равны.  Те,  кто  позволяет  себе
отступать  от  этой  незыблемой  для   нашего   строя   истины,   безнадежно
компрометируют себя, роняют свой авторитет. Да, совершивший проступок должен
нести ответственность:  партийную,  административную,  наконец,  судебную  -
любую. Но ни в  коей  мере  нельзя  ущемлять  самолюбие  людей,  унижать  их
достоинство.
     Так я считаю сегодня, этому правилу следовал и в  годы  войны,  в  этом
духе  старался  воспитать  аппарат   политотдела,   которым   мне   довелось
руководить. Не могу  не  сказать,  что  это  был  дружный  коллектив  боевых
офицеров, прошедших школу партийной работы, обладавших и опытом, и знаниями,
отличавшихся инициативой и личным мужеством, рисковавших жизнью в ходе  боев
там, где этого требовала обстановка. Не все они дожили до победы, но  каждый
с честью выполнил свой долг.
     С добрым чувством вспоминаю этих людей.  За  время  войны  я  вынес  им
немало  благодарностей,  подписал  немало  наградных  листов,  а  взысканий,
помнится, не объявлял ни разу. И не потому, что такой уж  был  "добренький",
напротив, никаких поблажек я им не давал,  даже  если  приходилось  работать
сутками. Просто я знал, что смело могу положиться на  каждого,  и  они  меня
никогда не подводили. Чтобы читатель все же представил наших  людей,  назову
хотя бы некоторых.
     Одним из моих заместителей, начальником отделения пропаганды и агитации
был С. С. Пахомов. Спокойный в  любой  обстановке,  на  первый  взгляд  даже
медлительный, он превращался  в  сгусток  энергии,  проявляя  решительность,
когда это было нужно для дела. Он умел найти то единственное слово,  которое
именно в данный момент больше всего нужно бойцу. Поэтому чаще, чем других, я
привлекал его к подготовке обращений  Военного  совета  и  других  важнейших
документов.
     Лектором, пропагандистом был  обаятельнейший  майор  А.  А.  Арзуманян,
обладавший не только обширным  кругозором,  но  и  хорошим  чувством  юмора,
которое лишним никогда не бывает. Уже тогда  было  видно,  что  человек  это
незаурядный. И меня не удивило, а обрадовало, когда после войны  узнал,  что
Арзуманян стал академиком, а затем и членом президиума Академии наук СССР.
     Хорошим пропагандистом, как и Арзуманян, был И. П. Щербак, еще до войны
ставший кандидатом исторических наук. Глубокими знаниями  обладал  и  Г.  Н.
Юркин.  Кстати,  на  его  примере  можно  судить  о   храбрости   работников
политотдела.   Еще   в   ходе   Новороссийской    наступательной    операции
непосредственно на поле боя командующий  Черноморским  флотом  наградил  его
орденом Боевого Красного Знамени. И уж если я так забежал  вперед,  добавлю,
что за участие в ней столь же  высоко  была  оценена  роль  всех  работников
политотдела 18-й армии.
     Была у нас и своя армейская газета "Знамя Родины",  которая  оперативно
откликалась на все события Малой  земли.  Ее  ждали  в  окопах  и  траншеях,
передавали из рук в руки. Мне не раз приходилось участвовать в  редакционных
летучках, беседовать с редактором В. И. Верховским и другими сотрудниками. Я
привык уважать журналистов, потому что знал: во  время  боев  они  постоянно
находились в войсках, ходили в десанты, участвовали в диверсионных  группах,
в захвате языков.
     Аппарат газеты и  ее  авторский  актив  были  сильными.  Кроме  штатных
сотрудников,  таких,  как  будущий  Герой  Советского  Союза   корреспондент
"Правды" С. Борзенко, у нас выступали писатель Б. Горбатов, поэт П. Коган.
     Приезжали к нам в армию и другие известные писатели.
     Наконец, хочу сказать и о том, как важно было для солдат меткое  слово,
сказанное своим, доморощенным поэтом, или рисунок в скромном боевом  листке.
Потому что это слово, этот рисунок  были  обращены  непосредственно  к  ним.
Помню, рано на рассвете  я  возвращался  с  переднего  края  и  увидел  двух
девушек. Они поднимались со стороны моря. Одна невысокая,  ладно  схваченная
ремнем, рыжая-рыжая. Козырнули, и я проехал. Своему помощнику по комсомолу я
дал обещание в пять часов принять людей в связи с утверждением их комсоргами
на место убитых. И вот приходит как раз эта рыжая девушка со свертком бумаг.
     - Вы откуда? - спрашиваю у нее.
     - Из батальона моряков.
     - Как они к вам относятся?
     - Хорошо.
     - Не обижают?
     - Нет, что вы!
     Оказалось, она рисует. Тут же развернула свои боевые листки. Как сейчас
помню рисунок и надпись под ним:
     "Что, Вася, тушуешься?"
     На Малую землю эта девушка, Мария Педенко,  попросилась  сама,  была  в
десанте с первых дней высадки.  Под  огнем  выносила  раненых,  а  в  минуты
затишья  пробегала  от  окопа  к  окопу  с  газетами,  конвертами,  бумагой,
проводила беседы, читала стихи. Ее знали и любили все малоземельцы,  считали
одним из лучших агитаторов. Рукописная газета "Полундра" была придумана  ею,
она  даже  ухитрялась  "издавать"  ее  в  нескольких  экземплярах,  и  бойцы
зачитывали эти листки до  дыр.  Дружный  хохот  стоял  всегда  там,  где  их
рассматривали и читали.
     Позже, когда мы брали Новороссийск, Марию ранило, но, подлечившись, она
снова ушла в боевые части. Ее героизм был отмечен  тремя  боевыми  орденами.
Затем она попросилась в Киев, когда там шли самые напряженные  бои.  Однажды
мне попала на глаза в газете (в "Правде" или  "Известиях"  -  не  помню)  ее
статья "Любовь". Можно было подумать, что это какая-то сентиментальная вещь.
Оказалось, нет. Речь шла о Родине, о любви к Родине.
     Во имя Родины Мария Педенко не щадила ни своей юности, ни самой  жизни.
В дневнике, впоследствии опубликованном, она писала о Малой земле: "Вылезешь
из подземелья поглядеть на белый свет, и сердце радуется. Так хочется  жить.
А вокруг поля вспаханы жестокой машиной войны. Всюду развалины домов и пятна
порыжевшей  крови  на  изуродованной,   искромсанной   земле.   Не   успеешь
налюбоваться солнцем, как уже слышишь: "Воздух!" И ты снова проваливаешься в
свою пещеру, где обдает сыростью лицо,  где  в  копоти  гильзовых  ламп  еле
узнаешь своих друзей".
     Как и многие из героев, Мария не дожила до наших дней. Вспоминая  этого
прекрасного  человека,  я  думаю  о  многих  других  дочерях  нашей  Родины,
разделявших  с  мужчинами  все  тяготы  войны.  Для  меня  их   образ   стал
олицетворением величия советской женщины.