Научно-фантастическая литература
Станислав Лем. - Маска
Скачать Станислав Лем. - Маска
"Не могло быть так, -- сказала я себе. -- Не может быть, я уверена". Но
я же видела мою предыдущую судьбу разделенной на две части: к порогу
дворцовой залы тянулось множество нитей -- разных, а от порога -- одна.
Картины первой части моей судьбы жили отдельно друг от друга и друг друга
отвергали. Дуэнья: башня, темные гранитные валуны, разводной мост, крики в
ночи, кровь на медном блюде, рыцари с рожами мясников, ржавые лезвия алебард
и мое личико в овальном подслеповатом зеркале, висевшем между рамой мутного
окна из бычьего пузыря и резным изголовьем. Может быть, я пришла оттуда?
Но как Ангелита я росла среди южного зноя, и, глядя назад в эту
сторону, я видела белые дома, повернувшиеся к солнцу известковыми спинами,
чахлые пальмы, диких собак, поливающих пенящейся мочой их чешуйчатые корни,
и корзины, полные фиников, слипшихся в клейкую сладкую массу, и врачей в
зеленых одеяниях, и лестницы, каменные лестницы спускающегося к заливу
города, всеми стенами отвернувшегося от зноя, и кучи виноградных гроздьев, и
рассыпанные засыхающие изюмины, похожие на козий помет. И снова мое лицо в
воде -- не в зеркале: вода лилась из серебряного кувшина, потемневшего от
старости. Я помню даже, как носила этот кувшин, и вода, тяжело колыхаясь в
нем, оттягивала мне руку.
А как же мое "оно", лежащее навзничь, и то путешествие и поцелуи
подвижных металлических змей, проникающие в мои руки, тело, голову, -- этот
ужас, который настолько теперь потускнел, что вспомнить его я могла лишь с
трудом, как дурной сон, не передаваемый словами? Не могла я пережить столько
судеб, одна другой противоречащих, -- ни все сразу, ни одну за другой! Так
что же истинно? Моя красота. Отчаяние и торжество -- равно ощутила я, увидев
в его лице, как в зеркале, сколь беспощадно совершенство этой красоты. Если
бы я в безумии завизжала, брызгая пеной, или стала бы рвать зубами сырое
мясо, то и тогда мое лицо осталось бы прекрасным, -- но почему я подумала
"мое лицо", а не просто "я"? Почему я с собой в раздоре? Что я за существо,
не способное достичь единства со своим телом и лицом? Колдунья? Медея? Но
подумать такое -- уже совершенная несуразица. Мысль моя работала как
источенный меч в руке рыцаря с большой дороги, которому нечего терять, и я
легко рассекала ею любой предмет, но эта моя способность тоже показалась мне
подозрительной -- своим совершенством, чрезмерной холодностью, излишним
спокойствием, ибо над моим разумом был страх: и этот страх существовал вне
разума -- вездесущий, невидимый -- сам по себе, и это значило, что я не
должна была доверять и своему разуму тоже. И я не стала верить ни лицу
своему, ни мысли своей, но страх остался -- вне их. Так против чего же он
направлен, если помимо души и тела нет ничего? Такова была загадка. А мои
предыстории, моя корни, разбегавшиеся в прошлом, ничего мне не подсказывали:
их ощупывание было лишь пустой перетасовкой одних и тех же красочных
картинок. Северянка ли дуэнья, южанка Ангелита или Миньона -- я всякий раз
оказывалась другим персонажем, с другим именем, с другим положением, другой
семьей. Ни одна из них не могла возобладать над прочими. Южный пейзаж каждый
раз возникал в моей памяти, переслащенный театральным блеском торжественной
лазури, и если бы не эти шелудивые псы и не полуслепые дети с запекшимися
веками и вздутыми животиками, беззвучно умирающие на костлявых коленях
закутанных в черное матерей, это пальмовое побережье показалось бы слишком
гладким, скользким, как ложь. А север моей дуэньи: башни в снеговых шапках,.
бурое клубящееся небо и особенно зимы -- снеговые фигуры на кручах, выдумки
ветра, извилистые змеи поземки, ползущей из рва по контрфорсам и бойницам,
белыми озерами растекающейся на скале у подножия замка, и цепи подъемного
моста, плачущие ржавыми слезами сосулек. А летом -- вода во рву, которая
покрывалась ряской и плесенью, -- как хорошо я все это помнила!
Но было же и третье прошлое: большие, чопорные подстриженные сады,
садовники с ножницами, своры борзых и черно-белый дог, как арлекин на
ступенях трона, скучающая скульптура -- лишь движение ребер нарушало его
грациозную неподвижность, да в равнодушных желтых глазах поблескивали,
казалось, уменьшенные отражения катарий или некроток. И эти слова --
"некротки", "катарии" -- сейчас я не знала, что они значили, но когда-то
должна была знать. И теперь, вглядываясь в это прошлое, забытое, как вкус
изжеванного стебелька, я чувствовала, что не должна возвращаться в него
глубже -- ни к туфелькам, из которых выросла, ни к первому длинному платью,
вышитому серебром, будто бы и в ребенке, которым я когда-то была, тоже
спрятано предательство. Оттого я вызвала в памяти самое чуждое и жестокое
воспоминание -- как я, бездыханная, лежа навзничь, путешествовала, цепенея
от поцелуев металла, издававшего, когда он касался моего тела, лязгающий
звук, словно оно было безмолвным колоколом, который не может зазвенеть, пока
в нем нет сердца. Да, я возвращалась в невероятное -- в бредовый кошмар, уже
не удивляясь тому, как прочно он засел в моей памяти, -- конечно, это мог
быть только бред, и, чтобы поддержать в себе эту уверенность, я робко стала
ощупывать, только самыми кончиками пальцев, свои мягкие предплечья, грудь --
без сомнения, то было наитие, которому я поддавалась, дрожа, будто входила,
запрокинув голову, под ледяные струи отрезвляющего дождя.
