Драма
Михаил Анчаров - Голубая жилка Афродиты
Скачать Михаил Анчаров - Голубая жилка Афродиты
- Оказалось, что она живет у него на даче уже третий
день и приехала откуда-то с юга. Вот так та-ак!.. Я молол всякую чепуху,
подруга смеялась, и олененок шел, не поворачивая головы, а я думал: болван,
ведь я мог увидеть ее на три дня раньше.
- Один раз только она обернула ко мне лицо. Это когда
нас обогнал дядька, у которого верхом на шее сидел трехлетний клоп, и
дядька держал его за сандалии.
- Я сказал:
- А наверно, приятно, когда такой сидит у тебя на шее и держит тебя за щеки.
- Она вдруг обернула лицо и улыбнулась. Черт возьми, ей
понравилось, что я люблю детей, и она меня - признала.
- Мы пришли на дачу.
- По двору ходила огромная непородистая собака. Режиссер
был болен и лежал на раскладушке.
- Сердце у меня болит, - сказал он.
- Я рассказал ему, зачем я пришел.
- Хто вы такой? -спросил он меня с украинским акцентом.
- Я рассказал ему, кто я и чем занимался за свою жизнь.
- Быстро не обесчаю, но через пять лет вы будете режиссером, - сказал он. -
Только режиссура может пожрать вашу энерхию.
- У него был огромный лоб прекрасной лепки и седые
волосы. Мы говорили, пока не стемнело.
- Сейчас хто великий художник? - сказал он. - Тот. хто пишет великого
человека. А хто пишет человека помельче - тот художник помельче. А хто
пишет обыкновенного человека - тот художником почти не считается.
- Да, - сказал он. - вдохновение есть. Шо это такое, я не знаю, но это не
страшно. Страшно то, шо я не знаю, как его вызвать по желанию.
- Все это время я видел ее в окно. Она теперь была в
широкой клетчатой юбке и сидела на траве, опираясь на отставленную вбок
руку. Юбка раскинулась веером.
- Вот кого надо снимать в кино. - сказал он. - Эти тонкие ручки, эту
грацию. Может быть, она не гениальна, но это благородная норма. А мы шо
снимаем?
- Я провел у него на даче три дня. Мы с ней подружились.
- Меня устроили ночевать на веранде, и мне приснилась
солнечная паутинка.
- Когда я проснулся, сон не исчез. Перед моими глазами
сушились на веревке чулки-паутинки. Солнце било мне в глаза сквозь
прозрачные паутинки.
- Ну и что? - сказала она независимо. - Подумаешь! Утром здесь первое
солнце.
- Стянула с веревки чулки и исчезла.
- Подросток еще. С юмором. Забавная. Совсем подросток.
Пнула ногой бумажку. Подметая пол, вертится, как волчок. Волосы свисают
вниз, когда метет. Когда поворачивается - взлетают. Напряженный открытый
взгляд, чуть хмурое выражение, чуть нервное лицо. Независимость,
любопытство, гордость, комичность. Я никогда не видел таких. - -
- Однажды мы долго разговаривали с режиссером, а потом он отправился в
сад с раскладным стулом.
- Я услышал шорох в платяном шкафу и отворил дверцу.
- Она вылезла из шкафа и гордо продефилировала мимо.
- Потом однажды режиссер рассказывал, как он пришел в
кино. Ему было около тридцати, то есть примерно столько же, сколько мне в
момент разговора, но только за ним была гражданская воина, а за мной -
Отечественная. Он тоже собирался быть художником, но его приятель-матрос,
которого назначили комиссаром Киевской студии, сказал:
- Выручи. Сними картину. Пленка есть. Он взял пленку и аппарат и в четыре
дня снял комедию.
- Это были буколические времена, - сказал режиссер.
- Мы опять расстались потому, что старик часто уходил
отдыхать. И в этот самый момент она снова вылезла из шкафа. Я не мог
сдержать раздражения, потому что почувствовал себя глупо.
- Зачем вы это делаете? - спросил я.
- А вам жалко? Да? - ответила она. Она все время торчала в этом шкафу.
- Был еще случай.
- На даче появился какой-то молодой человек, какой-то
ученик режиссера. Беловолосый, с розовым лицом. Но я сразу понял, что
режиссер интересует его меньше всего.
- Однажды он отвел меня в комнату и объяснил мне, что он
познакомился с ней раньше меня и что не пора ли мне уезжать с дачи.
- Противный этот разговор затянулся, так как белобрысый
говорил с паузами и недомолвками, а я не стремился его понять. А когда он
это заметил, то прошипел мне, что знает о моем семейном положении и примет
меры. На это я сказал ему, что передам весь этот разговор старику и
интересно, что из этого выйдет. Он сразу осекся. - Я
посмотрел на него внимательно. Такой, знаете, беловолосый слизняк без
подбородка, аксолотль из подземной речки, а хорохорится.
- Нет свидетелей. Кто докажет? - спросил он.
- Он был прав. Свидетелей не было.
- Скрипнула дверца шкафа. Тот резко обернулся.
- Физиономия его исказилась. А я счастливо засмеялся,
так как догадался сразу.
- Открылась дверца, и из шкафа вылезла она. Тот отступил
к стене и замигал своими поросячьими глазками. Белые волосы его стояли
дыбом вокруг розового залысого лба.
- Вы бейте его посильнее... - сказала она, проходя. - Он этого не любит. Я
пробовала.
- И вышла.
- Я сказал ему:
- Брысь!
- И он исчез.
- А мне действительно пора было уезжать.
- В этот последний день у нас со стариком был очень
важный разговор. О памяти, о фантазии, о вдохновении и о том, чем они
отличаются друг от друга. И я ему высказал все, что думаю на этот счет. и
все, что думают мои приятели Гошка и Алешка, и о том, как мы до войны
пустились на поиски красоты и к каким выводам пришли, и о письме в Академию
наук, и об ответе на письмо, и о том, что я думаю о его картинах.
- Он меня не перебивал и только сказал:
- Я был рассчитан на большее количество фильмов.
- Потом я спросил его, что он думает о старомодном
понятии "душа" и каков, по его мнению, реальный смысл этого слова.
- Он мне рассказал, как он задал этот же вопрос одному
старику.
- А что, отец, говорят, никакой души нет, что душа - это рефлексы?
- Это у кого как, - ответил старик. - Если человек хороший, то у него душа
есть, а если плохой - это точно, одни рефлексы.
- Потом он, как всегда, пошел отдыхать, а я собрался
выкупаться перед отъездом.
- На протяжении всего этого важного разговора мысль о
том, что она сидит там в шкафу и слушает. помогала мне. Я держался хорошо.
Нет, черт возьми, я действительно хорошо держался. И понял почему.
- Исполненный благодарности, я открыл дверцу и заглянул
в шкаф.
- Вылезайте, ну... - сказал я. - Поговорим, как мужчина с мужчиной.
- Никто мне не ответил. Я отодвинул пиджаки и штаны и
увидел некрашеную стенку шкафа. Шкаф был пуст, если не считать проклятых
пиджаков. Но разве они могут заполнить пустоту, скажем так - пустоту шкафа?
Ее нет. Вот факт. Ничем его не отменишь, и надо уезжать. Меня вдруг
пронзила такая тоска, которая в народе зовется смертной. Я ни разу не
помирал, но в этот момент понял, какая тоска может пронзить перед смертью.
- А потом я пошел купаться на этот дачный пруд, где в
будни пытались ловить карасей, а в воскресные дни по всем кустам стояли
полуторки с пивом для любителей коллективных выездов на лоно природы, на
полянах бухал волейбольный мяч, по берегам лежали кучки одежды, накрытые
панамами, а в пруду шевелились разноцветные резиновые головы.
- Это был будний день. На берегу я встретил ее. Стояла
такая жара, что можно было разговаривать откровенно. Все тормоза сдали.
- Да, я забыл сказать, что она была гречанка.
- Мы произносили слово "Атина". Она произносила, а я
только пытался.
- Атина, - говорил я.
- Нет, нет!
- Асина? - говорил я. - Нет? Нет?..
- О боже! - говорила она. - Осина. Слышала бы она!
- Все плавилось от солнца. Небо было белое, а вода -
слепящая до черноты.
- Мы пытались произнести слово "Афина" так, как его
произносят греки. Не "ф", а среднее между "т" и "с". Имя богини было первое
греческое слово, которое я хотел научиться произносить по-гречески.
