Драма
Фридрих ГОРЕНШТЕЙН - Куча
Скачать Фридрих ГОРЕНШТЕЙН - Куча
Библейский человек после катастрофы, после безлюдья рад любому пер-
вому встречному человеку. Но второго человека он уже должен искать.
Третий же - безразлично, кто будет, если найден второй.
Впрочем, до третьего они еще поговорили в свое удовольствие, и
больная левая нога, как бы заключив с бывшим своим хозяином мир, дип-
ломатично их разговору не препятствовала.
- Вот в одной из тех книжек, сказал Офштейн, указав на полку с кни-
гами, в одной из этих книжек, которые я начал читать, став истопни-
ком, сказано о прямой линии материальной жизни между обезьяной и лопу-
хом... И один из наивных идеалистов ХХ нашего российского века обруши-
вается на этих детей Тургенева с такой силой благородного рыцарства и
расходует себя дочиста в борьбе с ветряными мельницами настолько, что,
когда перед ним и ему подобными встали простые проблемы текущей рево-
люционной практики, они внуками Тургенева оказались полностью затопта-
ны, обнаружив свое бессилие. Так произошло, потому что внуки эти ясно
отделили цель от методов, самого Тургенева оставив тоже на другом бе-
регу, среди пугающих птиц и наивных идеалистов ветряных мельниц. Более
того, внуки выиграли также и теоретический спор, умело завлекая наив-
ного идеалиста на поле, выгодное себе, между обезьяной и лопухом. А в
этом промежутке прав не только Дарвин, но и Фейербах, заявляющий, что
его сердце отвергает религиозное утешение. Действительно, какое тут
утешение, если начало жизни ха-ха -обезьяна, а конец жизни ха-ха -ло-
пух? К тому же идеалист всегда впечатлителен, поскольку идеал неосяза-
ем. А впечатлительность при чрезмерном напряжении переходит в истерич-
ность. Поэтому некоторая грубость суждений идеалисту не вредна, дейс-
твуя успокоительно, проясняя взор. И к Дарвину надо бы было по крайней
мере отнестись повнимательней. Подумать, отчего же это человек религи-
озный и от религии не отрекшийся верит одновременно в обезьяну? Может,
между моментом создания глиняной основы, придания этой основе формы и
одухотворения глины прошли как раз те самые многие миллионы лет эволю-
ции? Вот такие вопросы, будоражащие нервы. И вот как идеалисты запута-
лись в своих нравах-идеалах, как в сетях. А моего деда, аптекаря, пос-
лушать не захотели. Мой дед вовремя сказал своему сыну, Борису, моему
отцу: "Боря, скоро грянет буря", и он оказался неплохим буревестником
революции.
Последнее Офштейн сказал с жаргонным акцентом, очень смешно и зас-
меялся.
- Ха-ха-ха! -услышал Аркадий Лукьянович и свой вольтеровский смех
международного агента-интеллигента, плетущего в подпольной котельной
заговор международной интеллигенции.
- Когда я смеюсь над смешным, утирал глаза Офштейн, то, как сказал
Маркс, это значит, что я отношусь к нему серьезно.
- Главная беда народников, по-моему, сказал Аркадий Лукьянович, в
том, что, идя в народ, они хотели не научиться крестьянскому, а разу-
читься всему некрестьянскому. Впрочем, думаю, если бывший приват-до-
цент видел вдруг несущую на коромысле в„дра бывшую выпускницу институ-
та благородных девиц, он вполне мог сказать: "Мадам, силь ву пле, эк
вас, мадам, скособочило".
И опять смех заговорщиков. Так смеются близкие друзья или влюблен-
ные. Так смеялись он и Оля, когда вместе еще планировали общую жизнь,
общий заговор против остального мира.
"Никаких воспоминаний об Оле", восстала левая нога, возразила
болью, давно не напоминавшей. Аркадий Лукьянович поморщился.
- Что, болит нога? -спросил Офштейн. Я вам сейчас дам таблеточку,
успокоит.
Он поднялся, ладный в своей чистой спецовке, подошел к аптечке,
взял таблеточку и налил воды в чистый стакан.
В этот момент в дверь застучали.
- Вот ваш милиционер идет. Пора расставаться. Если не возражаете,
обменяемся телефонами.
Однако это был не Токарь, всерьез застрявший на пустынном холодном
шоссе, а коллега Офштейна, истопник.
- Здравствуй, Нюма, сказал он, входя и неся на лице визитную кар-
точку - алкоголик.
- Здравствуй, Степан, ответил Офштейн.
- О, воскликнул Степан, здесь пьют!
- Воду.
- Какая вода! Это ты мне говоришь! Я же своих за километр вижу. Я же
их по лицу узнаю. А у этих непьющих такие лица ехидные. И так они нам,
пьющим, завидуют. Верно, товарищ?
- У товарища лицо не пьяное, а больное, сказал Офштейн.
- Другое дело. Раз больной, никаких претензий. Ну, а по профессии
кто будет товарищ не пьяный, а больной? -спросил Степан, по-прежнему
обращаясь к Офштейну, видно, стесняясь прямо заговорить с незнакомым и
явно не местным человеком.
- По профессии я математик, ответил Аркадий Лукьянович.
- Тогда вообще все правильно, сказал Степан, что я, математики не
помню, что ли? Корень петрушки двух чисел... Да... Плюс выдающееся
произведение первого числа на второе. Или тело Архимеда, погруженное в
жидкость... Проблема только, в какую... Вот нас после работы оставляют
слушать лекции о пользе безалкогольной жидкости.
- Не беспокойся, Степан, сказал Офштейн, был "Союз за освобождение
рабочего класса", будет "Союз по освобождению рабочих от кваса".
Ха-ха!.. Хи-хи!.. Ты чего пришел?
- Знаешь ведь, за сигаретами. Сегодня меня к следователю вызывают по
делу Коли Диденко. Нервничать буду, так хоть твоих приличных покурю,
из столицы. А то местные горло дерут, да и нервы горло давят, так что
ни слова не скажу. А не скажу, кашлять буду, следователь подумает, за-
пираюсь. Это все Петьки Воронова дела, передовика-профсоюзника.
- Бывшего, сказал Офштейн, Воронов тоже в бунт подался,
в недовольство... Ты на кого котельную-то оставил?
- На практиканта из ремеслухи...
Степан снял трубку настенного телефона.
- Алле... Сашок? Как делы? Приходил? Ты сказал, что меня нет?л10
- Тута ты, с шумом распахнув дверь, сказал одутловатый детина с
темной повязкой на левом глазу, чего ты бегаешь от меня, Мирончук?
Совесть рабочая у тебя есть?
- Поздоровался бы, Воронов, сказал Степан, вот кочегара Офштейна
еще сегодня не видел. И вот товарищ из Москвы.
- Ах, из Москвы... Ну что там? На Мавзолее высоко стоят, от народа
далеко. А в Польше, например, я по телевизору видел, правительство
прямо руки протягивает, достает народ.
- Мало ли что! -возразил Степан. В Америке правительство вообще
среди народа ходит. Но это не значит, что так правильно. Верно, Нюма?
- Мое дело вопиющее, товарищ москвич, обратился к Аркадию Лукьяно-
вичу Воронов. Вот вы человек свежий, не местный, посудите сами. Я
бригадир передовой бригады экскаваторщиков треста "Облстроймеханиза-
ция". Фамилия моя Воронов Петр Васильевич. Работал я на строительстве
теплоцентрали.
- Той самой канавы, куда вы, Аркадий Лукьянович, свалились, вставил
Офштейн.
- А вы не всовывайтесь! -повернул волчью голову в сторону Офштейна
Воронов и обнажил желтые клыки. Здесь пока не кнессет, а советская
котельня. Так вот, пришел я после смены мыться. Баня на территории за-
вода. Кочегар Диденко. Дал ему три рубля, чтоб он пустил горячую воду.
Помылся, прихожу, в кармане брюк нет тридцати рублей. Я к Диденко,
поскольку больше никого не было. А он лом схватил и слева по голове.
Глаз левый выбил, мог убить. Не знал я, что он уже три раза сидел.
Знал бы, плюнул бы на тридцать рублей. Теперь у него восемь лет стро-
гого режима, а у меня вставной глаз. Да и то пользоваться глазом не
могу, все более распалялся Воронов, нигде порядка нет. У меня правый
глаз голубой, а московский завод протезирования прислал мне левый глаз
черный. Такого при Сталине не было, чтоб над рабочим человеком издева-
лись. Если б Сталина не отравили, мы б уже имели бесплатный хлеб и
колбасу.
- А я-то здесь при чем? -сказал Степан. Я, что ли, эту бесплатную
сталинскую колбасу у тебя отнял или черный глаз прислал? Чего ты за
мной бегаешь, меня в свои доносы вставляешь?
- Как при чем? Я дело на пересмотр подал. Его расстрелять мало. Он
общественную опасность представляет. Он тебе, Мирончук, ножом угрожал
в бараках у стрелочников? Угрожал, свидетели есть. Вот ты и подтвер-
дить должен. А как же? У меня мать престарелая, мне ей помогать надо.
С чего? С пенсии?
- Молись, сказал Степан, может, Бог поможет.
- Бог, насмешливо сказал Воронов, он поможет, Бог. Мать моя ста-
рая, она молится. Я говорю, тебе Бог копейку хоть даст, молись не мо-
лись. Она отвечает: ты мой Бог. А на какие средства я буду Богом? Мне
обязаны платить как за производственную травму.
- Избит на производстве, сказал Офштейн.
- А вы не вмешивайтесь! -побагровев от злости и горя, крикнул Воро-
нов. Дайте русским людям меж собой поговорить...
